Чтение 5–й страницы книги ~Истребивший магию~

— Было бы чем хвалиться. Что ты пошла в болото, это же ясно, женщина. Что побил этих дурачков… А как иначе?

— Могло быть иначе!

— Правда? — переспросил он с недоумением. — Гм… Интересно…

— Они ждали нас? — спросила она. — Вообще у них там засада?

Он кивнул, лицо мрачное, сжал и разжал кулаки. Она ждала, что после таких сокрушительных ударов там хотя бы лохмотья кожи на костяшках, однако суставы пальцев лишь недобро покраснели.

— У кого мозоли на ладонях, — сказала она саркастически, — а у кого на кулаках.

— Это не мозоли, — ответил он. Посмотрел на пальцы задумчиво, покачал головой. — Хотя, может быть, уже в самом деле…

Она ощутила тихую радость от маленькой победы, он признал ее правоту, как же это сладостно, за такое готова простить ему многое, почти все, не такой уж он и грубый кабан, иногда что-то в нем проглядывает и почти человеческое…

Он посмотрел на нее задумчиво, взгляд потеплел, но вместе с тем посерьезнел. Ей показалось, что пытается сформулировать какую-то сложную мысль, уложить в понятные слова, наконец он проговорил деревянным голосом:

— Ты прекрасна… гм… как эта… ну, собственно, роза…

— …и так же умна? — закончила она.

Он раздвинул губы в доброжелательной улыбке.

— Нет-нет, что ты! Ты умнее. Правда умнее.

Она спросила ехидно:

— Насколько?

Он подумал, ответил уверенно:

— Вдвое!.. А то и втрое. Вообще ты молодец. И фигура у тебя замечательная. Ты бы сняла рубашку, замерзнешь.

— Размечтался! — сказала она победно, вставая на привычный путь, когда ей говорят комплименты, а она может в ответ вставлять острые шпильки. — На мне быстрее высохнет.

Олег не стал интересоваться, насколько же она горячая, хотя дала такой шанс и даже подтолкнула к нему, хорошо бы попался, у нее есть прекрасный хлесткий ответ, что покажет ее острый и невероятно изобретательный ум, а его повозит рыжей мордой по земле…

Он взял ломоть мяса, осмотрел, быстро сжевал, затем ухватил жареного гуся и с треском разорвал пополам.

— Иногда, — сказал он под хруст костей на крепких зубах, — все-таки гусь вкуснее… В другое время на гусей смотреть не могу. Как думаешь, почему?

— Знаю, — отрезала она, — на что вы все смотрите!

— На что? — спросил он.

Она быстро перебрала горсть ответов, ни один не подходит, они для остроумных людей, а этот туп, как пробка, всегда задает самые простые вопросы.

— На горизонт, — выдавила она наконец, — вы не замечаете, что у вас под носом, вам нужно туда, вдаль!

Он подумал, кивнул.

— А ты умная. Как-то сообразила. Или кто-то подсказал. Правда, за горизонт можно уходить, и не выходя из комнаты… Мысль скачет быстрее любого коня.

Она посоветовала:

— Ты ешь, ешь! Не умничай. Эти побитые не вернутся?

Он покачал головой:

— Ни за что.

— Почему? Побил сильно?

— Поняли, что у нас в самом деле ничего нет. Идти сможешь?

Она посмотрела с возмущением.

— А что мне помешает? Разве что запросишься отдохнуть!

Глава 6

Олег шел теперь напрямик, огибая только завалы, даже неглубокие овраги, заросшие высокой травой, проскакивал с разбегу. Барвинок запыхалась, разогрелась так, что начала светиться, словно железо в горне, но старалась не слишком отставать, а то этот гад не оглядывается, а ей зазорно попросить сбавить шаг, чтобы не тешить мужское самолюбие признаками женской слабости.

На просторной полянке он на ходу закинул руку за голову и ловко вытащил лук. Она вертела головой, не понимая, куда собирается стрелять, а он быстро согнул, уперев в землю, и набросил на рог петлю тетивы, затем вроде бы неспешным движением, но на самом деле очень быстро вынул из колчана стрелу.

Она все еще не понимала, а он вскинул обе руки кверху, резко отвел тетиву к уху и отпустил в одно мгновение. Из-за деревьев показалась стая низко летящих гусей.

Один, последний, дернулся, будто клюнул что-то невидимое, крылья затрепыхались неуверенно, а тело устремилось по дуге вниз. Олег измерил взглядом расстояние, сделал три шага в сторону, тяжелое тело гуся ударилось перед ним в землю.

Барвинок ошалело смотрела, как он с самым равнодушным видом, словно такой меткий выстрел не чудо, подхватил добычу и, на ходу привязывая к поясу, зашагал дальше.

— Хорошо стреляешь, — сказала она, удерживая голос спокойным и даже чуточку язвительным. — А когда стреляешь в воздух, часто промахиваешься?

— Я не стреляю в воздух, — ответил он. — Я вообще редко стреляю.

— А сейчас?

— Тебя же кормить надо? — ответил он мирно.

