Чтение 31–й страницы книги ~Истребивший магию~

— Но ты же их побьешь?

— Не тогда, — возразил он сухо, — когда он соберет всех и бросит на меня разом.

Она сказала с издевкой:

— Ну хоть чего-то да боишься! А то я уже думала…

— Думать вредно, — сказал он с холодком в голосе. — Морщины появятся.

Она зябко повела плечами.

— Ну, если морщины… Тогда да, ладно. Я могу в седле провести и всю ночь.

— Всю ночь не потребовалось бы, — произнес он. — Черный Маг уже близко. Но не успеваем.

Тьма в самом деле сгущалась с каждым шагом. Барвинок начала тихонько паниковать, но волхв звериным чутьем отыскал совсем рядом полянку, моментально развел костер, яркий свет оттеснил тьму, и Барвинок сразу ощутила в который раз, что за той чертой — грозный и враждебный мир.

Олег ломал ветви и бросал в огонь, а она, помня, что первая обязанность женщины — кормить мужчин, выкладывала из мешка съестные припасы. Подивилась, что почти не уменьшились, волхв в самом деле запаслив, даже соль припасена в отдельном узелке.

Олег посмотрел с ленивым одобрением, женщина всегда хорошо выглядит, когда готовится кормить мужчину. И щечки алеют, и глазки блестят, и вообще вся такая домашняя итеплая, такая вроде бы не укусит, не боднет, не лягнет, не поцарапает…

— Ты уверен, — спросила она, — что сможешь без своего посоха? Как мог переломиться? Мне казалось, он был крепче железного!

— Да, — согласился Олег, — служил верно.

— Ты без него сможешь?

Он повел плечами.

— При чем здесь посох? Есть лук, есть острый нож… Да и вообще есть я.

— Ну, — протянула она, — главное, ты…

— Главное, — согласился он. — А как иначе?

— А ты мог бы не бахвалиться?

Он подумал, покачал головой.

— Не мог бы.

— Почему?

— Откуда мне знать, где я бахвалюсь?

Глава 3

Желтый, а временами вообще бесцветный, словно призрачный, огонь костра превратился в ночной: красный, пурпурный, ощутимо тяжелый и вещественный, в сумрачном воздухе бесшумно проносятся летучие мыши, Барвинок чувствовала их только по дуновению воздуха, когда они пролетают слишком близко, стремясь получше рассмотреть ее, удивительную гостью их мира.

Далекие горы вечером принимают странный синеватый облик, тени между ними фиолетовые, лиловые, потом плавно переходят в черные и сливаются с ночным небом, где зажигаются холодные звезды.

На этот раз она легла с ним рядом, с той стороны костра неуютно и страшно, Олег кивнул, еще бы спорил, гад, но скрывает ликование, это же видно, а ночью вроде бы во сне подгребет ее ближе, да так, что она пискнет и не сможет брыкаться…

Волхв в самом деле сразу же положил на нее руку, от ладони пошло такое уютное тепло, что сон пришел моментально. Очнулась от негромкого шарканья или чирканья, чувствуя все еще надежное мужское тепло и защищенность.

Она лежит у полного красных угольев костра одна, уже рассвело, птички проснулись и мило чирикают, а волхв сидит на пне, сгорбившись, одна рука неподвижна, судя по плечу, другая мерно и ритмично двигается.

Приподняв голову, она всмотрелась непонимающе. У волхва в одной руке новенький посох, другой срезает ножом мельчайшие, как опилки, стружки. Дерево скрипит и сопротивляется, будто не дерево, а топор под точильным камнем.

— Ты что, — спросила она разочарованно, — так быстро нашел замену?

— Нашел, — ответил он.

— Здорово, — сказала она. — Просто поверить не могу! Волшебные посохи так быстро не получаются!

Он скривился.

— Ты умелец по этим штукам? А где у тебя свой?

— Я не умелец, — возразила она. — Но это и так всем понятно!

— Мне, — сказал он, — непонятно. Я вот смотрю и вдруг вижу подходящее деревцо… Да, редкое, верно. Но раз попалось, я что, дурак — отказаться?

