Чтение 11–й страницы книги ~За други своя!~

— Убитые есть?

— У нас — никого. У Квитко один, да у Дрозаха — трое… это если тех, что в лесу убили, не считать. Могло быть хуже. Офицеров ты прикончил?

— Я… Эрик? — нерешительно сказал Олег.

— Ты что? Плохо? — забеспокоился тот.

— Нет… то есть, да, — сбился Олег. — Мне не так плохо… Эрик, я девчонку убил. Снайпера, который наших подкараулил…

— Я видел крест, — ответил Йерикка. — Что ж, все было честно… насколько вообще это бывает честно с ними. У нас вот тоже…

— Что? — Олег повернул голову. Йерикка медлил. — Говори, раз начал…

— Скажу, — поморщился Йерикка. — Чета Стойгнева погибла. И еще одна чета, из племени Касатки. Они вместе были.

— Стойгнева? — Олег напрягся. — А как же Яромир? Стойгнев ведь…

— Его брат, — подтвердил Йерикка. — Что Яромир?.. Он ночью ремень от снаряжения в клочки изгрыз, как нам сообщили…

— Как это случилось? — тихо спросил Олег.

— Как… Заманили в засаду на перевале в Моховых Горах. Наших троих и двоих

Касаток взяли в плен. Связали, положили на леднике, ну и начали водой поливать, пока они все в лед не вмерзли… — Йерикка подумал и добавил так, словно это и было единственно важным: — Никто из них не предал. А тех, кто их казнил, на другой день всех в снег уложили, там же, в горах. Не скучно ребятам будет спать во льду…

— Да… — откликнулся Олег. — А где это я?

— А, — оживился Йерикка, выловил, соломинку и прикусил ее, — на сеновале у одной бабки. Ох, ругательница! — он восторженно покачал головой. — Мы ей говорим: "Спрячешь? Раненый…" — ну, ты, по правде сказать, вроде был уже и не раненый, а холодненький, тебе две пули под жилет в бок справа попали, а третья — в левое бедро… Так вот. Она как начала нас крыть! А сама на сеновал ведет и место показывает. Мы тебе помочь, а она на нас с метелкой: "Идите отсюда, сама я!"

— Что, я… очень плохой был? — спросил Олег, и Йерикка честно признался:

— Мертвый ты был, Вольг. Я было попробовал тебя вытащить, да ты уж, наверное, до самого вир-рая добраться успел, я тебя только и смог — не отпустить совсем. А бабуля тебя за двое суток на этот свет перебросила. Не иначе, как у нее в юности Числобог бывал да и передал знания. Она ведь и пули из тебя без ножа вынула!

— Так я двое суток здесь?! — изумился Олег.

— А сколько же? — Иерикка улегся на сено. — Йой, хорошо… Мы тебя навещали все это время… по-тихому, конечно, мы тут, в лесу, стоим, недалеко.

— Уходите ведь? — тоскливо спросил Олег. — Бросаете, как Богдана? Йерикка, глядя на крышу, кивнул:

— На Темное… Ты не рвись, мы пришлем за тобой.

— Странно оставаться, — признался Олег. — Пушки мои где?

— Ты что, правда боишься?

— Боюсь, — вздохнул Олег. — Знаешь, как страшно, когда… вот такой, шевельнуться не можешь…

— Мы же никого с тобой оставить… — начал Йерикка виновато, но Олег его перебил:

— Ладно, это я немного расклеился. Все будет о'кей. Это на продвинутом международном языке Земли — на американском — значит: хорошо.

— Послушай, Вольг, — Йерикка повернулся на бок, устроил локоть в проминающемся сене, — а о чем ты думал, когда, рванул под огнем через огороды? Только по-честному: о чем? Ведь ты… на смерть побежал!

— О разной фигне, — честно сказал Опег. — А что убьют — я и не подумал. Только когда упал… Понимаешь, лежу, небо красное, а на листке жук сидит. И жрет этот листок, сволочь! — Олег хрюкнул". Потом задумался и добавил: — Просто офигеть, до чего эта дура старая равнодушна к лучшему из своих творений!

— Ты о природе? — догадался Йерикка.

