Чтение 20–й страницы книги ~За други своя!~

— Жив? — раздался голос Йерикки. Олег приподнял голову. Йерикка стрелял из-за выброшенной взрывом земли. Рядом с ним отстреливался лесовик. В паре шагов — мальчишка. Второго лесовика не было видно.

— Живой он! — весело откликнулся Богдан, хватая автомат. — Ты лежи, лежи одно, — он коснулся плеча Олега, и бросился к остальным.

— Танк, танк! — заорал лесовик, хватая РПГ. Олег повернулся на бок, нашарил автомат, сменил почти опустошенный магазин и пополз вперед.

Танк был саженей за двадцать. Еще ближе двигалась легкая машина, возле нее бежали и стреляли солдаты, Олег видел их лица, нашивки на форме и даже цвет глаз. Лесовик выстрелил из РПГ, но танк шел… и лесовик встал на колено, подхватывая вторую «трубу», а потом — упал, упало то, что выше пояса, срезанное очередью пулемета. Олег достал из мешанины посеченных кишок склизкую трубу и выстрелил в танк. Одновременно Богдан выстрелил во вторую машину и поджег ее. Олег тоже попал, но танк шел, хотя пушкаего молчала, и из дыры в маске валил дым. Зато пулеметы захлебывались, и гусеницы мощно взрывали землю, гипнотизируя Олега — он хорошо помнил, как они обходятся с живым человеком и сейчас чувствовал, что готов бежать, ноги напряглись против воли. Вскочить и бежать. Бежать, бежать, пока не стихнет за спиной этот тупой, мощный лязг,заполнивший собой весь мир! На месте остаться помогло трезвое понимание — стоит оторваться от земли, и он будет тут же убит.

Мальчишка скручивал каким-то тросом три противотанковые гранаты и брикет тротила — с трудом удерживая на весу четырехкилограммовую связку. Олег не сразу понял, зачем он это делает. Понял, лишь когда взглянул в лицо паренька — упрямое, злое, с черными на белом пятнами веснушек, но в то же время вдохновенное. Поняв же, заорал:

— Дай сюда! Я поползу! — но мальчишка, вывернулся почти из самых рук, больно звезданул Олега босой пяткой в глаз и выкатился из-за земляного холма. Полежал, перевернулся на живот и быстро, ловко пополз, вжимаясь в землю.

— Стой! — Олег рванулся за ним, но Йерикка дернул его назад:

— Прикроем его!

В самом деле — пехотинцы сообразили, что к чему. Но три ствола размели мальчишке дорогу. Он на секунду задержался у подбитой машины, поправляя свою связку, махнул рукой горцам и пополз дальше.

— Он же не сможет ее кинуть, то тяжко, — прошептал Богдан.

— Он не станет ее кидать, — тихо ответил Йерикка.

— То как? — расширил глаза Богдан. Вместо ответа Йерикка обнял его за плечо и, помедлив, сказал:

— Смотри, горец, как надо умирать.

Мальчишка поднялся в рост в шести шагах перед носом танка. Видно было, как пули прошили его насквозь, а потом он упал под гусеницы, вскинув над головой руки со связкой, ударившей по броне.

Олег, Йерикка и Богдан видели, как мальчишку разодрало в куски гусеницей… а потом сверкнуло пламя — ослепительно-магниевое, не гранатное. Подброшенная сдетонировавшей боеукладкой, башня танка взлетела и закувыркалась прочь, вращаясь, как тарелочка-фрисби…

— Имя-то его как? — спросил. Богдан. — Как имя-то его?!

И тогда Олег оказал слова, которые десятки раз слышал на Земле, но не воспринимал всерьез — они были далекими, эти слова, они не имели отношения к его, Олега, повседневности… а сейчас вдруг придвинулись, дохнув в лицо сталью, гарью и кровью, сделавшись близкими… Олег сказал:

— Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен… Что еще тебе, Богдан?