Она вздохнула.

— А насчет того, что дуракам везет?

Он довольно усмехнулся.

— Это еще лучше.

— Почему?

— Значит, счастливый я, — объяснил он снисходительно. — Человеку, как ты твердишь, надо счастья хоть малость. Как компенсацию за те несчастья, что посылает.

Она мгновенно ощетинилась.

— А я и не просила меня спасать!

Он поднял голову, некоторое время смотрел с недоумением.

— А ты при чем?

Она сказала язвительно:

— А на что ты намекал?

— Ни на что, — ответил он равнодушно. — Просто сказал о сути. А тебе бы неплохо поверить, что не всегда все думают только о тебе.

Она ощутила, что он прав, говорил почему-то вовсе не о ней, дурак какой-то, стало еще обиднее, захотелось зареветь, размазывая слезы по щекам, чтобы ему стало стыдно, но вдруг не станет, а начнет злорадствовать, мужчины непредсказуемы, лучше мило улыбнуться и щебетать, щебетать, щебетать, это им никогда не надоедает, потому что не слушают.

— Хорошо в лесу, — сказала она и улыбнулась.

— Неплохо, — согласился он. — Только бы костер не жечь, на земле не спать… а еще чтоб муравьи не щекотали.

Она возразила бодро:

— Ты хочешь много, неженка! Уже поел?

— Тебя ждал.

— Смотрите, какой деликатный… К дождю, наверное.

Он поднялся и повертел посох, а она торопливо раскладывала остатки вчерашней еды. Странное ощущение, что, когда убирала, вроде бы поменьше было. Почему так кажется, подумать не успела, волхв машет своим орудием быстро, очень быстро, не старается делать красиво, как обычно выпендриваются мужчины, но все равно получается жутко зрелищно, страшновато, жестоко даже, нет танца с оружием, чем обычно грешат мужчины, влюбленные в свои мечи, топоры, копья и прочее колюще-режущее.

Прямо из вихря движений, после которого вроде бы должен высунуть язык от изнеможения, он разом застыл, посмотрел на посох и сказал буднично:

— Неплохо. Разницы нет.

— Так не бывает, — возразила она. — Ничего не бывает одинаковым!

— Как не бывает? — спросил он мирно. — Бывает.

Ей почудилась недоговоренность, тут же решила, что имеет в виду ту расхожую глупость, что все женщины одинаковы, но и не скажешь, тут же вывернется, он такого не говорил, хитромордый, все рыжие — хитрые, а он так вообще жук, каких поискать…

— Долго жрешь, — сказал он. — Желудок больной?

— У меня ничего не болит, — подчеркнула она, — а вот у тебя, если будешь такое брякать, кое-что заболит.

— Что?

— А по чему попаду!

Он усмехнулся.

— Ладно, пора. Хотя что-то у меня гадкое предчувствие…

Она сказала быстро:

— А на что ты надеялся? Он знает, придешь. И принимает меры. Выдвинутые вперед засады — цветочки.

— Я бы обошелся без ягодок, — проворчал он. — Ладно, что будет, то будет. Не сворачивать же…

Она посмотрела искоса. Большинство мужчин, даже изображающих перед женщинами героев, наверняка свернули бы, а то и отступили, отказались от такой опасной затеи. А этот слишком по-мужски туп, чтобы сворачивать, в мужчинах слишком много все-таки от быков, даже если они совсем не воины.

— Если он ждет, — проговорила она совсем вроде бы не дрожащим голосом, — а еще сильнее тебя, как ты говоришь… то на что ты надеешься?

— Не знаю, — проворчал он. — Но его остановить надо. Иначе цивилизация обречена.

— Ах-ах, — сказала она едко, пусть лучше слышит иронию, чем страх. — Какие благородные слова!

Он сдвинул плечами.

— Что делать. В мире, когда все только о своем кошельке, кто-то должен и обо всех?

— Это обязательно ты?

Он снова пожал плечами, и хотя этот жест вовсе не связан с тем, какая она хорошенькая, ей нравилось смотреть, как медленно оживают и чуть-чуть сдвигаются эти живые скалы, слегка вздымая при этом и пласты грудных мышц.

— Если бы этим занимались другие, — пробормотал он, — я бы с удовольствием сидел и смотрел на них. А еще и говорил бы, что не так, не то, можно изящнее…

Она подумала, покачала головой.

— Нет, это был бы уже не ты. Даже мне видно, что такие так не могут. Но ты уверен, что колдун не прихлопнет нас, как только увидит?

Она посмотрел на нее внимательно:

— А ты права. Надо, чтоб не увидел.

Она на всякий случай мило и победно улыбнулась, она такая, замечательная, и вообще права всегда, а сама поспешно думала в полнейшем смятении, где же это она сказала такое, что убедило этого твердоголового в ее великой мудрости.

Лес стал реже, дорога пошла вниз, стволы расступились, и в открывшейся долине распахнулся огромный город, разрезанный надвое рекой.

С первого взгляда это все можно принять за огромный разросшийся сад, где поселились люди и выстроили дома с высокими острыми кровлями, только на другом берегу выступает над зеленью деревьев громада каменной башни да у самой воды, свободной от деревьев, угрюмо теснятся склады. Река судоходна для больших тяжелых барж и крупных кораблей.

Олег ехал молчаливый и погруженный в тяжелые думы, именно тяжелые, видно по нему, и вообще он тяжелый человек, как Барвинок решила уже давно.

Еще у городских ворот оба ощутили аромат оливкового масла, что вскоре превратился в смрад: в ближних домах жарят дешевую рыбу, пахнет кровью, ветер со стороны скотобойни, стадо коров прямо на дороге насторожилось и уперлось в землю копытами, не желая заходить в такой опасный город.

Зато масса овец, одинаковых, будто пирожки из одной формочки, втискивается с азартом, теснится, не оставляя зазора даже в палец. Барвинок хотела переждать, но волхв пустил коня прямо через это волнующееся море и, чудо, сумел пробиться так легко, словно ехал через высокую траву.

По ту сторону ворот сразу же лавки, тут лучшие места, всякий гость проходит мимо, колодец с воротом, дальше двухэтажный дом с понятным всем рисунком лавки и ложки.

Чувствовалось, что город по каким-то причинам переживает тяжелые времена, и люди показались ей мрачными, угрюмыми, скупыми и очень недобрыми.

На перекрестке их встретила целая группа крепких мужчин с решительными голодными лицами. Впереди, выступив на шаг, держался невысокий, но очень жилистый мужчина, стемными волосами и дочерна загорелым лицом.

Его глаза, черные и блестящие, как у большой птицы, уставились на незнакомцев с откровенной враждебностью.

— Кто такие? — спросил он требовательно. — Зачем прибыли?

Она хотела ответить резкостью, явно же это не городская стража, но Олег придержал ее за руку и сказал мирно:

— Просто едем мимо и дальше. Пообедаем здесь, заночуем… а утром отправимся дальше.

Мужчина сказал без малейших колебаний:

— День только начался. Вы можете дойти до Семитополья, это еще один город по этой же дороге.

— Далековато, — заметил Олег.

Мужчина сказал раздраженно:

— Заночуете в поле! Сейчас лето, ночи теплые.

— Хорошая мысль, — одобрил Олег. — Мы обдумаем. Но пообедать в вашем городе можно?

Его конь повернул голову и посмотрел на чересчур вежливого хозяина с большим удивлением. Один из мужчин за спиной их вожака пробасил:

— Пообедать можно.

— Даже выпить, — сказал второй. — Но больше лучше не задерживаться.

Олег ответил с поклоном:

— Благодарю. Где у вас тут лучше всего кормят?

Вожак сказал с раздражением:

— Сверните налево, там в конце улицы постоялый двор Мизгиря, у него же и корчма самая надежная. К вечеру мы заглянем и туда. Надеюсь, вас там уже не будет.

Олег ответил мирно:

— Я тоже надеюсь.

Барвинок вся кипела, когда он спокойно, будто разговор шел о погоде, пустил коня дальше по улице. Когда удалились достаточно далеко, она прошипела:

— Что, струсил?

Он спросил с удивлением:

— А что, надо было?