Возмущенная, она гордо вскинула носик и пошла вперед, но, хотя волхв вроде бы идет спокойным, неспешным шагом, она вскоре отстала, запыхалась.

Сквозь редкие деревья корабельных сосен уже видно, как вдали на темнеющий лес медленно опускается красное солнце. Небо стало тоже красным, словно и там некто зажегисполинский костер, скрытый то ли за облаками, то ли за горизонтом.

За его спиной прозвучал капризный голос:

— Ты собираешься идти и ночью?

Он в удивлении оглянулся:

— Ты еще здесь?

Она вскрикнула возмущенно:

— А где же мне еще быть? Среди волков в лесу?

Он буркнул:

— Признавайся, откуда сбежала? И почему?

— Почему сбежала? — вскрикнула она. — Почему именно сбежала? Ниоткуда я не сбежала!.. А если и сбежала, какое тебе дело?

— Никакого, — буркнул он.

— Так чего тебе еще? — потребовала она.

Он прошел еще довольно долго, пока сообразил, чего она добивается, покрутил головой по сторонам и проворчал:

— Ладно уж, дотемна не успеем до села. Придется заночевать здесь.

Барвинок ожидала, что «здесь» означает здесь, но он шагал и шагал, наконец она не выдержала:

— А почему не останавливаемся? Скоро совсем стемнеет!

— Воды нет, — сообщил он. — А во-о-о-он там, похоже, есть и ключик.

Она вздохнула и заковыляла из последних сил. Олег ушел вперед, к ее прибытию уже обошел вокруг намеченного им для ночлега старого дуба, вернулся с огромной охапкой сухих сучьев. Костер развел тоже удивительно быстро и умело, она только рот раскрыла в удивлении, когда склонился над сложенными шалашиком веточками и всего пару раз чиркнул огнивом. Искры упали на узкие полоски бересты, вспыхнуло крохотное пламя, впилось в них мелкими желтыми зубешками, следом тут же загорелись тонкие веточки.

— Отдыхай, — велел он, — посмотрю, что тут за звери.

Она вскрикнула испуганно:

— Ты куда? Уже темнеет.

— Костер разгорается, — сказал он успокаивающе, — никакой зверь не подойдет.

— Много ты знаешь, — огрызнулась она. — Звери тоже бывают разные… наверное. Ты пойдешь собирать яйца по кустам? Или надеешься подстрелить добычу? Ты же вон какого гуся подстрелил! А еще у меня в мешке еды на три дня. На ужин нам хватит.

— Да? — спросил он. — Ладно, выкладывай.

Она с готовностью вытряхнула все, опустошив мешок, разложила на чистом полотенце хлеб, сыр, мясо, отдельно в платочке завязана драгоценная соль.

— Ого, — сказал он одобрительно, — хорошо живешь.

Она удивилась:

— Это хорошо?

— Хорошо, — повторил он. — Даже соль!.. И хлеб пропечен, и мясо не пережарено. Сразу видно, не ты делала.

Она поджала губы.

— Конечно, не я. Но почему я должна делать хуже?

— Больно ручки белые, — сказал он неодобрительно. — И нежные. Ты вообще ни за что не бралась. Тебя няньки одевали и раздевали. Даже от солнца прятали.

Она молчала, смотрела, как он разламывает краюху хлеба, режет сыр, движения точные, экономные, полные сдержанной горделивой силы. У слабых мужчин суетливости больше, а у этого ни одного лишнего жеста.

— Почему не носишь меч? — спросила она и вспомнила, что уже спрашивала.

Он не стал указывать, что у нее что-то с памятью, снял с пояса гуся. Она настороженно смотрела, как он умело обдирает кожу, потрошит и вообще готовит для насаживания на вертел.

— Просто не ношу, — ответил он наконец.

— Почему?

— Не люблю, — ответил он мрачно. — Мечом можно убить.

Она сказала саркастически:

— А твоей палкой?

— Тоже можно, — ответил он мирно, — но острое железо наносит раны. Слишком легко. А палка… только ссадины да кровоподтеки. Чтобы убить — надо постараться. И оченьзахотеть. А меч… убивает слишком легко.

Она возразила:

— Но и мечом можно плашмя, как дубиной!

Он покачал головой, глаза стали печальными.

— Слишком велик соблазн… не плашмя. Да и вообще меч в руке — соблазн. Нехороший.

Пока он ломал сучья и бросал в костер, она осмотрела его посох. Как бы ни уверял в миролюбии, мол, у него не меч, а эта безобидная штука, в умелых руках эта оглобля куда опаснее меча. Во-первых, намного длиннее, во-вторых, больше возможностей: можно и легким кровоподтеком украсить, можно и голову вдрызг, как глиняный горшок. А меч, увы, если рубит, то рубит.

Потому мечами, мелькнула у нее неприятная мысль, вооружают простых воинов. Мечом пользоваться просто, а вот чтобы таким шестом… гм… надо быть и очень сильным, чтобы убивать с одного удара, и поупражняться дольше. Она снова украдкой смерила взглядом его плечи и спину. В этой волчовке не видно мышц, он, как нарочно, их скрывает, нотеперь, когда дважды расшвырял разбойников, можно догадаться, что есть, есть…

Она спросила с интересом:

— Зачем тебе столько амулетов?