— О ней, — неохотно ответил Олег. Ёму снова захотелось спать. — Никому мы не нужны, кроме самих себя. Я это понял, когда дед умер…

— Да и самим себе, похоже, не очень, — Йерикка сел. — После этого боя посмотрел я… лежат две сотни наших молодых парней. Славян, как ты, как я. В хряпу! — он рубанул воздух рукой: — В месиво нарублены… месиво со свинцом. А мне не противно, не страшно — Я РАДУЮСЬ! Самые свирепые хищники добрей, чем мы, люди.

— Почему, Эрик? — тихо спросил Олег.

— Да потому, что они ничего не хотят, — ответил Йерикка, — ничего, они всегда довольны своей жизнью. А человек всегда недоволен… а как жизнь менять? Наверное — только так… и знаешь, что самое поразительное? — Йерикка

сцепил руки на поднятом колене. — Всей этой стрельбой действительно МОЖНО изменить мир к лучшему. Высокая идея — суть не ОПРАВДАНИЕ для пролитой крови, а то, что ДЕЙСТВИТЕЛЬНО её ОПРАВДЫВАЕТ.

— А данваны? — спросил. Олег.

— Они как раз не хотят ничего менять, — покачал головой Йерикка.

— Знаешь, чего мне хочется? — Олег осторожно пошевелился, ложась удобнее. — Если мы победим — чтобы ты побывал на Земле. Там есть одна такая забегаловка… Я влезу в кроссовки, в тишотку…

— А вдруг это будет зимой? — спросил Йерикка.

— Что? — изумился Олег.

— Ну, вдруг мы победим зимой?

— Да ну тебя! — засмеялся Олег и прикусил губу: — О-оххх…

— Болит?! — забеспокоился Йерикка. Олег улыбнулся:

— Нет… Так, побаливает немного… — он зевнул. — Спать охота… Послушай, Эрик, я тебя попрошу… — он смутился и умолк.

— Ладно, — кивнул тот, привалясь к стене сеновала.

— Что? — удивился Олег.

— Ладно, посижу, пока не задрыхнешь.

— Я же ни словечка…

— Считай, что я прочел твои мысли. Спи, Вольг. Пушки твои я тут, рядом оставлю. Спи.

Закрыв глаза, Олег уснул почти сразу. Он только услышал еще, как Йерикка насвистывает грустную песенку.* * *

На сеновале мальчишка отлеживался еще двое суток. На Земле такие ранения уложили бы его в постель на месяц, и это считали бы хорошим сроком. Но тут получалось по-другому.

Баба Стеша оказалась до невероятности криклива и ворчлива, но она отлично кормила Олега и лечила непонятными и действенными методами. Однако и она пришла в легкое изумление, когда утром третьего дня обнаружила мальчишку у дверей сеновала: все еще морщась, он колол дрова.

Баба Стеша вытянула Олега полотенцем по спине и погнала обратно на сеновал, поливая бранью за то, что он вылез наружу. А запихав мальчишку в укрытие, она остановилась в дверях, убрав руки под передник, изумленно покачала головой:

— Ой народ горцы! Из стали откованы… Тебе бы лежать, малый, слышишь?

— Слышу, — отозвался Олег. — Я себя нормально чувствую!

— Про то и говорю… — непонятно ответила старуха. — Ой, народ… Бог-то, кажись, за вас.

— Говорят: бог-то бог, да и сам не будь плох! — откликнулся: сверху Олег. Баба Стеша фыркнула, как молодая, и ушла в дом.

Лежа на пахучем сене с руками, заложенными за голову, Олег лениво размышлял "за жизнь". В щели под стрехой пробивались широкие лучи солнечного света. "Погода — как по заказу, — весело отметил Олег, — ребятам сейчас хорошо. Да и мне будет неплохо их догонять. Завтра и уйду…"

От этого решения настроение стало вообще радужным. Сутки, другие — и он вновь со своими… Но тут по какой-то странной прихоти сознания Олег задумался над происходящим вообще. Чудно как-то все сложилось. Откуда враг узнал столько вещей, которые должны были быть известны партизанам — и больше никому? Место встречи, место лагеря Гоймира, о том, что горцы хотели встретиться в Сосенкином Яру? Вся эта канитель с засадами, окружением,

ловушками — ее мог затеять лишь знающий человек, посвященный в дела четы… даже нескольких чет! Сорвалось-то по чистой случайности! "Благодаря мне," — весьма гордо заметил Олег, шурша сеном и потягиваясь в нем — все еще осторожно, чтобы не вызвать боль. Но рана вроде бы не тревожила… Он снова начал думать о завтрашнем дне — и отвлек его от этих мыслей разговор.

За стеной.

Олег знал, что стена эта выходит в один из переулков, а тот, в свою очередь, выводит к дороге вдоль реки. Он не раз посматривал от нечего делать на этот переулочек, где в подсохшей за последние дни пыли и в зарослях странных красноватых лопухов рылись куры. Люди тут ходили редко — да, и вообще в Сосенкином Яру их жило куда меньше, чем в Стрелково.

Осторожно шурша сеном, Олег подобрался к стрехе. Оседлал балку. Лег на нее животом, свел ноги вместе и приблизил лицо к щели…

…Один из говоривших был офицер — горный стрелок. Он явно нервничал и к своему собеседнику обращался то агрессивно, то заискивающе — первый признак неуверенности в себе. Это было тем более странно, что его собеседник — Олег видел со спины — был подросток, одетый в пятнистый комбинезон, с непокрытой головой, вроде бы без оружия. Но говорил этот парнишка почти командирским тоном:

— А какого черта вы еще от меня хотите? Я один сделал больше, чем все ваши люди вместе взятые. Я глупо и ненужно рисковал. Я занимался не своим делом…

— Ну что тебе это стоило, Тоша? — спросил офицер. — Для тебя это пара пустяков?

— Какие вы говорите глупости! Если вы думаете, что так легко было их выслеживать, а, потом самому себе вывихивать бедро — попробуйте? А тут еще этот рыжий с глазами,как у ожившего детектора, лжи! Если бы он хоть чуточку меня заподозрил и задал парочку вопросов о своем городе… — мальчишка передернул плечами.

— Тоша, ради бога! — офицер даже молитвенно сложил руки. — Ещё раз!

— Нет уж! Я для вас сделал все! Я ЗА вас все сделал, я дал вам сведения, а вы проморгали противника, упустили его из рук да еще и позволили ему начистить вам морду! Работайте сами, а у меня дела! Мне и так устроили разнос за эту экспедицию!

— О, с анОрмондом йорд Виардтой я договорюсь! Тоша, мы, в конце концов, одно

лаем!

— Хорошо, ладно, — буркнул парнишка. — Я прогуляюсь на речку, а вы идите, наладьте связь — встретимся потом здесь и все обсудим.

— Тоша, ты меня спасаешь! — офицер затряс руку мальчишки, тот почти вырвал ее и, что-то буркнув неприязненно, повернулся.

Олег ожидал этого. Он узнал парня по голосу, как раз когда офицер назвал его «Тошей». Но передать чувство гнева, гадливости, стыда, непонятной тоски — передать все это было почти невозможно. Мальчишка, которого они спасли, к которому отнеслись по-человечески-доверчиво, оказался врагом. Человеком, хладнокровно и рассчитанно сдавшим врагу людей, которые о нем искренне позаботились. И лишь чудо спасло шесть десятков бойцов…

Нет, Олег понимал, что на войне возможно все, чтобы нанести врагу урон, идут в дело самые нечистые методы — особенно на войне партизанской «украдной». Но вот так… глядя в глаза людям… слушая их утешающие слова… не выдав себя ничем — готовить им смерть?! Все равно что пожать человеку руку, сказать ему: "Будь здоров?" — а, когда он повернется, ударить ножом в спину.

"И сейчас, — Олег ощутил, как в голове тяжелыми толчками пульсирует, разрастаясь, злость, — он готовится сделать то же самое. Интересно, как он подкатится на этот раз? Выйдет навстречу с "найденной коровой"? Или просто "случайно попадется на пути"? И будет смеяться, хлопать наших по рукам, есть с ними, смотреть им в глаза… А потом уйдет. Чтобы привести тех, кто для него в самом деле «наши». Ну уж нет!"

Вытянув босую ногу, Олег подцепил пальцами ремень автомата и, высунув ствол под стреху, поймал в придел светло-русый затылок. Антон отошел шагов на тридцать, не больше…

— Стоп, — тихо сказал Олег вслух. И посмотрел в другую сторону.

