Чтение 17–й страницы книги ~Истребивший магию~

— Ты загнул что-то уж слишком сложное. И вообще, кто дал тебе право решать за других людей, что им надо, а что не надо?

Он подумал, указал пальцем наверх:

— Оно.

— Кто?

— Создавшее нас, — объяснил он, — создавшее весь мир и все вокруг мира. Я за справедливость, лапушка.

Она окрысилась:

— Я не лапушка!

— Извини, зверюка.

— И не зверюка! Я — женщина. Красивая, между прочим. Мог бы и заметить. Ты уничтожил запасы магии Кривого Корня ради справедливости?

Он кивнул.

— И ради нее тоже. Все-таки нехорошо, когда одни великим трудом чего-то достигают, а другой просто так получает вдвое больше. От золотой рыбки или джинна из кувшина.

— А еще ради чего?

Он зевнул, потянулся, сладко захрустели суставы.

— Женщина, давай спать.

Она сказала с вызовом:

— Ты не ответил!

— А твои вопросы никогда не кончаются, — сказал он мирно. — Если бы хоть один оказался хоть в чем-то интересным…

— Ты хочешь сказать, я дура?

— Зато красивая, — утешил он.

— Мужчина, — сказала она с презрением. — О чем ты еще можешь думать?

Он усмехнулся и устремил взгляд на просторный двор, на удаленный лес, на небо, где звезды позванивают тихо-тихо, почти неслышно, а сруб колодца во дворе напоминает горлышко гигантской бутыли с вином, закопанной в древности великанами.

Она перевела взгляд на его широкую грудь, амулеты на шнурке держатся смирно, мелкие и неказистые, стараются не привлекать к себе внимания.

— Ты их и на ночь не снимаешь?

Он покачал головой.

— Не мешают.

— Мне бы помешали, — сказала она с вызовом.

Он подумал, кивнул.

— Уже надумала? Хорошо, подумаю. Может быть, и сниму.

Она ощутила, как к лицу прилила жаркая кровь, этот гад так сумел перевернуть ее слова, что можно подумать, можно представить… ах ты мерзавец, да я тебя и близко не подпущу к своей постели, размечтался, вот уже глазки блудливые поблескивают знакомыми огоньками…

Олег молча наблюдал, как крохотный месяц, словно котенок, медленно полез на дерево, по которому совсем недавно прыгала белка. Барвинок что-то пыхтит и бурчит про себя, но ведет себя смирно, тени длинных густых ресниц на щеках лежат загадочные, глубокие, что-то скрывающие от всех и от него в особенности…

Он поднялся, медленно поднялся на крыльцо, Барвинок все так же задумчиво смотрит в темную даль, где слышится тоскливый крик какой-то ночной птицы, наклонился к ней и сказал над ухом страшным голосом:

— Гав!!!

Она от неожиданности съехала спиной по ступенькам, больно задевая хребтом, перевернулась на живот и отбежала на четвереньках, только тогда вскочила, бледная и трепещущая. Лицо ее было искажено ужасом.

— Ч-ч-ч-что-о… — пролепетала она, лязгая зубами, — что… это… было?

— Это я, — честно ответил Олег. Пояснил: — Гавкнул у тебя над ухом.

— З-з-з-з-зач-ч-чем?

Он развел руками.

— Ну, ты же твердила, что я чересчур серьезный… Что совсем не понимаю юмора… Вот я и…

Она отшатнулась, глаза полезли на лоб.

— Так это был… юмор?

— Ну да, — ответил Олег довольно. — Понравилось?

— Т-т-т-ты… ты… ты…

— Ага, — согласился Олег, — я. Я рад, что ты довольна, как… сытый лось.

Не слушая, она очень быстро побежала в кусты, ломая их, в самом деле как озверевший лось. На том месте, где она сидела, осталась небольшая, скромная такая лужица. Олегпожал плечами, вот теперь ей не так скучно, углубился в мысли.

Барвинок вернулась злая, надутая, села на другом конце и, нахохлившись, долго смотрела в темноту, где время от времени пролетают светлячки, стрекочут кузнечики.

Чувствовалось, что собирается сказать что-то злое и ехидное, уесть, но волхв медленно заговорил, речь потекла густо, неспешно, пахучая и густая, как патока, и ее сердце перестало трепыхаться в великом возмущении, успокоилось, она ощутила, как в самом деле начинает проникаться красотой и величием ночи…

И тут он сказал деловито:

— Вообще-то спать пора. Думаю, постель нам приготовили давно. Ты ляжешь к стенке или с краю?

Она прошипела, как разъяренная кошка:

— Вот так сразу? Ты с ума сошел?

— А что я сказал? — удивился он. — Невинный вопрос…

— Оскорбительный, — прошипела она тише, вспомнив, что в ночной тиши все слышно очень далеко. — И не подумаю!

— Это как? Ляжешь посередке?

Она сказала злым шепотом:

— Кровать для двоих слишком узка, не находишь?