— Я волхв, и я запасливый, — сообщил он.

— И все настоящие? Или есть для красоты?

Он посмотрел с недоумением:

— А что, бывают и такие?

Она кивнула с чувством полнейшего превосходства, улыбнулась одними глазами, у нее это всегда получается просто очаровательно, пусть этот гад получит под дых.

— Некоторые, — сообщила она покровительственным тоном, — цепляют вот так побольше просто для важности. Чтобы все видели, какие они… защищенные.

Он подумал, сдвинул плечами.

— Ну, наверное, есть смысл носить и такие, ты права. Но у меня в самом деле настоящие. Вот этот, к примеру, предупреждает об опасности. Даже когда я сплю, стоит кому-топодойти ко мне с обнаженным ножом или мечом, сразу же будит… А просыпаюсь я очень быстро.

Она зябко повела плечами. Страшно и представить, что натворит, когда проснется среди ночи и решит, что вокруг враги.

— Амулетов все меньше, — сказала она горестно. — А еще они все слабее… Почему прекратились магические дожди, остались только простые? Сколько бы людям можно было сделать добра…

Он хмыкнул, но смолчал, лишь ломал и подбрасывал в огонь короткие сухие палочки. Она помолчала, спросила тоскливо:

— Знать бы, вернется ли когда-то такое время…

— Какое?

— Чтобы снова прошли магические! А лучше, чтобы они шли так же часто, как обычные. От магических трава оживает точно так же. Это мы знаем, что в такой воде есть магия,а народ пользовался ею всегда, как простой.

Он помолчал, буркнул:

— Когда-то пройдет снова.

— Когда?

— Лет так тысяч через десять, — ответил он с кривой усмешкой. — Или через сто.

Она ахнула.

— Сто тысяч лет?

— Да.

— Почему?

— Наш год, — напомнил он равнодушным голосом, — для богов что день. А то и минута. Дождик через каждые сто тысяч лет — это все равно для них что раз в неделю для нас.

Она сердито поджала губы, глаза рассерженно сверкали в отблесках костра.

— Я тебе не верю!

— Правильно делаешь, — сказал он спокойно. — Люди всегда верят тому, чему хотят верить, а при чем тут истина? Она может оказаться горькой, острой, неудобоваримой. Спокойнее, да и приятнее верить, что вот будешь идти по дороге… глядь — старый медный кувшин торчит из песка! Если вытащить и попробовать оттереть от грязи, появится могучий джинн и скажет, что отныне он твой раб и будет выполнять все твои желания…

Она отшатнулась, смотрела на него расширенными глазами.

— Ты знаешь эту историю?

Он скривился.

— Да кто не знает… Наперебой рассказывают друг другу. Взахлеб. Помню, один при мне перестал даже пахать, выпряг вола, лег под деревом, закинув руки за голову, и начал мечтать, что сделает, когда найдет такой кувшин… Даже не если найдет, а когда найдет!

Она посмотрела с неуверенностью:

— А что плохого, если усталый человек помечтал чуток?

Он пожал плечами.

— Я сказал, что плохо? Нет. Просто его соседи продолжали пахать. Поняла?

Оранжевые языки плясали над толстыми прутьями, что медленно превращаются в пурпурные угли, лицо Барвинок в багровых бликах неуловимо быстро меняется, а когда Олегподбросил новую порцию хвороста, и огонь ухватил их жадно, словно озарилось внутренним светом.

— А кто ты? — спросил он. — Почему в лесу на дереве? Ты там живешь?

— В дупле? — изумилась она.

— Ну, может быть, — предположил он, — у тебя там гнездо…

— Я лекарь, — объяснила она надменно и вздернула голову, — шла в деревню, где все заболели.

Он кивнул.

— Все так. Но как вдруг стала лекарем? Это дело не женское. Женщины лечить не умеют. А ты вообще неженка.

— Это я неженка?

Он покрутил головой.

— Погоди-погоди. Со мной не хитри. Или молчи, или реки правду.

Она посмотрела испуганно.

— Почему?

— Я вижу, — пояснил он с самодовольством, — когда человек врет. У него такое лицо…

— Какое?

Он усмехнулся.

— Хочешь знать, как хитрить? Но оно само делается. Скрыть просто не получается. Так что либо не говори вовсе, либо изрекай правду.

Она пытливо посмотрела на него, лицо погрустнело, а в синих глазах проступила глубокая печаль.

— Ты прав, — произнесла она с глубоким вздохом, в глазах заблестели слезы, — я неженка. И выросла… в очень богатой и знатной семье. Но меня хотели отдать замуж за нелюбимого, я взяла и сбежала.

Он хмыкнул.

— И все так просто?

Она покачала головой, глаза погрустнели, запруда в глазах начала заполняться, и Барвинок гордо подняла голову.