ИНТЕРЛЮДИЯ

ВАЛЬС ГЕМОГЛОБИНИз серых наших стен, из затхлых рубежей нет выхода, кроме какСквозь дырочки от звезд, пробоины от снов, туда, где на пергаментном листе зариПикирующих птиц, серебряных стрижей печальная хроникаЗаписана шутя, летучею строкой, бегущею строкой, поющей изнутри.Так где же он есть, затерянный наш град? Мы не были вовсе там.Но только наплевать, что мимо, то — пыль, а главное — не спать в тот самый миг, когдаПридет пора шагать веселою тропой полковника Фосетта,Нелепый этот вальс росой на башмаках нести с собой в затерянные города.Мы как тени — где-то между сном и явью, и строка наша чиста.Мы живем от надежды до надежды, как солдаты — от привала до креста.Как расплавленная магма, дышащая небом, рвется из глубин,Катится по нашим венам Вальс Гемоглобин.Так сколько ж нам лет, так кто из нас кто — мы так и не поняли…Но странный сей аккорд, раскрытый, как ладонь, сквозь дырочки от снов все ж разглядеть смогли —Так вслушайся в него — возможно, это он качался над Японией,Когда последний смертник запускал мотор над телом скальпированной своей земли.Ведь если ты — дурак, то это навсегда, не выдумаешь зановоНи детского сна, ни пары гранат, ни солнышка, склоняющегося к воде,Так где ж ты, серый волк — последняя звезда созвездия Иванова?У черного хребта ни пули, ни креста — лишь слезы, замерзающие в бороде.А серый волк зажат в кольце собак, он рвется, клочья шкуры оставляя на снегу,Кричит: "Держись, царевич, им меня не взять, держись, Ванек! Я отобьюсь и прибегу.Нас будет ждать драккар на рейде и янтарный пирс Валгаллы, светел и неколебим, —Но только через танец на снегу, багровый Вальс Гемоглобин".Ты можешь жить вскользь, ты можешь жить влет, на касты всех людей деля,Мол, этот вот — крут, а этот вот — нет, а этот, мол — так, ни то и ни се.Но я увидел вальс в твоих глазах — и нет опаснее свидетеля,Надежнее свидетеля, чем я, который видел вальс в глазах твоих и понял все.Не бойся — я смолчу, останусь навсегда Египетским ребусом,Но только, возвращаясь в сотый раз домой, засунувши в компостер разовый билет,Возьми и оглянись — ты видишь? Серый волк несется за троллейбусом,А значит — ты в строю, тебя ведет вальс веселою тропой, как прежде — след в след.Рвись — не рвись, но он не пустит тебя, проси — не проси.Звездною фрезой распилена планета вдоль по оси.Нам теперь узнать бы только, на какой из двух половинБудет наша остановка — Вальс Гемоглобин.(Стихи О.Медведева)

— Я все равно пойду.

Йерикка молча смотрел в глаза Олега. Землянин выглядел, как оживший мертвец, поднявшийся из могилы ради одного-единственного дела. А у Йерикки просто не было сил спорить. Силы все уходили на то, чтобы быть чуточку бодрее остальных. Да и дела были скверными, — мягко сказано. Во время атаки вельботов погиб Бодрый, лично лежавший за АГС. Хмур, узнав о гибели брата, ушел, сел над его телом и никому не давал не то что хоронить, но и просто к нему приблизиться. А тут ещё этот придурок решил идти и вытащить Милка. Как будто то, что валяется вокруг без числа и погребения, не было еще недавно людьми! Полверсты через поле, то, что атака может начаться вот-вот, собственная усталость — все это не трогало Олега. Похоже, он и не слышал, что ему твердил Йерикка — глядел, себе куда-то в землю отсутствующими глазами, иногда вытирал, рукавом мокрое от дождя лицо, развозя по нему грязь. А потом сказал — как припечатал:

— Я все равно пойду.

Йерикка плюнул с досады:

— Иди, — разрешил он. — Иди, может, там тебя уже ждут.

— Один с топором и двое с носилками, — оказал Олег. Улыбка, которой Йерикка уже долго не видел на лице друга, и странные слова удивили рыжего:

— Что? — спросил он.

