Чтение 4–й страницы книги ~Врата Смерти~

— Вот бестия. Везде себя чувствует как дома.

Калам повернул руль. Двухмесячное плавание по Менингэльскому океану (или Пучине Мудрых, как называли его малазанцы) научило Крокуса ловко управляться с парусами. Теперь он знал, как надо повернуть их единственный парус, чтобы лодка послушно скользнула по ветру. Апсалара пересела на другую сторону, одарив Скрипача улыбкой.

Сапер насупился и отвернулся: «Клянусь спящей Верной, у меня всегда отвисает челюсть, когда эта девчонка мне улыбается. Я помню ее другой: безжалостной убийцей, орудием Котиллиона. Она такое творила, что вспомнить страшно… И зачем она мне улыбается? Она же вроде втюрившись в Крокуса. Вообще-то парню повезло. Недаром в Каракаранге все местные конопатые шлюхи тоскливо облизывались, глядя на него…»

Скрипач покачал головой: «Да, дружище, тебе вредно так долго плавать по воде».

— Я что-то не вижу лодок, — сказал Крокус.

— Они должны быть чуть выше по реке, — подсказал Скрипач.

Ногтем он ковырял в бороде, вылавливая застрявшую вошь. Поймав ее, Скрипач выбросил непрошеную гостью за борт.

«Десять часов пешком и — Эрлитан. Лохань с горячей водой, бритва и кансуанская девчонка с частым гребнем. А потом — целая ночь свободы».

Крокус толкнул его в бок.

— Волнуешься, Скрипач?

— Ты не знаешь и половины всего.

— Но я знаю, что вы оба были здесь, когда шло завоевание Семиградия. Так? Калам тогда сражался на другой стороне за священный город Фаладан, а тлан-имасы выступали на стороне императора и…

— Помолчи, — отмахнулся Скрипач. — Мы с Каламом не любители воспоминаний. Все войны отвратительны, но та была дерьмовее всех.

— А это правда, что полк, в котором ты служил, гнался по пустыне Рараку за Быстрым Беном и Калам был вашим проводником? Но только они с Беном сговорились выдать вас всех, а Бурдюк пронюхал про их сговор. Так оно и было?

Скрипач сердито зыркнул на Калама.

— Стоило этому парню провести в Руту Джелбе одну ночь за кувшином фаларийского рома, и он узнал больше, чем все хваленые имперские историки.

Затем сапер повернулся к Крокусу.

— Знаешь, сынок, забудь-ка ты лучше все, что тогда наболтал тебе тот пьяный чурбан. Прошлое и так кусает нас за пятки.

Крокус провел рукой по своим длинным черным волосам.

— Если Семиградие — такое опасное место, почему мы сразу не поплыли на Квон Тали, где родина Апсалары? Зачем вы вообще здесь оказались? В Даруджистане и речи не было ни о каком Семиградии.

— Не все так просто, как ты думаешь, — отрезал Калам.

— Почему? Я считал, что мы все помогаем Апсаларе вернуться домой.

Крокус взял Апсалару за руку и сжал ее ладонь в своих, но взгляд у него был сердитым.

— Вы оба говорили, что чувствуете себя обязанными Апсаларе, что хотите исправить какие-то прошлые ошибки. Похоже, это была лишь половина правды. Вы оба задумали что-то еще. Вы взялись проводить Апсалару, найдя повод, чтобы вернуться на землю империи, хотя вы оба считаетесь государственными преступниками. Вы еще в Даруджистане знали, что мы поплывем в Семиградие, где будем таиться и замирать от каждого шороха, словно вся малазанская армия охотится за нами.

Крокус перевел дух.

— Мы с Апсаларой имеем право знать о ваших замыслах. Вы подвергаете нас опасностям, а мы даже не знаем почему. Мы не знаем, чего именно нам остерегаться. Хватит играть в молчанку! Скажите нам прямо сейчас.

Скрипач прислонился к борту лодки и подмигнул Каламу.

— Ну как, капрал? Нас спрашивают.

— Давай ты первым, — сказал Калам.

— Императрица хочет заполучить Даруджистан. С этим ты согласен? — спросил сапер, выдерживая жесткий взгляд Крокуса.

Парень подумал, затем кивнул.

— До сих пор Ласэна рано или поздно получала желаемое. Так было, и Калам не даст мне соврать. Она попыталась завладеть Даруджистаном. Этого-то ты не станешь отрицать? Попытка стоила ей гибели адъюнктессы Лорны, уничтожения двух имперских демонов, измены Дуджека, не говоря уже о безвозвратной потере верности «сжигателей мостов». Достаточно, чтобы заставить задуматься всех, у кого есть мозги.

— Понятно. Но какое отношение…

— Не перебивай. Ты задал вопросы, на которые хочешь получить обстоятельные ответы. Вот я тебе и отвечаю. Пока что тебе понятны мои объяснения? Прекрасно. Завоевать Даруджистан с первой попытки императрица не смогла. Но она обязательно сделает вторую. Представь, что вторая попытка окажется удачной.

— Ну и чему тут удивляться? — закусил губу Крокус. — Ты же сам говорил, что Ласэна всегда получала желаемое.

— Крокус, ты любишь свой город?

— Разумеется.

— И ты готов сделать все, только бы помешать императрице его завоевать?

— Конечно, но…

— Теперь ваш черед отвечать, господин капрал, — сказал Скрипач, поворачиваясь к Каламу.

Могучий чернокожий человек вздохнул, потом кивнул, будто вел мысленный разговор с самим собой.

— Настало время, Крокус. Я намерен добраться до нее.

Лицо даруджистанского парня выражало полное непонимание, но Скрипач увидел, как округлились глаза Апсалары. Лицо ее вновь стало бледным. Апсалара уперлась спиной в переборки лодки. На губах появилась знакомая полуулыбка, от которой у Скрипача всегда ползали по спине мурашки.

— Я не понимаю тебя, Калам, — признался Крокус. — До кого ты намерен добраться? До императрицы? Но как?

Апсалара продолжала улыбаться так, как в те времена, когда она была… совсем другой.

— Калам говорит, что намерен попытаться убить императрицу.

— Что?

Крокус вскочил и наклонился, сильно качнув лодку.

— Ты и сапер с ломаной скрипкой за спиной — вы собрались убить императрицу? И вы думаете, что мы с Апсаларой станем помогать вам в этом безумии? Это же самоубийство!

— Я помню, — вдруг сказала Апсалара, взглянув на Калама.

— Что ты помнишь? — выкрикнул Крокус.

— Я помню Калама. Он был фаладанским «клинком», и «Коготь» поручил ему командовать «рукой». Калам — опытный ассасин. А Быстрый Бен…

— Находится за три тысячи лиг отсюда! — снова крикнул Крокус — Он — всего-навсего взводный маг! Обыкновенный взводный маг.

— Не совсем, — спокойно возразил Скрипач. — То, что он далеко отсюда, не значит ровным счетом ничего. Быстрый Бен — наша карта в рукаве.

— Какая еще карта в рукаве?

— У опытного игрока всегда найдется в рукаве нужная карта. Думаю, тебе такие вещи объяснять не надо. «Рукав» — это магический Путь Быстрого Бена. Если понадобится,он мигом окажется здесь. Теперь, Крокус, ты знаешь правду. Калам намерен убить императрицу, но такие дела с бухты-барахты не делаются. Нужно тщательно подготовиться. И подготовка начинается здесь, в Семиградии. Ты же хочешь, чтобы Даруджистан навсегда оставался свободным? Тогда императрица Ласэна должна умереть.

Крокус медленно опустился на лодочную скамью.

— Но почему Семиградие? Императрица, насколько знаю, находится совсем на другом континенте.

К этому времени Калам ввел лодку в устье речки. От земли, разогретой за день, поднимались невидимые волны жаркого воздуха.

— Спрашиваешь, почему Семиградие? Потому что Семиградие сейчас на грани.

— На грани чего?

— Всеобщего бунта, — обнажив зубы, ответил ассасин. Скрипач глядел на низкорослые прибрежные кустарники, от которых отчаянно несло гнилью.

«Да, Семиградие на грани бунта. И эта часть замысла мне противнее всего. Мало нам диких замыслов Быстрого Бена, так теперь еще и здесь будем раздувать пожар».

За изгибом реки показалась деревушка: полтора десятка мазанок, стоявших неправильным полукругом. На песчаном берегу лежали опрокинутые плоскодонные лодки. Калам повернул руль, и их лодку вынесло на отмель. Под килем заскрипел песок. Скрипач переступил через борт и выбрался на берег. Проснувшийся Моби отчаянно цеплялся за него всеми четырьмя лапками. Не обращая внимания на его писки и верещание, Скрипач выпрямился во весь рост.

Какая-то деревенская дворняжка почуяла чужаков и залилась звонким лаем.

Скрипач вздохнул.

— Вот и началось.

ГЛАВА 2

И до сих пор все почему-то проходят мимо очевидного факта, что в среде высшего командования Арена пышным цветом цвели предательство, разброд и злобное соперничество… Предполагать, будто оно (высшее командование Арена) не догадывалось об этих, скрытых от глаз волнениях в провинции, в лучшем случае — наивность, а в худшем — крайний цинизм…Мятеж Шаик. Кулларан

Рисунок стремительно таял под дождевыми струями. Вода размывала очертания руки, выведенные красной охрой. Цветные ручейки текли между кирпичами стены и исчезали внизу. Ежась под невесть откуда взявшимся ливнем, Дюкр с сожалением глядел на тающий рисунок. Ну почему сейчас не светит солнце? Ему хотелось получше рассмотреть изображение и поразмышлять о смельчаке, отважившемся нарисовать руку на внешней стене старого Фалахадского дворца, что стоял в самом центре Хиссара.

Племена Семиградия представляли собой весьма пеструю картину, и жизнь каждого из них была густо пронизана такими вот символическими рисунками. Для аборигенов онизначили очень много. То были послания, смысл которых оставался полностью скрытым от малазанцев. Прожив несколько месяцев на континенте, Дюкр понял, сколько опасностей таит подобное неведение. В преддверии года Дриджны эти картинки заполняли все стены в любом городе. Предостережения Дюкра натыкались на снисходительные улыбки малазанских властей. «Племенные предрассудки» — и не более того. А тем временем городские стены с завидным постоянством покрывались все новыми и новыми посланиями.

«Им есть что сказать сегодня».

У Дюкра одеревенели шея и плечи. Он разогнулся и несколько раз резко тряхнул головой. Все тревоги, которыми историк делился с верховным командованием, были напрасным сотрясанием воздуха. Малазанцы отмахивались от него как от назойливой мухи.

«Эти дикарские картинки могут нести какой-то смысл? Не смешите нас, господин историк…»

Дюкр подтянул капюшон. Вода успела проникнуть в широкие рукавателабы— местного плаща, уберегавшего историка от дождя и ветра. Со стены исчез последний след красной охры. Вздохнув, Дюкр пошел дальше.

Дождь в это время года был здесь большой редкостью, тем более сильный ливень. Ноги Дюкра по щиколотки утопали в воде. Пенные потоки неслись по желобам дворцовых стен и наполняли сточные канавы. Напротив дворцовой стены теснились лавчонки, хозяева которых предусмотрительно натянули над входами навесы. Сами они стояли тут же и с кислыми минами наблюдали за проходящим Дюкром.

Пешеходов на улицах не было. Редкие жители, попадавшиеся историку, передвигались либо на жалкого вида ослах, либо на таких же понурых лошадках. Даже во время редкихливней, пригоняемых ветрами со стороны Сахульского моря, Хиссар оставался сухопутным городом. Он жил по законам пустыни. Невзирая на то что местная гавань являлась главной имперской гаванью в Семиградии, город и его обитатели словно не желали замечать моря.

Дюкр покинул лабиринт узких улочек, окружавших дворец, и вышел на главную улицу Хиссара. Она называлась улицей Дриджны и перерезала весь центр города. Широкие, охристые (опять охристые!) листья деревьевгулъдинга,росших по обеим сторонам, не выдерживали напора дождевых струй и слетали вниз. Дома в здешней части Хиссара принадлежали богатым горожанам. Отсутствие заборов делало их предметом всеобщего любования и зависти. Ливнем сорвало цветы с кустарников и невысоких деревьев, и теперь садовые дорожки превратились в белые, красные и розовые ковры из лепестков.

Новый порыв ветра заставил историка подтянуть тесемки капюшона. Вода на губах имела соленый привкус — единственное напоминание о море, сердито плещущемся в какой-то тысяче шагов отсюда. Историка всегда поражало отсутствие предместий. Хиссар заканчивался внезапно: улица Дриджны сужалась и превращалась в вязкую проселочную дорогу, а величавые ореховые деревья уступали место чахлым пустынным кустарникам. Дюкр не успел опомниться, как его ноги ступили в коричневатую жижу — смесь воды с навозом. Щурясь, Дюкр огляделся по сторонам.

Слева сквозь завесу дождя виднелась Имперская цитадель — ряд малазанских строений, обнесенных крепостной стеной. Оттуда поднимались тонкие струйки дыма, которыетут же подхватывал и начинал нещадно трепать ветер. Справа и намного ближе цитадели тянулось хаотическое скопище шатров, повозок, лошадей и верблюдов. То был лагерь торговцев, недавно явившихся из пустыни Сиалк-одхан.

Ежась от порывов ветра, Дюкр повернул направо и двинулся к этому живописному стойбищу. Шум непогоды сделал его появление незаметным для местных собак. Историк свернул в узкий грязный проход между шатрами, заменявший улицу. Пройдя еще немного, он остановился возле громадного шатра, стенки которого были в желтоватых разводах. Помимо следов природной стихии их в изобилии украшали какие-то письмена и рисунки. Из полуоткрытого полога валил дым. Почти не задумываясь, Дюкр откинул полог и вошел.

Внутри было гораздо шумнее, чем снаружи. Пока историк отряхивал с плаща воду, его атаковали волны горячего спертого воздуха. Отовсюду слышались хохот, ругань и громкие восклицания. Ноздри улавливали неповторимый букет запахов, соединявший в себе аромат благовоний, горьковатый привкусдурханга,дым которого уносил курившего в неведомые миры, запахи мясных кушаний, кислого вина и сладкого эля. Неподалеку десятка два человек играли в какую-то азартную игру, собирая монеты в глиняные миски. Через толпу навстречу Дюкру двигалсяmany.В обеих руках он держал по длинному железному вертелу с насаженными кусками мяса и фруктами. Историк поднял руку и поманил торговца. Тот быстро засеменил к Дюкру.

— Нежнейшая козлятина! — возвестил он на дебралийском наречии, распространенном на побережье северной части Семиградия. — Козлятина, а не какая-нибудь собачина. Слышишь, досинец? Ты только понюхай этот божественный аромат. А цена! Всего один «щербатый» за такое объедение. Не то что у вас в Досин Пали.

Тапу принял Дюкра за уроженца Досин Пали — города на южном берегу Отатаральского острова. Историка это не удивило. Он родился на равнинах Даль Хона и своей смуглойкожей почти не отличался от дебралийцев. Плащи, такие, какой был сейчас на нем, носили в Досин Пали все моряки с торговых кораблей, а дебралийским наречием Дюкр владел свободно.

— Знаешь,тапухарал,я бы не отказался и от собачины, — усмехнулся историк в ответ на хвастливые утверждения торговца.

Он достал две местные монеты в виде полумесяца; в сумме они равнялись одному «щербатому», как здесь называли серебряные имперские джакаты.

— Если вы тут вообразили, будтомезлысо своим серебром чувствуют себя вольготнее, вы либо глупцы, либо хуже того.

Мезлами в Семиградии именовали малазанцев.

Беспокойно озираясь по сторонам, тапухарал снял с вертела кусок сочного мяса, добавил к нему пару янтарных шариков терпких фруктов и все это завернул в листья.

— Опасайся мезланских шпионов, досинец, — тихо предостерег он. — Слова легко вывернуть наизнанку.

— Слова — единственный доступный им способ общения, — с презрением ответил Дюкр, принимая листья с едой. — А это правда, что теперь мезланской армией командует какой-то дикарь, у которого все лицо в шрамах?

— У него лицо демона, досинец. — Торговец покачал головой. — Даже мезланцы его побаиваются.

Спрятав монеты, тапу двинулся дальше, выкрикивая:

— Нежнейшая козлятина!

Дюкр нашел укромный уголок возле стены шатра и стал есть. Ел он торопливо и жадно, подражая местным жителям. «Каждая трапеза может оказаться для тебя последней» — такова была философия Семиградия. Мясной жир стекал у Дюкра по подбородку, капал с пальцев. Затем он обтер руки и швырнул скомканные листья на грязный пол, после чего дотронулся пальцами до лба. Жест этот, запрещенный малазанцами, был выражением благодарности безвестному фалахадскому воину, чьи кости гнили в илистом дне Хиссарского залива.

Внимание историка привлекла кучка стариков, соседствовавших с игроками, но занятых отнюдь не игрой. Дюкр пошел к ним.

Старики стояли кружком, образовав подобие Колеса времен. Внутри находились двое и вели странный и весьма сложный разговор на языке танца и жестов. Подойдя ближе, Дюкр увидел их лица. Один танцующий был седобородым морщинистым шаманом, судя по всему — семкийцем (племена семкийцев жили далеко в пустыне). Ему отвечал мальчишка-подросток никак не старше пятнадцати лет. Дюкра пробрала дрожь, когда он увидел пустые глазницы с гноящимися шрамами. Худенькие конечности и обвислый живот ясно свидетельствовали о крайнем истощении этого мальчишки. Скорее всего, он лишился и глаз, и своих близких во время малазанского вторжения и жил на улицах Хиссара. Там егои нашли члены секты Колеса времен, верившие, что боги избирают таких страдальцев своими глашатаями.

По серьезным, молчаливым лицам стариков Дюкр понял: танец являлся предсказанием, причем исполненным значительной силы. Слепота ничуть не мешала мальчишке в точности повторять движения семкийского шамана. Тот двигался медленно; его ноги переступали по белому песку, а руки изгибались, чертя в воздухе узоры. Тоненькие руки мальчишки чертили ответные узоры.

— Что они предсказывают? — шепотом спросил Дюкр, слегка толкнув одного из наблюдавших.

Тот был местным. Скорее всего, служил в каком-нибудь из прежних хиссарских полков и успел повоевать с малазанцами. Лицо этого коренастого человека покрывали шрамы и следы от ожогов. Услышав вопрос историка, он процедил, почти не раскрывая рта:

— Они ничего не предсказывают. Через них говорит дух Дриджны. Здесь все видят этот дух. Он предрекает огонь.

— Неужели то, что я видел…

— Да… Смотри! Вот опять…

Сплетенные руки старика и мальчишки как будто коснулись чего-то невидимого. За пальцами тянулся красноватый огненный след. Появившееся сияние очертило человеческую фигуру. Она делалась все отчетливее. Огненная женщина! Она подняла руки, и на запястьях что-то блеснуло — не то браслеты, не то кандалы. Женщина присоединилась к танцующим, и они закружились втроем.

Вдруг слепой мальчик запрокинул голову. К собравшимся полетели слова, больше похожие на стук камней:

— Два фонтана бурлящей крови! Один рядом с другим. В каждом — одна и та же кровь. Соленые волны омоют берега Рараку. Священная пустыня помнит о своем прошлом!

Огненная женщина исчезла. Мальчишка упал навзничь и затих. Семкийский шаман присел возле него на корточки, коснувшись мальчишеского лба.

— Он вернулся к своей семье, — наконец произнес шаман. — Этому ребенку было даровано редчайшее милосердие Дриджны.

Кто-то из его суровых соплеменников заплакал, другие встали на колени. Потрясенный Дюкр тихо покинул круг собравшихся. Он вытер пот, скопившийся на ресницах, и вдруг ощутил, что за ним следят. Историк огляделся. Возле противоположной стены стоял человек, закутанный в черную одежду из шкур. Лицо его скрывал капюшон. Едва он отвернулся, как Дюкр поспешил покинуть шатер.

История Семиградия своими корнями уходила в седую древность. Когда-то Властители ходили здесь едва ли не по каждой дороге и тропке, соединявшей давно исчезнувшие города и селения. Говорили, что в Семиградии даже песчаные бури несут магическую силу. Магия исходила здесь от любого камня; ею, словно кровью, была пропитана вся земля. Под нынешними городами скрывались остатки древних городов — вплоть до тех, что стояли во времена первой империи. Дюкру приходилось не раз слышать: здесь каждый город покоится на спинах призраков. Их души никуда не исчезли. Глубоко внизу продолжается своя жизнь с ее смехом и слезами, с криками торговцев и цоканьем копыт. Там все так же кто-то возвещает о своем приходе в жизнь и тихо уходит из нее. Под мостовыми улиц — не земля и камни. Там покоятся мудрость и глупость, мечты и страхи, ярость, горе, страсть, любовь и ненависть.

Историк поплотнее натянул плащ и с наслаждением вдохнул чистый прохладный воздух. Дождь все так же падал на Хиссар и окрестности.

Завоеватели могли покорять города этого континента, сокрушать стены, убивать жителей, изгонять их и устанавливать свои порядки. Им казалось, что их власть продлится вечно. На самом же деле им была подвластна лишь тонкая кожура настоящего. Пройдет не так уж много времени, и она превратится в очередной слой истории Семиградия.

«Этого врага нам никогда не одолеть, — думал Дюкр. — Наша история красочно повествует о подвигах тех, кто отправлялся покорять Семиградие. Читая ее, кажется: еще один решительный натиск, и континент окончательно покорится империи. Малазанцы ошибаются. Победа над Семиградием заключается не в подавлении врага, а в слиянии с ним».

Забыв о дожде, Дюкр продолжал свои рассуждения: «Императрица прислала сюда нового наместника, рассчитывая, что он справится с вековыми традициями. Может, как я и предполагал, она спровадила Кольтена подальше, предпочтя ему более покладистого Маллика Реля? Или же она намерена держать виканца наготове, как оружие, предназначенное для особой битвы?»

Дюкр шел в сторону Имперской цитадели. Возможно, ближайший час принесет ответы на часть его вопросов. Во всяком случае, это время он проведет в обществе Кольтена.

Огибая лужи и стараясь не угодить ногами в заполненные водой колеи, историк поднялся по скользкому склону. У ворот его остановили двое караульных в плащах.

— Поворачивай назад, досинец, — грубо обратился к нему один из малазанских солдат. — Сегодня прошения не принимаются. Завтра придешь.

Дюкр не спеша расстегнул плащ и показал имперскую диадему, прикрепленную к камзолу.

— Новый наместник созвал совещание. Или я запамятовал?

Солдаты попятились назад, вскинув руки в приветствии. Нагрубивший историку виновато улыбнулся.

— Мы думали, вы придете вместе с другим.

— С кем же?

— Ну… с тем. Он пришел незадолго до вас, господин историк.

— Значит, мы разминулись, — сказал Дюкр, проходя в ворота.

По другую сторону ворот начинался крытый проход. На плитах его пола отчетливо выделялись глинистые следы башмаков. Проход вел к задней двери приземистого, невыразительного штабного здания. Поскольку Дюкр и так уже изрядно промок, путешествие по крытому проходу ничего не меняло. Историк махнул рукой и зашагал к парадному крыльцу. По пути он заметил, что его кривоногий предшественник (на это указывал рисунок следов) поступил точно так же.

На крыльце Дюкра встретил еще один караульный, сообщивший, где искать Кольтена. У дверей историк нагнулся, ища глазами следы своего кривоного предшественника, но так и не нашел. Возможно, тот шел не на встречу с Кольтеном, а по каким-то иным делам.

Новый наместник принимал в помещении с низким потолком и голыми каменными стенами, выкрашенными в белый цвет. Стульев не было, отчего длинный мраморный стол выглядел чужеродным предметом. Войдя, Дюкр увидел Маллика Реля, Кульпа и незнакомого ему виканского офицера. При появлении историка головы всех обернулись в его сторону.Рель удивленно вскинул брови. Видно, не знал, что Кольтен пригласил и Дюкра. Может, новый кулак (так именовали командующих, являвших собой высшую власть в подчиненном малазанцам городе) решил позлить Реля? Вряд ли. Просто он еще не успел разобраться, кто есть кто в Хиссаре.

Узкие борозды на пыльном полу свидетельствовали о том, что стулья из помещения убрали намеренно. И Маллик Рель, и Кульп чувствовали себя весьма неуютно, не зная, где им встать. Бывший джистальский жрец переминался с ноги на ногу. В каплях пота на его лбу отражался свет масляных ламп, которые Кольтен приказал поставить на стол. Руки свои Рель засунул внутрь рукавов. Кульпу явно хотелось прислониться к стене, но он не знал, как виканцы отнесутся к столь вольной позе.

Мысленно посмеиваясь, Дюкр снял промокший плащ и повесил его на скобу для факела, вбитую в стену возле двери. Затем он представился: сначала новому наместнику, стоявшему возле ближнего края стол, а затем и незнакомому офицеру, плоское лицо которого было обезображено диагональным шрамом. Шрам тянулся от правой челюсти к левому виску.

— Позвольте представиться: Дюкр, имперский историк. Добро пожаловать в Хиссар, господин Кольтен, — произнес Дюкр, отвесив неглубокий поклон.

Кольтену было около пятидесяти. Чувствовалось, он привык жить под открытым небом, заслоняясь от природных стихий лишь стенами походного шатра. Худощавое бесстрастное лицо покрывала густая сеть морщин. Помимо щек и лба, они окаймляли его широкий тонкогубый рот и прятались в уголках темных, глубоко посаженных глаз. Волосы Кольтена были обильно смазаны маслом и заплетены в несколько длинных косиц, украшенных амулетами из вороньих перьев. Одежда нового наместника не знала излишеств: старая кольчужная жилетка, надетая поверх кожаной рубахи, да долгополый плащ (тоже с вороньими перьями). Наряд дополняли узкие кожаные штаны, какие носят всадники. На левом боку висели ножны, из которых торчала костяная рукоятка кинжала.

Услышав слова Дюкра, Кольтен прищурился.

— В прошлый раз, когда мы с тобой виделись, — произнес он с сильным виканским акцентом, — ты удостоился чести лежать на койке императора. Помнится, тогда ты бредил в горячке. Все думали: еще немного, и ты отправишься прямехонько к вратам Клобука.

В лексиконе Кольтена отсутствовало обращение «вы», а сам он был по-солдатски прямолинеен.

— Если не забыл, тебя вспорол молоденький воин по имени Балт, за что другой солдат, которого звали Дуджек, прошелся мечом по его лицу.

Улыбаясь, Кольтен повернулся к седовласому офицеру со шрамом.

Тот довольно сердито взглянул на Дюкра, затем покачал головой и выпятил грудь.

— Я помню какого-то безоружного человека. Если б я в последнее мгновение не отвернул копье, все было бы хуже. И Дуджека помню. Его меч попортил мне лицо, но зато и лошадь подо мной не осталась в долгу и так цапнула его за руку, что только косточки захрустели. Лекари сколько ни бились, так ему руку и не спасли. Пришлось оттяпать. Только вот Дуджек и без руки продолжал славно воевать. А мне с моим уродством пришлось довольствоваться одной женой, которая у меня к тому времени уже была.

— Постой, Балт. Она ж была твоей сестрой, — возразил Кольтен.

— Да, Кольтен. И вдобавок слепая.

Оба виканца замолчали, бросая друг на друга сердитые взгляды.

Со стороны Кульпа послышался звук, похожий на прорвавшееся хмыканье. Дюкр повернулся к изуродованному ветерану.

— Прошу прощения, Балт. Меня тогда действительно ранили, но я не помню ни Кольтена, ни вас. Судя по вам, я бы не сказал, что рана уменьшила вашу привлекательность.

Балт кивнул.

— С ходу это незаметно. Нужно вглядываться.

— Может, мы все-таки перейдем от приятных воспоминаний к более насущным делам? — спросил теряющий терпение Маллик Рель.

— Когда я буду готов, тогда и перейдем, — небрежно бросил ему Кольтен, продолжая разглядывать Дюкра.

— А скажи-ка, историк, что надоумило тебя сунуться в заварушку без оружия? — усмехнувшись, спросил Балт.