Офицер ушел еще недалеко. Можно снять и его, проблем нет. Но на выстрелы прибегут солдаты, они где-то рядом. Даже если он, Олег, уйдет, бабе Стеше несдобровать. А приносить смерть в ее дом мальчик не хотел.

Он плюхнулся в сено. Отложил автомат и быстро оделся — одежда была застирана от крови и аккуратно починена. Потом достал и положил на ладонь камас.

И вот тут его пробрало! Не страхом, а отвращением к тому, что предстоит сделать. Сцепив зубы, Олег закрыл глаза и переждал наплыв дурноты, похожий на мутную, шумную волну-цунами — он так и представлял эту волну, кадры виденной хроники…

…Война оставалась войной. И даже убитый хобайн, которого Олег заколол в самом начале похода, укладывался в ее схему. Он был боец и грозил Олегу тем, что получил сам — смертью. Даже девчонка, застреленная в лесу, все еще оставалась "в рамках войны".

Не оставался в них Антон: с одной стороны — безжалостный вражеский разведчик, с другой — мальчишка младше Олега с открытой улыбкой.

"А если рвануть сейчас к нашим? — мелькнула спасительная, казалось, мысль. — Я его опережу, и он явится прямо в наши руки… Да, — добавил Олег, — и убьет его уже кто-то другой, а не ты. Марычев. Оч-чень просто, а главное — спокойно, ты сможешь даже в сторонку отойти и ушки зажать, и глазки зажмурить… Твоя совесть останется чистой-чистой, как носовой платочек в кармашке. Это же так офигительно важно — иметь чистую совесть! Кто-то — но не ты… И правильно, береги себя, Олежка — у тебя это здорово получается! Вместо того, чтобы извозиться в грязи самому, ты обольешь ею кого-то другого. Но значит ли это — остаться чистым?!"

Олег услышал чей-то хриплый и злой голос, произносящий матерные ругательства — и не сразу узнал свой собственный.

Замолчав, он сжал в руке, лезвие камаса, чувствуя, как оно нехотя, словно с недоумением, ранит хозяйскую ладонь. Это была физическая боль, и терпеть ее оказалось легче, чем мысль о том, что предстояло сделать. Но переложить это еще на кого-то Олег не мог.

…Больше всего Олег боялся, что офицер заявится первым. Ему не хотелось возиться еще и с ним. Но Антон не разочаровал Олега. Тот лежал на скате крыши, обращенном во двор, наблюдал из-за конька за приближающимся неспешно хобайном и вел философский спор с товарищем Достоевским.

"Ну и как же мне поступить? — интересовался Олег у классика. — Вот сейчас слезинки ребенка будут капать градом. Потоком. Так может, пусть идет? — Антон, наверное, выкупался — во всяком случае, волосы его сейчас темными от воды и блестели мокро. Он чему-то улыбался и ловко срезал прутом головки цветков у дороги. Очень ловко, точными, молниеносными, совсем не мальчишескими движениями, и Олег мельком подумал еще, что не хотел бы увидеть в этой руке клинок. — А потом погибнут наши ребята — с их слезами как быть? И даже не с их, они не заплачут и на костре — но сколько женщин и девчонок страшно завоют в

Рысьем Логове? Ведь он слышал это, Олег, слышал — когда женщина воет уже не по-человечески… Или они не в счет, или как у кочевников — что вижу, о том пою?.. Интересно, что он себе представляет, ссекая цветы? Думает ли он, что можно умереть здесь, на тихой и теплой летней улице? ДУМАЕТ ЛИ ОН, ЧТО ВООБЩЕ МОЖНО УМЕРЕТЬ?!»

Пропустив Антона, Олег съехал к краю крыши. Подумал напоследок: "Сука вы, Фёдор Михайлович, и фарисей!" — и мягко спрыгнул в пыльную траву. Бесшумно, но Антон почти сразу обернулся — и рука его скользнула в карман на бедре.

Вообще-то Олег такого ждал. Небольшой пистолет упал под стенку, и Олег, оттолкнув Антона к стене, выпрямился. Перекосив лицо, Антон придерживал вывихнутое запястье,вжимаясь в стену.