-.Это у нас в школе так говорили, — пояснил Олег. — "Иди-иди, тебя там уже ждут. Один с топором и двое с носилками."…

…Ни автомат, ни меч, ни даже камас Олег с собой не взял. Вообще ничего, кроме револьвера. Все остальное помешало бы проползти полверсты. Была глубокая ночь — не стемнело ничуть, но атаки, прекратились. Как надолго — никто не взялся бы сказать, но про себя Олег решил, что в случае чего отсидится в какой-нибудь "коробке".

Сейчас он полз в грязи среди трупов. Кое-где было чисто, но в большинстве мест убитые лежали валом. Четырёх, а то и девятидневной давности — и свеженькие. В давнишних уже вовсю хозяйничали черви, чувствуя себя, как дома. А погибшие недавно походили друг на друга, как две капли воды — той воды, что, казалось, вместе с кровью смыла сних и жизнь…

Олег переползал через них так же равнодушно, как через канавы или бугорки. Он в сущности никогда не боялся трупов. А тут, на войне, перестал испытывать к ним какое-либо вообще чувство. Смерть выключала человека из жизни, превращала его в… камень, в деревяшку, имевшую вид человека, но не более. Во что-то столько же далекое от человеческого мира, как эти вещи. Жаль

только, что нельзя прихватить у убитых врагов оружие…

…Танк, в котором сидел Милок, был взорван собакой-смертником. Экипаж, очевидно, сумел спастись, но кругом лежали трупы пехотинцев. Олег подполз к носу и облегченно поднялся на ноги. Тут его было видно лишь со стороны своих.

На броне танка кое-где собралась прозрачная дождевая вода. Мальчик плеснул ее себе в лицо, стукнул кулаков по металлу — он отозвался коротким мягким стуком. Монолит… Олег заглянул в открытый люк механика — никого. Упершись ладонями в края, Олег полез внутрь.

Он раньше был в танке — когда воинская часть устраивала для школьников "день открытых дверей". Сейчас его поразил контраст между утилитарной теснотой Т80 и почти роскошью этой машины. Но ни кондиционеры, ни мягкие кресла, ни красивая обивка не спасли танк от гибели.

Через внутренний люк он просунулся в башню. И сразу же увидел Милка.

Оба башенных люка были открыты, внутри — светло. Милок лежал на ребристом полу, свернувшись калачиком и уткнув лицо в колени. Одной рукой он все еще сжимал винтовку, другую выкинул над головой. Светлые волосы слева почернели — пуля попала над бровью, Олег видел серое, точно пеплом присыпанное лицо.

Мальчишка не знал, зачем приперся сюда. Милка он знал не лучше и не хуже, чем полторы сотни других мальчишек племени. Может быть, это был всего лишь протест — неприятие беспамятства, поражающего людей на воине…

Убитого легче всего было бы через нижний люк, но его заклинило взрывом. Олег потащил горца через люк механика, попутно думая, как волочь его через поле.

Он уже выбрался наружу сам и наполовину выволок труп, когда услышал хрипловатый, но спокойный и уверенный голос:

— Бог помощь, сосед. Ты чего дохлятину ворочаешь?

Холодея, Олег обернулся.

И умер, умер сразу, умер на месте.

Потому что они стояли за танком — так, чтобы их нельзя было достать со стороны веси. Оба казались грозными, из-за тяжелых жилетов о наплечниками и круглых шлемов, некасок, скрывавших почти всю голову. Широколицый мужчина с ливневым пулеметом — он говорил — был старше, с усталым и надежно-уверенным лицом. Второй — года на четыре постарше Олега — держал мальчишку под прицелом автомата, его лицо выражало нервозность и азарт. Новичок. Хобайны. Раньше их тут не было — встало Стрелково поперёкгорла, лучших своих прихвостней данваны сюда бросили… Эти мысли вихрем пронеслись в голове Олега, как уже не имеющие к нему отношения. Если даже он успеет (а он не успеет!) выхватить револьвер — выстрелить ему не дадут. И Олег прислонился спиной к холодному, мокрому танковому носу. Странно, непреодолимо захотелось спать. Он зевнул, получилось судорожно…

Старший непонятно посмотрел на мальчика, на полувыпавший из люка труп. Спросил вдруг:

— Брат? Или товарищ?