Он просветлел лицом, сказал обрадованно:

— Так ты не собираешься лезть ко мне? Фу, от души отлегло… Тогда лягу на полу, если ты не очень против, хорошо?

— Очень даже не против, — прошипела она зло. — Еще как не против! Ишь, размечтался.

Он поднялся и распахнул перед нею дверь, унизив этим жестом еще больше, словно безрукая какая, лось противный, все делает, чтобы обидеть, ну да ладно, она еще покажет…

В комнате слабо горит одна свеча, волхв молча сбросил волчовку, она задержала дыхание, не в состоянии оторвать взгляд от перекатывающихся под гладкой кожей мышц. Ни капли жира в сухом теле, но мускулов столько, и все объемные, рельефные, выпуклые, что худым назвать волхва никто не сможет.

Он лег на пол у самой двери, закинул ладони за голову и устремил взгляд в потолок.

— Хороших тебе снов.

— И тебе, — отрезала она, — хор-р-роших! Свой хваленый обет целомудрия, надеюсь, держишь крепко?

— Пока держу, — сообщил он.

— И давно?

Он подумал, сообщил:

— Давно. Я его дал, как только тебя увидел.

Она ахнула.

— Да, для мужчины это вечность! Но почему я… Почему?

— Женщины с такими глазами приносят беды, — объяснил он тяжеловесно. — А я человек пугливый. Стараюсь избегать потрясений.

— Трус!

Он подумал, кивнул:

— Ага.

— Что «ага»? Согласен, что трус?

Он развел руками.

— А что делать, если в самом деле трус? Всегда избегаю драк и вообще любых неприятностей.

Она сказала ядовито:

— Ну да, ну да! А те мертвяки из подземного колодца, разбойники на мосту?

Он пояснил со вздохом:

— Но что делать, кто-то же должен? И ни на кого не сложить, хотя и хотелось бы.

Она процедила со злости к такой неслыханной гордыне:

— Все, я уже сплю.

Он молча дунул на свечу. В комнате стало темным-темно. Она укрылась одеялом до подбородка и долго прислушивалась, когда же он встанет и пойдет к ней. А пойдет обязательно: либо придумает, что хотел во двор, да вот в темноте заблудился, либо накинется молча, но ее странный спутник дышит тихо и мерно, наконец она ощутила, что веки отяжелели, душа отделяется от тела и начинает летать над цветущим лугом…

Проснулась свеженькая, как выспавшаяся в уютном гнездышке молодая птичка, повернулась на странный звук льющейся воды. Олег, обнаженный до пояса, умывается над деревянной бадьей. Она сразу поняла, что старается двигаться тихо, чтобы ее не разбудить, даже наклоняется к самой воде, дабы не слишком хлюпала, из-за чего его мускулатура вырисовывается во всей мужской красе.

Она отбросила одеяло, не на шутку разочарованная, что он так и не попытался к ней лезть. Конечно, шуганула бы, да еще и посмеялась, но все-таки жаль, что не дал ей возможности поглумиться над переразвитым мужским самомнением.

— Доброе утро, — сказала она сладеньким голоском.

Он оглянулся, повернулся, она поперхнулась, глядя на широкие и вздутые пластины его груди. Широко расставленные плечи увенчаны толстыми шарами из мышц, кожа блестит, как у искупанного коня, на животе шесть кубиков, нет, даже восемь, на боках ни капли жира, и сам он чересчур хорошо сложен даже для циркового борца. Вчера при скудном свете рассмотрела только, что он весь в мускулах, но сейчас видит — в каких, дыхание перехватывает…

— Доброе, — ответил он мирно, — хорошо спалось?

Ей почудилась каверза, спросила задиристо:

— А тебе? Что-то вода грязная… Может, ночью рыскал по округе, искал, где в прошлом году косточку закопал?

Он в задумчивости посмотрел на широкие ладони, повернул так и эдак. Ей показалось, что под ногтями по-прежнему полно набившейся грязи.

— Зачем мне искать косточку? — спросил он в недоумении. — Нет, я не искал косточку.

Она закусила губу, а он опустил ладони в воду и, похоже, старался выковырять там въевшуюся грязь. Внизу послышались голоса, женский смех, она узнала жену хозяина.

Олег ухмыльнулся, а она сказала с едва заметной ноткой зависти:

— Хорошо живут! Счастливо!.. Никаких забот. Вода сама крутит колесо, только подсыпай зерно…

Олег хмыкнул.

— Да и то не они подсыпают, — сообщил он серьезным голосом. — Сами же крестьяне и засыпают сверху зерно, а внизу подставляют мешки под муку. Он только присматривает… да отбирает свою долю за помол.

— Я и говорю, хорошо живут.

— Очень, — согласился Олег. — Столько лет, никакого ремонта! Даже жернова не стерлись, вот что интересно.

— Да? — удивилась она.

