Чтение 27–й страницы книги ~Стальное зеркало~

— Потому что люди обычно не любят убивать тех, кто им дорог. Особенно если это происходит потому, что они же за чем-то не досмотрели.

Замирает, смотрит, склонив голову к плечу. Долго, молча. Не лицо — маска, только брови сведены в черту. Опять не понимает? Да запросто. После всего предыдущего поверю, что опять ничего не понял. И поза — неполный поворот, застыл посреди движения. Аллегория недоумения.

— Я не думал о том, что это опасно… и не думал, что будет с вами. Вы все правильно сказали.

Чудо. Не только Сатана расточился, но, кажется, и…

— А о чем вы думали, можно спросить? — Распевшихся на закате птиц хочется перестрелять из арбалета. Поштучно. Галдят, соображать мешают.

— Мне было интересно. Я не догадался, что это — обряда не было. Просто свечи, зеркало. Мне сказали, что загаданное так желание исполняется, если очень хотеть. А потом — я не представлял, что нечистая сила может быть такой. Я думал, это совсем другое.

— И что вы загадали? — Ну хотя бы можно понять. Обряда не было, а это все-таки, все-таки подросток. Тут и взрослый не подумает, особенно, если чего-то очень сильно хочет.

— Я… — Чезаре замолчал, потом решительно продолжил, — хотел узнать, как мне стать человеком.

Мигель замер, рухнул в свое кресло и расхохотался, убеждая себя, что слезы на глазах проступили от смеха. Смеяться было нельзя, грешно, этот же не поймет и обидится — но иначе не получалось. Иначе только забыть про смертный грех и поступить так, как должно… как поступил бы любой его соотечественник.

— Простите, юный синьор. Я… смеюсь над собой. Я вам наговорил лишнего… — Разорался, дурак. Чудовищем его обозвал… от всей души. Юноша уже к нечистой силе лезет, чтобы… а я… И что теперь делать?

Юный синьор недоумевающе помотал головой.

— Но вы мне все правильно сказали. Я увлекся и забыл… обо всем.

— Это неосторожно и непредусмотрительно. Вы прекрасно знаете, что у вашего почтенного отца хватает врагов, и вас с удовольствием втянут в самую гнусную историю, чтобы навредить ему. Вам стоит помнить об этом всегда, пьяным, спросонья и с любой дамой. Но дело не в этом. По толедским обычаям тех, кто ушел от такого зеркала живым, убивают. Близкие. Не только потому, что они смертельно опасны для всех, с кем связаны и места, где живут. Из… — Мигель долго подбирает слова. Это очень сложно объяснить словами, а особенно такому слушателю. Да и вообще говорить подобное вслух — похуже богохульства. — …любви и верности. Пусть даже эту верность уже предали с одной стороны. Потому что иначе их забирает Трибунал. Вы понимаете, почему я бы этого не хотел?

— Был бы скандал. И вы, наверное, считаете, что там бы осталась часть меня — и ей было бы плохо. Хуже, чем если просто убить.

Де Корелла отчетливо понимает, что еще пара подобных реплик — и в этой комнате появится настоящий сумасшедший, и это будет он сам. Подопечный год молчал, кроме разговора о скучных ровесниках, ничего и не было. Только то, что касалось владения оружием. Теперь он разговорился — с горя, нечисть от него сбежала, — и уже кажется, лучше бы и дальше молчал.

Нельзя этого показывать, да и думать так нельзя. Да, у юноши в голове невесть что, любому дьяволу на страх и ужас. Знания вперемешку с чудовищной наивностью. Опять я — «чудовищной». Просто — странной, ему уже пятнадцать, женить можно — а я пытаюсь ему втолковать, что дело не в скандале даже и не в том, что сделал бы со мной его отец. Пытаюсь — и не могу. Как об стенку горох… все отскакивает. Но я должен ему объяснить, если уж взялся. Вот только как?

— Где — там?

— Внутри меня. Если это… одержимость, значит, там, внутри, в теле, не только дьявол, но и сам человек. Ведь обычных бесноватых, тех, что не дали согласия, можно исцелять. Да и некоторых из тех, что дали…

— Насчет того, что внутри, вы, наверное, правы… Но я ведь сказал — не хотел бы.

— Я понял… Мне нужно было спрашивать не у него. А, например, у вас. Но я не знал, что можно.

— Я вам… — поднимается из кресла Мигель, понимая, что сейчас оторвет Чезаре голову… и приделает как-нибудь не так, как было, все равно уже хуже некуда, — когда-нибудь не отвечал? На любой вопрос? Хоть когда-нибудь?!

— Это были другие вопросы. Нужные… каждый раз, когда я спрашивал других, выходило плохо. И я перестал. Я был неправ. Я прошу прощения.