— Любовник, — зло ответил Олег. (На злость силы еще оставались, удивительно!). — Стреляй, хватит болтать, — и добавил; — Сволочь, охвостье данванское…

— Он еще лается! — возмутился молодой. — Шлепнуть его и делу конец… — он двинул стволом автомата с узкой щелью формировки потока, нажал клавишу спуска (и Олег умер второй раз…), но старший его остановил:

— Погоди… Горец ты? — спросил он Олега.

— Я с Земли, — с вызовом сказал Олег. — Слышали про такую?

— А он? — хобайн кивнул на Милка.

— Горец.

— Значит, друг… Давай, тащи его. И ползи отсюда.

Молодой хотел что-то сказать, но потом пожал плечами и промолчал. Олег внимательно посмотрел на хобайна, сказал:

— Врага надо убивать там, где встретишь. Это закон.

— Славу свою добывай в бою, — ответил хобайн. — Это тоже закон. Зачем убивать безоружного?

— Это за вас другие делают, — не отвел глаз Олег.

Потом он повернулся и потянул на себя Милка. Он все еще ждал выстрелов.

Но они не прозвучали.* * *

— Хобайны? — спросил Гоймир задумчиво. — И наряжены полно?

— Да, — кивнул Олег. С усилием поднял голову после кивка.

Гоймир покусал кожу краги. Глаза у него закрывались, словно железные шторы без противовеса.

— Так то значит — брать весь готовятся, — сказал он. — Одно — как? И нам что быть? Вон, — он кивнул на Ревка и Яромира, сидевших неподалеку. Они замерли, привалившись к каменной стене, вытянув ноги и безучастно глядя перед собой, — то видел? Часом спать можно, а они-то не спят. Нет мочи уснуть. А кто еще разное несет, с места на место безделком бегает, патроны перебирает… Другие уж так уснули, что огнем жгли — мычат, а не проснутся! Всем часом выспаться нужно, хоть часов шесть. Так не дадут онинам те часы!

— Дураки будут, если дадут, — подтвердил Олег. А Йерикка вдруг сказал задумчиво:

— Я боюсь, что они не только не дураки, но еще и умнее, чем мы думаем.

— Ясни, — сказал Люгода. На забинтованной голове Касатки оставались открытыми лишь рот и глаза, Люгода громко дышал.

— Они знают, что мы не спим пятые сутки. Шесть часов, чтобы выспаться, они нам не дадут. А вот час-полтора, чтоб ЗАСНУТЬ — дадут вполне. И проснемся мы в плену… или в вир-рае. А что до хобайнов — так их данваны с вельботов прямо в весь высадят, как они с Медведями тогда поступили.

— Нельзя давать ребятам спать, — Олег чувствовал, что едва ворочает языком.

— Так ты и сам спишь одно, — безо всякого укора оказал Гоймир. — Мы все засыпаем. А если кто и нет — тот на малое дело не годен, куда воевать… Хоть четыре-то часа, пусть, и не шесть! — он выругался и ударил по грязи кулаком.

— Ну что же, выход один, — Йерикка встал, подпираясь пулеметов. — Пусть спят ребята, сколько можно. А мы потом разбудим тех, кого получится.

— Хороший выход, — Олег встал тоже. — Пошли бродить. На ходу я пока еще не спал.

Они с Йериккой отошли шагов сто, и рыжий горец сказал, кладя руку на плечо Олега:

— Ты крепкий. Я бы не поверил, хотя Крук мне рассказывал, что твой дед тоже всех удивлял… Но ложился бы ты спать. Ты не воевода…

— Ты тоже, — улыбнулся Олег…

…Ударившись лбом в стену, Олег проснулся и потер ушибленное место, пробормотав:

— Впредь не зарекаться…

Весь дрыхла. Кто где мог и уже часа два. Если и будет атака, то только сейчас…

Шесть больших вельботов шли к деревне под прикрытием двух более

мелких, ощетинившихся стволами машин. Олег тупо смотрел на них — силуэты, плывущие через дождь. "Вот," — бухнула мысль, мальчик перехватил автомат удобнее, сел у плетня и уснул…

…Йерикка сумел собрать полсотни человек. Горцев среди них не было ни одного — женщины и дети лесовиков, которые все-таки худо-бедно спали. Он рассчитывал расстрелять вельботы, когда они зависнут для выброски десанта по канатам. И никак не ожидал, что большие машины с ювелирной точностью сядут прямо в улицы!

Рыжий горец понял, что это — смерть. Люди, казавшиеся неловкими из-за брони и снаряжения, побежали в улицы быстро и ловко. На редкие выстрелы они отвечали лавиной огня из ливневого оружия, ракетных ружей и дробовиков, снаряженных гранатной картечью — таких «стволов» у обычных данванских рабов не было. Причём огонь был такой плотности, что можно было подавить вражескую группу, а не одинокое ружье. На спящих хобайны не обращали ни малейшего внимания — или просто не могли отличить их от убитых, хотя вряд ли; на лицах Йерика различал маски тепловых сканеров.

Он застрелил троих. И видел, как убили еще стольких же. Но за этих шестерых убитых врагов отдали жизни тридцать семь лесовиков. Женщин и детей. С оставшимся — их было не более десятка — Йерикка отступил к импровизированной больнице, где находились раненые.

Тут он получил неожиданную помощь. Человек пятнадцать раненых, превозмогая боль, взялись за оружие, среди них был и Морок. Пробовал встать Краслав, но его сил хватило лишь доползти до порога, где он и остался лежать, задыхаясь от бессильных слез.

Кольцо наступающих сжималось. Йерикка никому не молился. Он только проверил, выведено ли наружу кольцо закрепленной под курткой и рубахой гранаты. Внуку старого князя и сыну казненного данванами подпольщика нельзя попадать в руки врага живым. Когда припрет — он выдернет это кольцо.

И, может быть, через несколько лет в племени Рыси — далеко отсюда — родится мальчик, который вырастет похожим на него, Йерикку.

Он очень хотел в это верить.

Но подлая память, которую он обрел, живя в лживом и безжалостном городе, подсовывала коварные строки…А время уходит… Куда?Может — в вир-рай, где звезд свёт колюч?А может быть — простоИдет в никуда?И мы — в никуда…Не по звездному мосту,Который — над нами в лохмотьях туч.Не в вечную жизнь,А для вечного тлена,Не в звездную высь,А просто — под землю,Не чтобы вернуться —А так вот, навечно.Могилы сомкнутся,И в Верью нет веры…

— Замолчи, — прошипел он, прогоняя голос, и повел стволом, выцеливая первую расплывчатую фигуру врага.

Пусть — не похожий. Пусть. Лишь бы родился. Родится — значит, племя останется жить. Ради этого стоило умереть.* * *

Олег не хотел просыпаться. Он не желал возвращаться в шумный, грохочущий мир, в эту войну, в эту смерть. Он спал — и спать было прекраснее всего, что он знал в жизни.

Мешал только Голос. Он бился в клетках сонного мозга, как рев тревожной сирены. Он кричал и звал.

"Вставай! Да вставай же, подонок, мразь, трус! Надо драться! Ты слышишь — идет бой! Встань, мальчишка, ничтожество! Это предательство — спать! Предательство — спать!"

"Отстань, — отбивался Олег, — я хочу спать, и я не желаю, чтобы мне указывали, что делать! Я…"

"Настоящий Олег — это я! — кричал голос. — Я, а не тупая, ленивая, ничтожная скотина, кусок мяса, который дрыхнет, пока убивают его сородичей! И я, Олег Марычев, не позволю тебе валяться и храпеть!!!"

Огненная боль рванула тело слева под ключицей — словно впился в не го клыками какой-то зверь.

Рысь, например.