— Набить им всем морды! — выпалила она. — Они же трусы. Ты сам видел! Хорохорятся, а дать одному в зубы — разбегутся!

Он пробормотал:

— В зубы… за что? Они чем-то напуганы. Потому и боятся чужаков. Ты видела их лица.

— Или не хотят делиться, — возразила она. — Возможно, уже услышали, что где-то близко закопаны несметные сокровища! И хотят быть не только первыми, но и единственными.

— Сокровища, — пробормотал он. — Несметные… Ну да, если сокровища, то обязательно несметные… Уж если мечтать, то мечтать!

Он вздохнул так тяжело, словно тащит тяжело нагруженный воз, решительно повернул коня в сторону указанного тем наглецом постоялого двора.

Она сказала саркастически:

— Как ты любишь спать и лопать! Чуть что, сразу на постоялый двор!

— Хорошее место, — сообщил он.

— Чем? Порядочные люди дома сидят!

Он кивнул.

— Верно. Но на постоялом люди отовсюду. Сразу узнаешь, что почему и вообще все новости…

— Да, — согласилась она, — мужчины любят сплетничать.

У ворот постоялого двора с десяток могучих дубов, как сторожа, встретили их и рассматривали молча и настороженно, но дальше охранять, собственно, нечего — двор на удивление пуст, большая и потемневшая от времени изба непонятного назначения, пара сараев, просторный овин и еще один дом, еще без крыши, но уже с бревенчатыми стенами, хотя и без окон.

— Здесь неуютно, — заметила она.

— Ну и что? — возразил он. — Не перебирай харчами.

— При чем тут харчи? Грубый ты.

Дом для проезжающих, как показалось Олегу, сделан на вырост, хотя похоже, что это время все еще не наступило. Нижний этаж почти целиком из огромного помещения с семью столами, да еще кухня, в середине деревянная лестница на этаж выше, снизу видно, что там ведет в обе стороны: направо и налево.

Здесь же, внизу, добиваясь простора, хозяева сэкономили на высоте, Олег почти задевал головой за потолочные балки. Окна не столько маленькие, сколько неудобно глубокие из-за толстенных бревен.

Светильник один у самой двери, еще два дальше под стенами напротив друг друга, Барвинок подумала, что хозяин не беден, если жжет дорогое масло даже днем.

Глава 4

Сонная стряпуха жарила для неожиданных гостей яичницу на огромной сковороде, а они торопливо ели давно остывшую гречневую кашу. Барвинок, как и Олег, не стала раздеваться, хотя и боролась с соблазном показать ему прекрасные плечи с удивительно ровной и гладкой кожей, такая бывает только у совсем маленьких детей, потом, увы, грубеет даже у принцесс, хотя те безуспешно купаются, как говорят, в парном молоке.

К ним вышел не хозяин, как привычно ожидала Барвинок, а огромная неразговорчивая бабища, толстая, как корова, и донельзя угрюмая. Сообщила, что есть только баранина,а еще немного хлеба, хоть и позавчерашнего. Барвинок заикнулась о каком-то разнообразии, но женщина ответила недружелюбно, что разносолов здесь отродясь не было, а гости лопают, что дают. Когда человек в дороге, капризы оставляет до возвращения домой.

— Мудро, — согласился Олег. Он посмотрел на Барвинок со злорадством в глазах. — Что, получила?

Барвинок фыркнула, но промолчала. В таких случаях спорить — себя ронять, будет не спор, а перебранка, мухам понятно, одержит верх тот, кто наглее и больше привык к скандалам.

После долгой паузы, пока ели молча, буркнула сердито:

— А тебе все равно, что ешь?

— Избыток пищи, — заметил волхв, — мешает тонкости ума.

Она так ахнула, что выронила ложку в суп.

— Тонкость?.. Ума?.. У тебя?

— Ну да, — ответил он с самым скромным видом, — хоть я и мудр, а это выше умности, но тонкость… ага… а как же?.. А вот тебе можно не капризничать, ты и так полна кашей…

— Кашей?

— Ну да, — объяснил он тяжеловесно. — У тебя каша в голове.