Кардинал Родриго меня убил бы еще и за то, как его драгоценное чадо со мной говорит…

— Вам не нужно так разговаривать со мной, — напоминает Мигель. — Вспомните, кто вы. И не забывайте, что отвечать на ваши вопросы — моя обязанность. Потому что получается, что от этого зависит ваша жизнь, а охранять ее — мой долг. До тех пор, пока ваш отец не сочтет нужным наказать меня за сегодняшнее. Я доложу ему. И простите всю мою грубость… меня так в жизни никто не пугал!

— Я помню, кто я такой, — говорит мальчик. Кажется, имея в виду две разных вещи одновременно. — И вы меня очень обяжете, если подумаете, стоит ли докладывать об этом случае моему отцу. Вы уже… испугались. Я уже испугался. Я больше не поставлю вас в подобное положение… не предупредив.

«Не предупредив». Хорошее уточнение. Многообещающее, думает Мигель, поворачивая голову к окну. Там уже почти стемнело, тянет свежестью, а птицы замолкают. Дневные. Ночные запоют чуть позже. Зато цикады надрываются, будто их едят заживо.

Может, доложить все-таки?.. Нет, не стоит. И не потому, что гнев кардинала и его решение предсказать несложно, это-то все я заслужил с лихвой. Потому что я не знаю, сколько он будет искать общий язык с другим — год, два? И куда успеет за это время влезть.

А сейчас важнее всего выяснить, кто затеял это непотребство с зеркалом… но это утром. Выспросить, понять, начать искать виновных. Понять, от кого можно попросту избавиться, а с кем придется разбираться так, чтобы не влезть в сложные дела старших Корво.

— Вы великодушны, — вполне искренне говорит де Корелла.

— Вы ошибаетесь, дон Мигель, — пожалуй, эту усмешку можно назвать вполне настоящей. — Сейчас время для занятий.

Он меня с ума сведет своей откровенностью, своей правдой, своим взглядом на вещи… и особенно тем, что в этом городе он — единственный, с кем можно и хочется разговаривать, думает герцог Ангулемский.

— И теперь оно от вас шарахается, а вы его слышите. Очень интересно. И очень жаль, что я не смогу рассказать эту историю Его Преосвященству. Потому что она весьма остроумным образом закрывает один давний богословский спор. Впрочем, вы, вероятно, о нем осведомлены.

— Если Его Преосвященство заинтересуется, я отвечу на его вопросы, — равнодушное пожатие плеч. — Повредить это уже никому не сможет. А вот данный спор я разрешить не в силах, поскольку особа, удравшая от меня как та самая кошка, со мной более не встречалась. Если же есть и другие, с ними не стремлюсь встретиться уже я.

— Да, на вашем месте я бы не стал навязываться. — Вернее, я надеюсь, что не стал бы. — Если это не одно существо, то есть шанс, что родичи вашего знакомца окажутся менее пугливыми.

— Это была дама. Якобы la fata… фея Моргана собственной персоной. — Собеседник слегка кривит губы… это, кажется, брезгливость. — Но вы правы. Впрочем, с чудесами разобраться не проще. Полковник Делабарта на королевском совете не рассказал, что случилось перед тем, как он покинул Марсель. А это весьма странная история. С вашего позволения, я приглашу его сюда.

Однако. В городе Марселе произошло что-то еще? Что-то, о чем человек, очень громко признавшийся в намерении убить епископа, не стал докладывать?

— Благодарю вас за любезное предложение. — И надеюсь, что вы, в свою очередь, не рассказали полковнику Делабарта, что мы разыграли его в кости.

— Мигель, — герцог Беневентский не повышает голос; забавно, я почти забываю, что говорю для двух слушателей сразу. — Пригласите господина полковника.

В комнате, через которую Клод проходил — и тогда она была совершенно пуста, — хлопает дверь. В это время хозяин вновь наполняет бокалы. Себе вино наполовину разбавляет водой. Очень старый обычай, в Роме ему давно не следуют.

Марсельский полковник уже не похож на непочтительное привидение. Почтительности не прибавилось, а вот материальность — налицо. Яркий такой человек, хотя как можно быть ярким в черном узком платье на толедский манер? А вот как-то можно. В глазах рябит — а всего-то по рукавам и вороту идет лиловая лента. Кланяется маршалу… кивает Корво. Интересные у них тут порядки. Хотя уроженцу Марселя должны нравиться. Хорошо, что я проиграл. Для нас обоих хорошо… нет, для всех троих.

— Господин Делабарта, будьте любезны, перескажите господину герцогу Ангулемскому все то, что недавно рассказывали мне. Так же подробно. — Сказано очень мягко, но едва ли марселец посмеет ослушаться. Будь я на его месте, у меня просто не вышло бы. В его положении.

— Прибежал… горожанин и сказал — мой сын убил епископа и сейчас дерется с его людьми. Я бросился туда. Со мной две дюжины моих, все кто был в тот момент при мне. Мы опоздали. Эта свора тогда не решилась встречаться с нами. Я их не преследовал. Все равно собирался потом арестовывать всех, — пояснил Делабарта, — раз уж так вышло. Приказал поднимать всех, выставить посты на перекрестках, ну и добить тех, кто был жив. На площади — и на крестах. И сам подошел. — Понятно. Понятно и имеет смысл. Чтобы потом ни у кого соблазна не было свалить дело на его подчиненных. — И тут поднялся ветер. Я потом понял, что видел, что небо темнеет, видел, но не заметил. Не подумал.И не один я, все проворонили, даже те, кому за это платят. А это Марсель и…

— Продолжайте полковник, я знаю про вашу погоду.

Марсельцы, всем городом прозевавшие шквал — в другой ситуации это было бы смешно. Доигрались с политикой, однако.

— Я собирался добить северянина. И тут он меня заметил. И посмотрел… представьте себе, что вы, Ваша Светлость, именно вы, заняты чем-то жизненно важным. А вас дергают под руку с какой-то мелочью. Представьте, а потом посмотрите в зеркало. — Нет, ну каков наглец — неужели это заразно? Или просто рыбак рыбака видит? — Вот так он глядел на меня. А потом нас ударило о землю. Всех. Катились до середины площади. И головы поднять не могли, придавило. Но молнию все видели. Ее сквозь землю с закрытыми глазами видно было. Оглохли и ослепли. Когда отпустило, крестов на помосте не было. Совсем. Их не обрушило и не снесло. Их просто не было. И пепла не было…

Этот человек, примеряется взглядом герцог Ангулемский, находится в здравом уме и твердой памяти. Совершенно здравом. Безумцы выглядят решительно иначе. Даже безумцы тихие. Нет, этот рассказывает о том, что видел и слышал, да и свидетелей у него две дюжины.

Не имея возможности бегать кругами по кабинету или хотя бы прыгать на месте, человек в здравом уме теребит ряд пуговиц — словно четки перебирает. Проходится рукой от ворота до серебряного наборного пояса, и возвращается обратно. За такое убить можно — на двадцатый раз подряд.

— Это все? Или вы еще о чем-то умалчиваете?

— И еще я слышал как кто-то сказал «Не допусти!» И все мои слышали. Про других не знаю, не успел спросить.

— Почему вы не хотели об этом говорить сразу?

— Боялся, что меня сочтут безумцем и не поверят всему остальному.

— А сейчас о прозвучавшем? — Не человек, а кот в мешке. Пока не тряхнешь как следует, не узнаешь, с чем имеешь дело…

— Потому что сам себе не верю, — поморщился Делабарта. — Я взял его коня, так вышло, случайно. Фриз. Большой, хороший, выносливый. Быстрый. Я ехал как попало. Не совсем наобум, но неосторожно. Не очень думал, потому что не очень мог думать. И ничего со мной не случилось. Скорее всего — дурацкое счастье, бывает. Но, может быть, и нет. Мне это не нравится.

Его — надо понимать, покойного де Рэ. Об этом фризе с нехорошим именем — и тут чернокнижие? — даже я слышал. Рассказывали. У коня на счету не меньше побед, чем у всадника. И вот на этом… подобии лошади, а как говорили офицеры Северной армии — дьяволе во плоти, приехал чужак. В Орлеан. За пять суток. До того было вот это вот… чудо с крестами. Чудо ли?..

Вообще странная история. Что-то тут не так, кое-что важное, мелочь, но на самом деле — не мелочь. А, вот…

— Мимо арелатских застав вас тоже дурацкое счастье пронесло?

— Нечисть его знает. Мне пару раз кричали что-то… обалделое. Но не стреляли и не преследовали. Могли принять за де Рэ… или за призрак де Рэ, если уже знали. Но я ростом ниже. И вообще меньше.

Делабарта говорит правду. Такое не выдумаешь. Ложь всегда связнее, достовернее и правдоподобнее, чем истина. Несуразности и нестыковки нужно искать не в его рассказе, а в том, что происходило и происходит в Марселе…

— На вашем месте, полковник, я бы ежедневно благодарил Бога за то, что вам так повезло с противником. Человек менее решительный, жесткий и… устоявшийся в своих убеждениях, оказавшись в этом положении, просто проклял бы ваш город — и судя по тому, что я успел узнать, его услышали бы не наверху, так внизу.