Олег открыл глаза…

…Хорошо, что он не пошевелился. Широкие спины шестерых хобайнов, согнутые около остатков стены, видны были шагах в десяти. Хобайнн возились с чем-то, похожим на легкое орудие… и Олег услышал команду:

— Выжечь их!

"Хорошо, что автомат не забрали."

Он поднял оружие, прицелился в крайнего левого и вогнал весь магазин, тридцать 7,62-миллиметровых бронебойных, жал, по дуге — до крайнего правого, прямо в широкие маскировочные спины…

…Йерикка сделал свое дело. Он со своей инвалидной командой, бабами и детьми задержал десант почти на три часа, и хобайнов ждала даже не неожиданность, а нечто страшное. Они оказались в ловушках — невозможно было определить, откуда начнет стрелять очередной проснувшийся. Некоторым показалось, что встают мертвые — а что еще думать, когда лежащее в грязи, перепачканное кровью тело вдруг поднимается и открывает огонь. Рассеянные по веске хобайны вынуждены были вести бой мелкими группами в окружении. В ответ на их требования подкреплений к Стрелково пошли машины и пехота — применять артиллерию и вельботы теперь, когда, бой стал похож на слоеный пирог, было опасно.

Десант, который должен был принести почти бескровную победу, сыграл на руку защитникам Стрелкова…

… - Сволочи, я спать хочу, — бормотал Олег, — сейчас вас всех кончу и досплю!

Под его словами подписался бы любой из защитников. Сейчас они стреляли даже не в данванских слуг, а в тех, кто-таки не дал им выспаться как следует. При малейшем затишье бойцы вновь начинали дремать.

— То добрый выстрел! — похвалил Богдан, когда танк, выпустив снаряд, прямым попаданием накрыл пулеметный расчет хобайнов. — Часом хоть целуй их — до того красно они своих шерстят!

Богдан, Олег и кто-то из местных пацанов держали оборону в развалинах вечевого подворья. Танковый снаряд разорвался на обрезе стены, осыпав обороняющихся щебнем. Мальчишка, стрелявший из окна, грохнулся вниз, но тут же сел и потряс головой:

— Ух!

— Жив? — окликнул его Богдан.

— Так что мне сделается? Я откуда только не падал, не то что с окна! — возбужденно почти кричал мальчишка. — С дерева падал сто раз, с лошади — двести, под танк падал…

— Под танк?! — изумился Богдан, меняя магазин.

— А то, — кивнул мальчишка, - танк до сих пор во-он там за околицей ржавеет!

— То как? — недоверчиво спросил Богдан.

— Ну я ж под него с гранатой падал, — пожал плечами мальчишка и засмеялся вслед Богдану.

Танковый люк откинулся, из него показалась голова танкиста. Он опасливо поворачивался, смотрел вокруг.

Крах! Танкист дернулся и сполз обратно. Олег перезарядил винтовку, процедил:

— Ну, идите сюда!

Танк, похоже, определился. Но, не прошел он и пары саженей, как из подвального окна, на треть засыпанного щебнем, выдвинулся ухват, в котором — очень удобно! — лежала противотанковая мина. Ухват опустился точно под накатывающуюся гусеницу…

Рррах! Гусеница «потекла». Разворачиваясь, словно мамонт-подранок, танк кормой въехал в одни развалины, носом — в другие. Пушка, угрожающе качнувшись, начала разворачиваться. В тот же момент мальчишка, содрав с себя куртку, ткнул ее в ствол и, пропихнув ударом автомата подальше, скатился в сторону, крикнув:

— Ложись!

Вместо обычного гудящего выстрела танка раздался настоящий взрыв. Олег оторвал голову от щебня. Ствол орудия был разворочен «цветочком». Из открытого башенного люка валил дым.

Мальчишка сел и, сплюнув, сказал:

— Вот так вот.

А Олег, перевернувшись на спину, захохотал.

— У… ух… ватом, — стонал он, колотя кулаком по щебню и повизгивая. — Ухватом и ку-ку-ку…

— Лет шесть еще протяну, — с важным видом сказал мальчишка, — жениться успею, ты только подольше кукуй.

— Курткой! — выпалил Олег. — Ухватом и курткой! Танк подбил! О-о, мне нравится эта война!

— Вольг! — Богдан ткнул в сторону развалин наискось: — Гляди! Уходят!

Правильней было сказать «убегают». Группа хобайнов пересекала развалины.

— Поняли, что они тут не в кассу, — довольно сказал Олег. — Ну уж нет, без базара, я вас не отпущу…

Крах! Бежавший первым дёрнулся и, ткнувшись головой в стену, рухнул на землю. Олег выстрелил в последнего — тот, раскинув руки, повалился тоже. Но остальные, похоже, засекли, откуда стреляют.

— Стерегись! — прокричал Богдан. Струя радужного пламени — высокотемпературной плазмы — врезалась в развалины немного в стороне, резко запахло испаряющимся камнем. Вторая струя ударила ближе, но Богдан ответил очередью, пробив висящий за плечами одного из хобайнов накопитель — и часть улицы утонула в нестерпимой яркости вспышке. Мальчишки выскочили, из развалин на параллельную улицу, где горящая машина, словно раненый зверь, ворочалась среди руин. Очевидно, погиб экипаж, а управление заклинило. Неподалеку кучей лежали восемь или десять лесовиков.

Олег приложился и. выстрелом из подствольника разул машину на вторую гусеницу. Потом, подбежав к корме замершего чудовища, постучал прикладом в бронедверцу:

— Есть кто живой? Выходи, болезные, по счету три не выйдете — сожжем в Попенгаген! Раз!..

Дверца распахнулась, наружу вылетели две автоматических винтовки, показались двое стрелков. Один из них бормотал:

— Не стреляйте, не стреляйте…

Второй вылез неловко, уже держа руки поднятыми. Олег схватил его за шиворот, бросил к стене:

— Давай, скотина!

Богдан пнул первого в бедро, потом — ниже пояса, крикнул:

— По-внутри — кидай стволы!

Из машины вылетели еще несколько винтовок, один за другим вылезли четверо стрелков. Мальчишка-лесовик, уже заглянувший в башню, доложил:

— Тут мертвые… Эй, ты! — он ткнул одного из стрелков в спину, — Снимай куртку, живо!

— Сейчас, сейчас… — заторопился тот. — Вы только не стреляйте, не стреляйте…

— Хорошая куртка. Барахло у вас хорошее. А сами вы — хорошее барахло, — скаламбурил мальчишка, влезая в куртку. Солдат кивал и улыбался, словно паренек говорил на иностранном языке, и стрелок боялся его обидеть, сказав что-то не то в ответ. Олег с отвращением смотрел на пленных, которым их ужас не давал даже стоять прямо, они гнулись, приседали, корчились, словно нестерпимо хотели в туалет. Славяне, такие же славяне, как горцы, той же крови, почти с тем же языком… Как изуродовали их душу надменные и всесильные господа со звезд — не оставив ни гордости, ни веры, ни чести — только простейшие животные инстинкты, над которыми доминирует главный — страх за свою бесценную жизнь.

— Отойди, — потребовал Олег, двинув стволом автомата. Мальчишка послушно отошел. — Лицом к стене, быстро! — крикнул Олег. — Быстро! — никто не повернулся, стрелки обезумевшим, глазами смотрели на автомат.

Олег прошил их одной очередью. Четверо упали сразу, один — попятился к стене и сполз наземь по ней. Шестой удержался на ногах, но Богдан, подойдя к нему, вложил в ухо ствол «вальтера» и, сказав "бам!", нажал спуск.

— Тебя как зовут? — спросил Олег у спокойно наблюдавшего за этим мальчишки. Тот вдруг засмеялся:

— Не узнали?! Нет, честно не узнали?!

— Не-е… — удивился Богдан. А Олег, всмотревшись в лицо лесовика, сказал уверенно, удивляясь, как он не сообразил раньше:

— Володька! Вот черт! Ну, Богдан-то тебя не узнал, он тебя и не видел, но я, я-то! Жив?! Молодчина!