— Здравствуй, Тоша, — тихо сказал Олег. — Узнал? Значит, церковь-то недалеко?

Антон побледнел. Олег достал из ножен камас — и Антон перевел глаза на него. И вдруг попросил:

— Не надо, — голос его дрогнул. — Пожалуйста, не надо. Я не хочу… умирать.

— Неужели ты думаешь, что кто-то хочет? — Олег приближался к нему неспешно, покачивая камасом. Он не хотел пугать. Скорей медлил, потому что не хотел убивать…

Антон все понял. Он опустил опухающее запястье и еще сильнее притиснулся к бревнам. Он больше ни о чем не просил, ничего не говорил, а просто смотрел на камас, беспомощно следя за всеми его движениями в руке Олега.

— Я бы дорого дал, — чтобы вас не слышать, — Олег внезапно охрип. — Сколько тебе лет, Антон?

Сухие губы дрогнули. Глаза Антона внезапно ожили, глянули в лицо Олегу с какой-то сумасшедшей надеждой.

— Дввввенаддцать… — он не сразу справился с губами.

"За что мне это?" — подумал Олег. И услышал свой голос:

— Тут просто нет другого выхода, Антон. Если бы я был один… я бы скорее умер. Но нас восемнадцать человек. И у всех кто-нибудь есть… кто ждет. И у меня. Это будет не очень больно. Я… обещаю.

— Не надо, — глаза Антона сделались вновь стеклянными, обреченными, но губы еще жили, одни — во всем существе, и шептали какие-то глупости: — Я никому не скажу… честное слово — я убегу…

До Антона оставалось два шага.

— Закрой глаза, — попросил Олег.

…Камас, войдя точно в горло, сел в бревна — Олег бил уже поставленным на взрослого ударом… Он смотрел только в лицо Антона, но через оружие ощутил, как судорога сотрясла умирающее тело. На лезвие почти ничего не вытекло — камас рассек не артерии, а гортань и позвоночник. Олег одержал свое слово. Едва ли убитый успел осознать что-то из того, что почувствовали его нервы. Глаза подернулись пылью, рот открылся уже сам собой, и из него выплыл маслянистый, густой кровавый пузырь. Лопнул с еле слышным «пок», и струйки крови потекли на подбородок, закапали на комбинезон и лезвие…

Олег качнул камас и вырвал его. Антон уютно и неспешно сел в траву у стены. Уткнулся подбородком в грудь, и волосы мокрыми прядями упали на лоб. Кровь больше не капала.

"Он спит, — сказал себе Олег, вытирая клинок. — Все нормально, он спит. А мне пора идти. Надо уходить сейчас. Все нормально."

Он лгал себе. Ничего не было нормально. Ничего уже не могло теперь быть нормальным… Ничего.* * *

Странно, но чету Олег нашёл не на Темном. Он прошел какие-то две версты, никуда не сворачивая и почти ничего не видя, — лишь затем, чтобы попасть в объятья Холода и Святомира — Гоймир послал их посмотреть, кто там прется, как кабан через заросли.

Олег даже не удивился. Кажется, он отвечал на приветствия, хлопки и поздравления. Кажется, даже смеялся. Он не спросил, почему чета здесь. И хоть как-то живо отреагировал лишь на вопрос Гойира:

— Одно Антона не повстречал? Ну так, того…

— Да я помню, — сказал Олег, — что я, дурак, что ли? Видел, — Гоймир и Йерикка переглянулись, а Олег поспешил сказать: — Все нормально. Я его убил. Без проблем.

Потом он снова куда-то пошел, и, когда Йерикка, нагнав его, схватил за плечо, Олег его ударил, и Йерикка не увернулся, а лишь перехватил друга за руки, удерживая от падения в черный колодец, который называется обмороком…

…Все давно уже спали в наспех разбитом лагере, кроме часовых, костерка да Олега и Йерикки. Собственно, Олег рад был бы уснуть, но Йерикка, сидя рядом, костерил себя ипросил прощения, хотя Олег не понимал — за что?..

— …дубина! Кровь Перунова, ну он же мне сразу показался подозрительным, так кто мне мешал его «пощупать»! Нет, поверил! Он же нас просто на дурачков взял — в каком мало-мальски крупном городе на юге нет улицы Невзгляда и Старого Квартала?! Ну и дурак же я! Надо было мне догадаться и самому его прикончить….

— Эрик, — тихо позвал Олег.

— Что? — сразу откликнулся тот, нагнувшись.

— Не говори ничего больше, я спать хочу, хватит, — попросил Олег.

— Конечно, — поспешно согласился Йерикка.

— Эрик, — снова позвал Олег, и рыжий горец почувствовал, как ладонь друга — холодная и мокрая от пота — коснулась его руки.

— Что? — снова отозвался тот.

— Пожалуйста, — голос Олега сорвался, — не уходи. Мне страшно. Мне ОЧЕНЬ страшно.

— Я буду здесь, — Йерикка твердо повторил: — Я буду здесь, ты спи.

— Ты не уйдешь? Ты будешь скотиной, если уедешь, Эрик, я умру от страха…

— Я всегда буду с тобой… — Йерикка помедлил и закончил: — Друг.

— Хорошо, — удовлетворенно вздохнул Олег. — Хорошо.* * *

— Никогда не думал, что папоротник может быть таким вкусным, — заметил Олег, копаясь палочкой в золе.

— На безрыбье и рак — рыбу… то есть, рыба, — Йерикка, растянувшись на охапке вереска, покрытой плащом, ловко поправлял разболтавшуюся накладку на пистолете. Ветер свистел над оврагом; день был холодный и солнечный. Но тут, в затишье, оказалось тепло и спокойно. Горцы лежали или сипели — кто лениво переговаривался, кто спал, кто чистил оружие, кто пек в небольших бездымных костерках корни орляка, кто перебивал голод черникой. Поохотиться не успели, трофейные сухие пайки Гоймир открывать не разрешил.

— Самое прикольное лето в моей жизни, — со вздохом признался Олег, добыв наконец-то корешок и вытирая его о плащ. Йерикка искоса посмотрел на него, словно оцениваясказанное, и с интересом спросил:

— Слушай, а ты понимаешь, что тебя могут убить? Мы же играем в "кто

хитрее" и вовсе не обязательно останемся самыми хитрыми.

— Если постоянно думать о том, что тебя могут убить, то сдвинешься раньше, чем это случится, — возразил Олег. Йерикка подумал и согласился:

— И то верно.

Он хотел еще что-то добавить, но сверху бесшумно спрыгнул Резан.

— Гоймир, — не садясь, мотнул он головой, — выжлоки по-за полверсты.

Все разговоры разом угасли. На Резана смотрели семнадцать пар глаз. Гоймир чуть-чуть выдвинул из ножен зловеще замерцавший клинок меча:

— Числом? — задумчиво спросил он.

— Полста, — ответил Резан. — По ручейку стоят. Но близким еще стрелки, так что…

— Так что без огня возьмём, — заключил Морок. — Так ли, князь? В мечи их!

— Йой-а, — лениво начал Гоймир, — я-то разом молчу одно…

— Да будет! — возбужденно перебил Гоймир. — Промнемся, Гоймирко, а? — он вскочил, выхватывая меч — и сверкающий нимб засиял вокруг замершего на расставленных ногах мальчика. Горцы вскакивали один за другим, возбужденно обнажая мечи:

— Рысь!

— Рысь да победа!

— Скукой скучаем!

— Кровь-от им пустить!

— Да и свою погреть!

— До боя!

— Князь, твое слово!

— Всей докуки — плюнуть и растереть!

Гоймир еще колебался, хотя отчётливо было видно, что его самого дико тянет в бой. Хор голосов совершенно определенно уговаривал его атаковать. Конечно, Гоймир был князь-воеводой, но он оставался мальчишкой по возрасту и горцем по рождению — а значит, ему хотелось подраться!

— Тишком! — слегка повысил он голос. Тишком, слово мое! Морок, угомонись! Твердиславко, не горлань, твердь треснет! Добро! Довольно, за-ради Сварожичей! Мирослав, смолкни концом! Кому-от ножнами по хребту?! — установилась относительная тишина, все ждали, опустив мечи. — Добро, возьмем их в мечи. Да тихо! — он снова повысил голос,видя, что все вокруг готовы опять завопить, теперь уже — ликующе. — Йерикка, сам-восемь поведешь ручьём. Глубоко ли, Резан?