В этом им повезло. Во всем остальном — просто фатальное какое-то невезение. В первую беседу с моим любезным хозяином я что-то говорил о том, что нельзя знать будущеенаперед, а потому и бессмысленно мечтать что-то изменить?.. Да, примерно так. Да, нельзя. Да, бесполезно. Но как же хочется. Весь этот каледонский шабаш мог бы и подождать, а вот с Марселем нужно было решать сразу. Сразу, как только пришли известия. Договариваться с Ромой и Толедо, уже переместив войска на юг. И винить в задержках некого, кроме себя.

Делабарта смотрит так, словно его водой окатили. Ледяной, зимней. Даже встряхивается… а потом кивает.

— Как звали вашего младшего сына?

— Арнальд, Ваша Светлость.

Чудные все-таки на юге имена — у нас бы его звали Арно. Запомнить. Обоих.

— Вы свободны, Мартен, — говорит хозяин.

Герцог Ангулемский слегка наклоняет голову.

Мы, кажется, опаздываем совсем. Я был неправ. Я думал, что могу позволить себе поиграть, потому что нам все равно пришлось бы пережидать поветрие на севере. А нужно было — сразу. Де Рубо нацелился на Марсель, чтобы верней удержать то, что уже откусил. Я был в этом уверен тогда, и сейчас уверен… и считал, что время есть. А его не было.

— Господин герцог, когда вы сообщите Его Величеству о том, что не будете участвовать в кампании?

— Я ответил бы «никогда», господин герцог, но в свете того, что уже произошло… я не рискую давать обещания, которые, возможно, не смогу выполнить.

— Поверьте моему опыту, господин герцог, это стоит сделать. Кампания превращается в болото. Каков бы ни был ее исход, во всех хрониках ее сопроводят эпитетом «бесславная». Я был бы рад оказаться рядом с вами в поле — но не под стенами Марселя в этом году. — Очнитесь, молодой человек, и смирите гордыню. Это вам не кабаки разносить в маске. Вы же не отмоетесь… вам это нужно? Вы же повторите судьбу покойного брата, только совершенно незаслуженно. Но кто поверит в то, что незаслуженно?

Давно запретил себе жалеть о том, что расстался с Северной армией, а нет-нет, да и нарушаю собственный запрет. Там все было как-то проще, легче, по-настоящему. Без ощетинившихся лезвиями границ достоинства. Тряхнуть бы кое-кого за воротник… да, того самого молодого человека, который якобы боялся, что не сможет меня защитить. Меня.

— Вы сделали этот вывод… из произошедшего чуда?

— Я сделал этот вывод из того, что произошло в Марселе. Де Рэ — родич королевы. И наверняка был ее представителем на юге — думаю, что к нему пошли еще и поэтому. Раньше де Рубо мог тянуть… теперь нет. Он может разве что сослаться на нехватку людей. И тогда все упирается в то, как быстро они договорятся с Равенной. Думаю, быстро. Дорого, но быстро. Если уже не договорились. — Как бы не пришлось мне задержать кузена Джеймса немедленно по возвращении. Если ему придет в голову вернуться. — Де Рубо дадут войска. Если Толедо успеет с флотом, мы, может быть, подойдем впритык. Может быть. Если арелатцам вообще придется брать город. Вы же поняли, почему этот теперь ваш полковник так налегал на совете на свое намерение убить епископа?

— Вы тоже уверены в том, что Равенна нас предаст… — задумчиво тянет Корво. — Что же касается полковника Делабарта, так он не желает, чтобы Марсель пришлось отбивать у армии Арелата. Опасается за город. А после казни пленных Марселю уже стоит опасаться и взятия арелатцами.

— Стоит… Но полковника в городе больше нет. А те, кого он прикрыл… вы же понимаете, что обращение было настоящим и что в ловушку его превратили потом? Да? А те, кого он прикрыл, имеют основания опасаться за свою жизнь. Вдвойне.

— Да. Но второй раз им придется принести де Рубо ключи от города на блюде. Ни в каком другом случае им не поверят.

— Если они будут достаточно напуганы, так и сделают. А напугать их… не очень сложно. Поверьте мне.

В солнечном свете вино почему-то отливает в рыжину — стекло добавляет свой цвет.

— Я думаю, — в глазах у Корво тот же рыжий азартный блеск, что и во время рассказа о загадочном противнике, — что им можно помочь. Мои войска готовы. Если Делабартапроделал путь за пять суток, то и для меня это не составит труда. До Нарбона, конечно, чуть дольше — но недели хватит. Оттуда морем… через три недели город получит подкрепление.

Так я и знал. Вот так я и знал. Главное, ничего особенно безумного в этой затее нет. Я и сам прикидывал — сколько можно перебросить и откуда… и что можно успеть сделать до подхода толедского флота.

— Господин герцог, помните, я рассказывал вам про Арль? И про то, почему я незаслуженно оскорбил королевскую армию славного государства Толедо? — Помнит, конечно. — У вас сейчас — обратная ситуация. У вас будет под рукой окрошка из вольных компаний. И три четверти людей, нанятых вашим отцом, знают слово «дисциплина» только в том, что касается боя. А на мирных жителей смотрят в лучшем случае как на дойный скот. Что вы будете делать с ними в осажденном городе — на чужой для них территории? Каких врагов они наживут вам в первую неделю? И сколько у вас останется времени на противника?

Очень долгий взгляд. Пустой, рассеянный, словно ромейский выдумщик слушает кого-то еще, и невольно смотрит на гостя. Как на статую или картину. Обиделся все-таки? Неужели? Он же, кажется, умнее… что ж, вот и разберемся, каков на самом деле. Кондотьер нашелся… притащить в Марсель вольные роты — очень дурная затея. Бравая и глупая. Вполне осуществимая… но вреда будет много больше, чем пользы.

— Вы правы, герцог, — вдруг кивнул Корво. — Вы правы. А мне не следовало торопиться.

Понял. Обдумал, взвесил, сам все прикинул — и согласился. Очень хорошо. Можно не беспокоиться, что завтра я обнаружу пустой дом, а через месяц получу известие из Марселя. Это все-таки не «Соколенок» — другой счет, другие ставки.

— Вы можете сделать много больше, — подсказывает Клод. — Сейчас на нашей стороне даже Трибунал, которому обычно нет дела до подобного. Выступить не только можно, но и нужно. Немедля, на следующей же неделе. Уже сам подход армии к Марселю, даже к дальним рубежам, изменит обстановку в городе — да и дать бой я предпочитаю между Марселем и Арлем, а не в окрестностях Марселя. Не хочу в самый неподходящий момент получить удар в спину от флота Галлии. Де Кантабриа поддержит любую подобную инициативу. Его Величеству… нужно решиться, а от меня он ждет подвоха. Напомните про обещанный вам Тулон.

— Только что вы уговаривали меня не вмешиваться.

— Вам, исходя из ваших интересов, нечего там делать. Но если вы намерены остаться, — а вас ведь отсюда никакими уговорами не выгонишь, — я хочу извлечь из этого всю возможную пользу. Для себя.

— Герцог… — А этот тон у нас обозначает «простите неучтивого чужака, но сейчас я задам вам вопрос, за который здесь могли бы и убить вместо ответа». Ну-ну. Интересно, что на сей раз… — меня учили, что правитель… и военачальник должен завоевывать любовь подданных. Или хотя бы вызывать не только страх. Мне рассказали не обо всех выгодных стратегиях?

Удержаться невозможно. Обидится — значит, обидится.

— Простите, но вы меня очень насмешили… Выбор стратегии, герцог, диктуется в значительной мере тем, что можно применить в данных условиях. И тем, на что способны вы. Мне в свое время нужно было сначала подчинить себе чужую армию — а потом создать силу, способную свергнуть законного монарха, не вызвав у этого монарха — и у окружающих — ни опасений, ни подозрений. В числе прочего это значило — продолжая пользоваться его милостями. Да и сейчас одна из тех вещей, что стоят между мной и смертью — то, что меня очень не любит… большая часть людей, которой не приходилось мне подчиняться или от меня зависеть. У этих — другое мнение, но их не замечают. А нелюбовь… в глазах нынешнего монарха превращает меня из смертельной угрозы в раздражающее неудобство. Которое он большую часть времени согласен терпеть ради пользы дела. Это синица в руках. В погоне за журавлем я сломал бы себе шею, не дожив до двадцати пяти.

У хозяина весьма озадаченный вид — я бы заподозрил, что даже спросонья он обычно… менее рассеян. Но совершенно не обиженный. Скорее уж, изумленный. Удивительный человек. Ни малейшей заносчивости, ни даже обидчивости… сравнительно — а вот достоинства на пятерых. Столько, что даже назидательная нотация от него не отнимет.

— Мы опять не поняли друг друга, — качает головой. Как-то… разочарованно. — Простите, мне не следовало задавать подобный вопрос.

— Да отчего же — у вас совершенно иная ситуация. И, простите, таланты. Но учтите, что бояться вас будут… за пределами разумного.

Хозяин уже наизусть знакомым движением склоняет голову, щурится. Вопрос… не звучит. Остается в глазах, на губах, но не звучит вслух. И расстояние вдруг кажется много большим. Больше, чем в первый визит.

— Вы хотели узнать что-то другое? Что?

Очень длинная пауза. Взгляд в сторону, а выражение лица — любезное до оскомины. Что вдруг случилось? Осознал, что ему прочитали нотацию? Герцог Ангулемский успевает увериться, что ответа и вовсе не будет, но потом Корво все-таки соизволяет открыть рот:

— Я хотел узнать — числите ли вы и меня в партии короля?

— Ах, это… нет, — вот, оказывается, как все просто. Его смутило это «для себя». — Это всего лишь дурная привычка. Я разговаривал больше с собой, чем с вами.

— Я… увидел последовательность там, где ее не было. Простите мою невнимательность. — Снег, засыпавший комнату и осевший на цветном стекле, иней, выступивший на зеркалах, тают так же быстро, как и появляются.

— Ну что вы… Существа дела это, впрочем, увы, не меняет. После этого злосчастного совета Его Величество будет смотреть на вас как на мой рупор. Не удивлюсь, если он решит, что мы обманывали его с самого начала, — герцог Ангулемский улыбается. — Однако, он обязан к вам прислушиваться, и он будет к вам прислушиваться.

— Надеюсь, что вы правы. Я хочу, чтобы Марсель был освобожден. Если это вдруг перестало совпадать с планами Его Величества, пусть сообщит об этом… в конце концов, от Марселя до Тулона довольно близко.

— К сожалению, морем из Генуи туда тоже очень близко.

— Не только из Генуи… — вполне серьезно говорит хозяин.

Самое смешное, что он прав. На побережье Лигурийского моря можно было бы сыграть и в кости, и в шахматы, и в запрещенные Церковью карты — да во что угодно. Государства, города, и города, желающие быть государствами… quantum satis. Нет, пожалуй, избыток. Но если это не очередная шутка, то очень скоро мы встретимся в поле лицом к лицу. Быстрее, чем я думал.

— Вы так стремитесь покончить с моими уроками?

— Нет, герцог. Только с необходимостью делать вид, что у меня нет и не может быть тех, кто от меня зависит.

В соседней комнате что-то падает, с грохотом. Может быть, ваза или статуя, которых тут в избытке. Может быть, толедский телохранитель. Что ж, если он не знал, кому служит — сам виноват.

— Я ценю ваши намерения, — смеется герцог Ангулемский, — Но эту часть… записок о галльской войне я прочел еще в тот день в королевской приемной. Вашему досточтимому отцу следовало дать вам другое имя.

Корво улыбается, искренне… потом тоже смеется. Достаточно громко. Очень непривычное зрелище.

— Мигель, ты не находишь, что это был слишком шумный намек?

Капитан склоняет голову. Намека не было, были искреннее удивление и наконец-то выломавшаяся ножка табурета. Докачался, как его многократно и предупреждали все подряд. В совершенно негодный и неподходящий момент. За такое гонят в шею. Все, пора покончить с дурной привычкой, благо, глас свыше прозвучал — яснее некуда.

Но что равновесие потерял от удивления — это правда…

— Мой герцог, прошу меня простить. Но… падать со стула с намеком я еще не научился.

— Боюсь, что это умение тебе и не пригодилось бы. Вряд ли это сработает второй раз.

— Если я превысил меру вашего терпения, еще раз прошу меня простить.

— За что? Ты очень удачно дал понять, что я сильно превысил меру своей обычной откровенности.

Мигель поднимает глаза. Герцог совершенно не рассержен. До той степени, что впору полагать, что единственное, что его не устроило — именно громкость. Да, грохот вышел изрядный. Но только это. Не сам «намек», не предполагаемое вмешательство в беседу, не привлечение внимания гостя к тому, что его слышит кто-то из свиты хозяина. А произведенный шум. Совсем никуда не годится. Учитывая, с кем Его Светлость эту меру превысил, как и в каких обстоятельствах.

— Да, мой герцог. Вы не находите это опрометчивым?

— Падение… возможно, было излишним. Все остальное — нет. Возможно, я ошибаюсь. Я приму меры предосторожности. Но я не думаю, что они понадобятся.

— Позвольте, я выскажусь подробнее? — Красно-зеленый дракон высунул длиннющий синий язык и ехидно таращится с полки. Приснится такое ночью… подумаешь, что приятно отдыхаешь. Всего-то дракон — глаза стеклянные, язык синий. А тут…

— Конечно же, — Его Светлость чем-то очень доволен.

Он вообще всегда доволен после визитов господина герцога Ангулемского, и это Мигеля отчасти беспокоит. Разумеется, завести дружбу не только с представителями союзной королевской партии, но и с главой каледонской — дело полезное, но от разговоров Чезаре с Валуа-Ангулемом у капитана возникает смутное и тягостное ощущение, чтовремя повернуло вспять. Оба говорят не как люди… а как неведомо кто. Так изъяснялся Чезаре в первую пару лет — вот только наследник престола понимает его куда лучше Мигеля. Привыкнут оба, как потом с остальными объясняться будут? Сотворил же Господь в непостижимой мудрости своей…

— Вы подряд говорите господину маршалу, что можете начать войну на побережье, в своих интересах. На поле, которое Аурелия считает своим. А потом говорите прямо, чтоу вас есть ценные для вас люди. Господин герцог — маршал Аурелии и наследник престола. Вы оставляете в Орлеане жену…

Белые лилии, любимые цветы госпожи герцогини, пахнут так, что голова кругом идет. Перебивают духи герцога Ангулемского. Право приносить госпоже Шарлотте по утрам лилии Мигель отвоевал у всех обитателей дома. А графиня де ла Валле любит жасмин… жасмина в садике за особняком хватает, и он еще не отцвел.

— Он все это уже знает, Мигель. Первое — с самого начала. Второе — с того момента, как я столкнулся с Его Величеством. Он знал, когда пришел ко мне в первый раз. Он знал, когда согласился на мою просьбу. Единственное, что я сегодня сделал — подтвердил это открыто.

Капитан задумывается, прикидывая, что может знать надменный аурелианский маршал. Если он проведет знак равенства между госпожой герцогиней и бывшей невестой, то ошибется весьма чувствительно. Да, весь двор уверен, что Его Светлость вступил в… спор с королем потому, что хотел защитить несчастных влюбленных от королевского гнева. Очень красивая история, очень. Они не слышали того майского «Он нарушил мое слово». Маршал тоже не слышал… а вот отношение, настоящее отношение Чезаре к своей герцогине — видел. Ему показали. Ни двору, ни свите, никому больше… а маршалу и принцу крови — показали. А потом вслух подтвердили — и не поправили на ошибке — готовность идти против кого угодно, любой ценой.

Кажется, Его Светлость очень хорошо выучил аурелианские уроки… герцога Ангулемского даже немного жаль. Учитывая, что тот порой слишком откровенен. Сообрази маршал, что одно из его сегодняшних признаний слышали двое — не исключено, что завтра кто-то из его свиты получит приказ отправить капитана де Кореллу на дно Луары. Что ж, пусть пробуют, посмотрим, какова его свита в деле…

— Вы думаете, он не увидит ловушки?

Его Светлость улыбается.

— Не увидит. И если я был прав, и если ошибался. Потому что это не ловушка. Во-первых, Шарлотта здесь и правда в большей безопасности. Никто не рискнет трогать любимую младшую сестру королевы… Никто. Даже Его Величество. Открыто тронуть, я хочу сказать. Об остальном я позабочусь. А во-вторых, если наш гость таков, как я его вижу, они не подумает воспользоваться этим рычагом. Но если я ошибаюсь, я хочу об этом знать.

Чезаре встал, подошел к креслу, где сидел гость, вдруг наклонил голову… не по-своему, резко и наискосок.

— Да, Мигель — он помнил, что ты там, с самого начала. Он так шутит.

— Мне впору возгордиться, — усмехается капитан.

— Не стоит, — серьезно сказал Чезаре. — Вот этого — не стоит.4.

Сэр Кристофер сидит в кресле, пьет горячее ореховое молоко из большой оловянной кружки. Летняя жара его, кажется, не касается. Кружки остались от предыдущего посла.Он любил всякие поделки из олова — и еще больше любил поить из таких кружек высоких гостей. А как же. Альба. Оловянные острова. Тем и славимся еще с тех времен, когда всякие франки в необработанных шкурах бегали неизвестно где, за пределами чьей бы то ни было писаной истории. Никки оловянную посуду убрал к себе. Тех, кого он принимал с этой стороны перегородки, она не смущала.

— Вы были правы, сэр Николас, — говорит Маллин, — Это именно союз. В «Соколенка» наведался посол Его Святейшества, а вот орлеанцев с соответствующим списком примет разыскивают по всему городу люди герцога Ангулемского. Со вчерашнего вечера. Меня — особо.

— Лучше бы я был неправ. Это весьма неприятное доказательство. — Это доказательство вида «хуже не придумаешь», чертовски несвоевременное и неуместное. Разумеется, Корво не мог не заинтересоваться соперниками. Следовало ожидать: кто бы на его месте не обратил внимания на подобное столкновение? Но это означает, что у сэра Кристофера возникнут затруднения… — Что вы собираетесь делать?

— Посмотрим. Все зависит от результатов сегодняшнего визита. — Маллин поймал недоуменный взгляд, улыбнулся. — Я вернул все те письма, что вы скопировали, мэтру Эсташу. И посоветовал ему… объяснив все обстоятельства, искать встречи с господином маршалом. И отдать ему весь мешок. Вместе с тем достойным джентльменом странных вкусов, который лежит у него на складе.

— Разумеется. Едва ли господин маршал поверит в то, что почта осталась в неприкосновенности, но будет знать, какая ее часть побывала в чужих руках. В этом он останется удовлетворен. Но само то, что разгневанные негоцианты не сожгли заведение со всей корреспонденцией, не вникая в ее существо, ему скажет довольно многое… Даже с учетом джентльмена со всеми его вкусами.

Для сэра Николаса орлеанская жара вовсе и не жара, скорее уж, похоже на родную зиму, но ровно сейчас ему делается душновато и слегка не по себе. Словно сквозняком продуло, и теперь лицо горит, и на месте никак не усидеть спокойно… это к делу. Срочному и важному делу, которое нужно сделать быстро, точно и правильно — и пока делаешь, летишь над половицами и брусчаткой словно при сильной лихорадке. Когда жар утомительный, влажный и с ломотой в костях переходит в сухую звонкую легкость, и все получается, и все понятно, прозрачно и под рукой — а глупые лекари зачем-то пытаются загнать в постель, напоить горькой дрянью, обмотать мокрым…

— Да. Мэтр Эсташ объяснит, что они пользовались заведением… чтобы вести деловую переписку с коллегами в тех странах, с которыми почтенному орлеанскому негоцианту торговать не положено. И что в последнее время от «Соколенка» стало… скверно пахнуть. Он не понимал причин, просто забеспокоился. А потом услышал в кабачке как какой-то студент кроет «Соколенка» всякими словами — совершенные глупости несет, но вот беспокойство за ними — то же самое. Он приказал студента проверить… и проверив, нанял. Ему все равно нужен был юрист. А помимо бумажных дел приставил его к этому. И получил… такой результат, что хоть сквозь землю проваливайся. Не поверил сначала. Но куда от правды денешься. Вот и решили: сдать — самим рисковать, да и могут не простить. Они люди небольшие. Оставить так — так если они заметили, скоро и другие заметят… Один выход — снести скверное место самим. Кто ж знал, что они не одни такие. А письма — какая никакая, а защита.

— Почти все правда. Но герцог Ангулемский может проверить рассказ мэтра. Любыми средствами. Как вы думаете, что еще расскажет мэтр через пару-тройку дней настойчивых расспросов? — Если через пару-тройку. Если его вообще понадобится подвешивать на крюк и показывать горящий веник. Почтенный негоциант Готье не дурак, и если не случится чуда «Клод Валуа-Ангулем верит в сказочку» — может хватить и одного недоверчивого взгляда. Тем более, что маршал умеет так посмотреть — слова от испуга сами из глотки выпрыгивают, опережая друг друга…

— Может. В случае, если не захочет использовать эту… сеть корреспондентов сам. А коллеги мэтра Эсташа Готье в Равенне, в Лионе, в Константинополе, да и у нас, не слепы и не глухи. Слухом земля полнится. Да и положиться на человека, которого до того настойчиво расспрашивал, можно только в очень небольшом наборе случаев.

— Он может и не захотеть. Например, потому что сочтет, что этой сетью уже пользуются слишком многие. — И в любом случае получается не сеть, а публичная девка. А герцог Ангулемский предпочитает любовниц и любовников, не принимающих одновременно с ним кого-то еще. — Так что он может попросту выжать мэтра до капли, а оставшееся прикажет похоронить. А потом решит, что ему в Аурелии не нужна сеть, при помощи которой ловили рыбу мы, и примется ее уничтожать.

Нужно выслушать, узнав подробности, а потом встать и сделать одно простое, но весьма важное дело. И без того не слишком просторный кабинет кажется сейчас совсем тесным. Не клетка, конечно — но почти кладовка…

Никки нетерпеливо отбивает дробь по краю стола. Дерево отзывается веселым легким звуком. Все так просто и ясно, все совершенно ясно…

— Он может. На этот случай мэтр Эсташ должен ему рассказать о той сделке, которую его кузен заключил с равеннцами, вернее, с одним генуэзцем и одним венецианцем… и о том, кто еще осведомлен об этой во всех отношениях примечательной трансакции. Жизни это им, скорее всего, сохранит. Если не самому Готье, то большинству прочих.

— Да, — кивает Никки. — Мэтр Эсташ непременно расскажет. Сэр Кристофер, сколько времени вам нужно, чтобы покинуть Аурелию?