— Ты на такие мелочи внимания не обращаешь, женщина. Для тебя куда важнее проблемы, хорошо ли уложены волосы, не слишком ли загустились брови и что за новый прыщик на носу…

Он говорил с такой убежденностью, что она невольно потрогала нос, тут же рассердилась на себя за такое доверие, и к кому, бесчувственному чурбану, который даже не попытался залезть к ней в постель, что за оскорбительное отношение!

— Подумаешь, проблемы.

Он пожал плечами.

— Да-да, конечно. Ладно, пойдем. Думаю, нас не оставят на завтрак.

— Почему так думаешь?

— Предполагаю, — ответил он сумрачно.

Глава 4

Хозяин, мрачный и расстроенный, стоял на крыльце и, упершись кулаками в бока, смотрел на ползающую на коленках жену среди еще вчера роскошных цветов, а сегодня поникших, потерявших яркие краски, словно крылья бабочки, с которых стерли пыльцу.

Олег бросил быстрый взгляд через его плечо. Водяное колесо вращается все медленнее, да и то дивно, что такая тонкая струйка воды крутила такую махину. Но это разве что красотка с ее кукольным личиком не обращает внимания на такие мелочи, но он заметил еще вчера, когда подходили к дому.

— Доброе утро, — сказал он вежливо. — Нигде так хорошо не спалось, как под вашей крышей!.. Счастливые вы люди, как говорит моя женщина.

Барвинок снова зло зашипела, даже попыталась наступить ему побольнее на ногу, какая она ему женщина, она ничья женщина, но Олег даже не заметил, тяжелый и бесчувственный, как мельничные жернова.

Мельник ответил, не отрывая от жены взгляда:

— Да-да… Но сейчас у нас неожиданная напасть… Вас не обидит, если я вам дам на дорогу сыра и хлеба? А то мы не скоро сядем за стол.

Барвинок закусила губу, а Олег ответил степенно:

— Премного благодарствуем. Я и моя женщина.

Она стиснула зубы и, сладенько улыбнувшись, попыталась хотя бы ущипнуть этого нахала за бок, но проще ущипнуть валун. Она вспомнила, какие у него тугие мышцы, нахохлилась.

В комнате хозяин быстро собрал им в чистый платок две ковриги хлеба и круг сыра, Олег снова поблагодарил, а Барвинок поулыбалась и пощебетала, как им было у них приятно, как приятно, как восхитительно….

Когда они, оседлав коней, начали отдаляться от мельницы, Барвинок украдкой оглянулась. Колесо перестало вращаться, вода все еще бежит по нему, но лопасти уже не сдвигаются с места. Дом разом постарел, одряхлел, Барвинок вообще показалось, что вот-вот рухнет, рассыплется гнилой трухой.

— Что случилось? — прошептала она. — Мы как будто какую заразу занесли…

Он похлопал своего коня по шее, посмотрел на нее внимательно.

— Близко, — сказал он одобрительно, — близко…

Она дернулась, как ужаленная. Глаза сверкали яростью.

— Не шути над людскими несчастьями!

— Какие несчастья? — удивился он.

— Ты видел, у них и цветы разом завяли, колесо перестало крутиться, дом разрушается…

Он хмыкнул.

— У них рук нет, что ли? И он, и его жена — здоровые еще, сильные, крепкие. Потрудятся — все будет. Никакого несчастья я не увидел.

— Грубый ты. И бесчувственный.

— Я?

— Да, ты. Что глазки делаешь? Все равно у совы круглее.

Он пробормотал:

— Да это я как-то все обвинял в бесчувственности одного лохматого… Но чтоб меня… гм… Хотя, может быть, кто-то по дури мог, мог…

Она задохнулась от возмущения.

— По дури? Это ты считаешь дурью? Может быть, ты даже чуткий и нежный?

Он удивился:

— А как же? А самый он и есть.

Она умолкла, решив, что издевается, но его лицо оставалось абсолютно спокойным и уверенным в своей правоте, словно он скала на пути ветров, а те вместе с мусором несут всяких мелких птиц, на писк которых обращать внимания не стоит.

Кони идут весело, отоспались, сами без побуждения срываются на рысь, а затем и в галоп, если не остановишь, далекие холмы двигаются навстречу все быстрее.

Когда и они приблизились вплотную, а потом расступились, с одного из них открылся вид на зеленую долину, расчерченную полями и огородами. Почти посредине просторнораскинулся город, где среди высоких старинных зданий зияют проплешины пустырей, лугов и даже пастбищ.

Кони шли галопом, скоро Барвинок рассмотрела, что дома добротные, каменные, деревянные только на окраине, крыши блестят тускло, в городе ни деревца, только небольшой пруд да две высокие башни со следами времени.

— Ну вот, — сказал Олег с удовлетворением, — Коростень. Добрались наконец-то. Какой же я все-таки молодец!

— Чего вдруг? — спросила она враждебно.

— Довез в целости, — объяснил он. — Не прибил… ни разу.

— А хотелось?

— Еще бы, — ответил он.

— Очень?

— Да когда как…

— А чего ж не прибил?

Он подумал, объяснил честно: