Чтение 29–й страницы книги ~Истребивший магию~

— Ладно, — сказал он так мирно, что она еще больше насторожилась, — предположим, разбойники добрались до сокровищ первыми. Понятно, что после этого разбойничать и рисковать жизнями, скрываясь в ночи под мостами, уже не обязательно. Можно купить себе дворец, нанять слуг, пить и есть вволю, устраивать празднества… То есть разбойники будут вести весьма мирный образ жизни. Кстати, так же точно вели бы себя твои хорошие, если бы добрались до сокровищ первыми. Прямой Коготь так и сказал, помнишь? Но теперь посмотрим на этих хороших, которые к закопанному сокровищу не успели…

Он говорил все медленнее, словно давал возможность высказаться ей, но она только настороженно буркнула:

— Ну и?

— Не заполучив сокровище, — сказал он все так же медленно, — они не захотят возвращаться к унылой и постылой работе, что оплачивается так плохо. А оплачивается плохо, потому что это обычно отбросы общества, которые ничего не умеют! Умные не пойдут искать сокровища. Они занимают достойные места при королях, у них и так дворцы, аесли пока нет, то понимают: могут их получить своим умом и трудолюбием.

Она пробурчала настороженно:

— Хочешь сказать, хорошие поменяются местами с плохими?

— Я это уже сказал, — ответил он.

— Ерунда, — возразила она с возмущением. — Какая ерунда!.. Ерундее ничего не слышала!

Он пожал плечами.

— Не хочешь признать, что вообще-то нет разницы между людьми или группами людей, отправившимися на поиски сокровищ. Они все плохие!.. Потому что ничего не создают, ахотят получить готовенькое.

Она поморщилась.

— Ты это уже говорил. И вообще, тебе кто-нибудь говорил, кроме меня, что ты — зануда?

Она ожидала, что обидится и будет спорить, однако Олег спокойно кивнул.

— Да. Много раз.

— И что?

Он посмотрел в удивлении.

— Что «что»? Я должен опровергать?

— Ну да, — сказала она, сбитая с толку. — Кому хочется слыть занудой?

Он пожал плечами.

— Мне все равно, что обо мне думают кабаны. Или пташки в лесу. Или люди, что по уму от них не отличаются. А умные не считают меня занудой.

— Они сами зануды! — сказала она победно. — Вот почему! Скучные, серые, равнодушные… У вас у всех погас огонь в крови, у вас нет взлетов, вы предпочитаете синицу в руке, а не журавля в небе, а у людей яростных в жилах кровь кипит, им нужно все и сразу, у них души не спят, а требуют крыльев…

Она в страхе отшатнулась, зеленые глаза волхва зажглись яростным огнем, сам он побагровел, тугие желваки едва не прорвут кожу, лицо окаменело, она впервые видела его таким и даже отпрянула в испуге.

— Ты, — проговорил он так, словно грыз горло самого лютого врага, — ты не понимаешь…

— Чего? — пискнула она отважно.

— Я сам такой, — пролязгал он зубами. — Я сам хочу чудес!.. Даже многих чудес!..

Она спросила трепещущим голоском:

— Так в чем же дело?

— Потому что так нельзя! — заорал он. — Нельзя!.. Во что человек превращается?.. Человек должен работать, а не лежать под деревом и ждать, пока яблоко упадет в рот!.. Он должен выкопать яму, посадить туда черенок, вырастить яблоню, а потом еще и ухаживать за нею, чтобы яблоки были крупные и сочные!..

Она взмолилась:

— Все так, кто спорит?.. Но и чудеса в нашей жизни должны быть!.. Хоть немного!

— Нельзя, — отрубил он с такой силой, что зубы снова лязгнули, будто стальные клещи кузнеца. — Человек слаб и будет надеяться на это чудо, если поверит в него. И бросит работать. И начнет всю жизнь ходить по пескам, опустив свинячье рыло, искать кувшинчик с джинном. Или сидеть сутки напролет с удочкой у моря, авось да золотая рыбка клюнет!..

Она сказала испуганно:

— Но если найдет? Если в самом деле клюнет?

Он стиснул челюсти, она видела, как борется с собой и подчиняет себя. Ее била дрожь, его вспышка ярости напугала и ошеломила, страсти в этом зануде, оказывается, хватит, чтобы испепелить гору, а полмира залить кипящей лавой.

Он вздохнул, быстро переходя от вспышки ярости к смертельной усталости. Лицо его побледнело и осунулось.

— Даже тогда… — проговорил он хриплым голосом, — каждый находит для себя. И пользуется сам. А вот если вскопает огород… или, скажем, придумает, как по-другому запрягать лошадь…

Она похлопала непонимающе глазами.

— Ты о чем?

Он досадливо махнул рукой.

— Не понимаешь…

— Не понимаю, — ответила она сердито. — А ты, если умный, объясни. Ты же умный?

— Да вот доумничался…

— Объясни! Я женщина, понимаю плохо, зато запоминаю лучше!

— Да как объяснить, — сказал он с досадой. — Ну вот, помню, один из скифов слишком уж набил задницу на своем коне, у того была чересчур костлявая спина. Сколько ни подкладывай войлока… вот и придумал особые петли для ног, чтобы упираться при скачке и беречь задницу. Да так удобно все получилось, что все вокруг начали делать такие же!

Она спросила недоверчиво:

— Это наши стремена, что ли?

— Они самые.

— Так они везде…

— Все от него пошло! — заверил он. — Но если бы искал кувшин с джинном или золотую рыбку?..

Она сказала язвительно:

— А если бы нашел?

— И что? — спросил он.

Она сказала независимо:

— Он мог бы пожелать, чтобы джинн сделал ему стремена! Ему и всем на свете.

Олег покачал головой.

— Нет.

— Почему?

— Джинн, — пояснил Олег, — как и золотая рыбка, как и все остальные волшебные вещи, могут дать только то, что уже есть на свете. Вспомни, ни джинн, ни рыбка никогда никому не дарили того, чего не существовало в природе. Они просто не в состоянии придумать ничего нового!.. Новое придумывает только сам человек. А придумывает только тогда, когда ему трудно, тяжко, плохо… желательно, вообще невыносимо. Потому что, когда просто трудно, мы еще терпим, такая у нас натура, а вот когда невыносимо… только тогда начинаем искать выход.

Она сказала саркастически:

— Хочешь, чтобы людям было невыносимо?

Он сказал холодно:

— Люди все выносят. В том-то и беда, что выносят все, терпят все. Но находятся такие, что не терпят. Вот они и тянут весь род человеческий… одни — к переворотам, завоеваниям, другие — к открытиям. Причем кто-то открывает новые земли, куда можно уйти и какое-то время жить счастливо, другие придумывают всякие ветряные и водяные мельницы, приручают коней, коров, собак, слонов, делают лопаты…

— Лопаты всегда были! — возразила она.

Он хмыкнул, вид у него был саркастический.

— Да?

Больше ничего не сказал, она ощутила себя пристыженной, считает умной именно себя, а ведет себя, как простая дурочка, те спорят ради самого спора и возражают, толькобы не уступить, извечная бабья черта, как она ненавидит эти «милые женские слабости»!

Чтобы не спорить, она полузакрыла глаза, наслаждаясь дивной тишиной, когда даже птицы умолкли, кузнечики не стрекочут, а пролетевшая в трех шагах стрекоза едва не оглушила неприятным шумом и скрежетом жестяных крыльев. Из-под приспущенных век видела, как волхв поднялся, взял посох и, расставив ноги в полушаге одна от другой, укрепил подошвы и замер.

Часть III

Глава 1

Легкий шум возник сперва как будто в ее сознании, потом она сообразила, что в самом деле нечто приближается, и приближается быстро. Но, странное дело, звуки идут как будто из-под земли…

Она подобрала опасливо ноги, еще не поняв, что встревожило, но вот так, упершись спиной в дуб, есть чувство надежности, да еще толстые корни выпирают из-под земли, охраняют…

Шагах в пяти земля поднялась холмиком, осыпалась комьями. Там как раз близко стоит Олег, крепко упершись в землю. Справа и слева начали подниматься еще по одному. Олег резко и сильно ударил посохом, когда земля еще не ссыпалась полностью, а Барвинок только-только начала различать черные блестящие плечи и короткие мохнатые толстые лапы.

Существо содрогнулось от удара, а Олег прыгнул к другому и снова ударил: сильно, жестко и с явным мужским желанием убить. Она увидела, как за его спиной поднимаются еще три таких же холмика, закричала изо всех сил:

— Сзади!.. Берегись!

Он обернулся не сразу, будто ждал, когда вылезут, но все-таки ударил первым. Она снова закричала, когда все набросились, он исчез под их черными блестящими телами, они толкались и свирепо рычали, Барвинок закричала и, схватив лук Олега, попыталась натянуть тетиву, но заревела от бессилия.

Звери рычали громко и победно, но внезапно некая сила отбросила их назад. Олег поднялся с колен, посох в его руках начал вращаться со скоростью крыльев мельницы подсильным ветром, Барвинок видела только широкий размытый диск в его руках.

То и дело слышался глухой удар, размытый диск на миг превращался в быстро вертящийся посох, лицо Олега становится все злее и сосредоточеннее, снова удар, еще и еще. Звери пробовали бросаться, пригнувшись, другие подпрыгивали, но первых бил в голову, другим перебивал задние лапы, Барвинок слышала частый треск, хриплое рычание, где ярость мгновенно сменяется болью…

— Еще двое! — прокричала она. — Слева!

Пятеро из странных зверей ползали на четвереньках, за тремя тянутся широкие полосы крови, Олег в раздражении отшвырнул посох, Барвинок охнула в ужасе, а он начал бить руками и ногами, получалось еще быстрее, а удары стали сокрушительными, словно жертва попадала под удар молота.

Последние, что явились чуть запоздав, сперва двинулись в схватку, потом замерли и начали отступать. Один поспешно стал зарываться в землю. Олег подхватил и швырнул посох. Барвинок услышала треск, зверь вздрогнул и завалился навзничь, раскинув лапы.

Второй почти скрылся в норе, но Олег нагнулся, ухватил, Барвинок охнула, когда он безжалостно вытащил таинственное существо на свет, обхватил его сзади и быстрым рывком сломал шею.

Тело распласталось на земле и застыло, а он подобрал посох, лицо брезгливо искривилось. Она смотрела непонимающе, как он тщательно вытирает о шкуры убитых, существа чем-то похожи на гигантских кротов, и мех у них густой, хоть и короткий.

— Что это было?

Он отмахнулся.

— Не знаю.

— Это послали за нами?

— Конечно, — ответил он. — Кто-то знает, что идем по его шкуру. А это очень нехорошо. Не люблю.

Она сказала дрожащим голосом:

— Да, конечно, лучше нападать исподтишка…

— Лучше, — согласился он.

— Но это нечестно, — возразила она.

— А пятеро на двоих — это честно? — спросил он. — Оставь эти детские считалочки.

Она спросила задиристо:

— А зачем последнего убил? Он уже просто удирал!

— А чтоб не удрал, — ответил он. — Удирать нехорошо.

Он приставил ладонь к глазам козырьком, защищая от яркого солнца, долго всматривался в даль. Лицо стало задумчивым.

Она нервно покосилась на разбросанные трупы, один прямо у кончика сапога волхва полураскрыл страшную зубастую пасть, вот-вот вцепится, а этот рыжий уже то ли парит мыслью ввысь, то ли унесся ею вдаль, никакой боевой ярости в зеленых глазках, только что-то вроде вселенской печали, даже жалко почему-то, так бы и прибила, чтоб не мучился… или прижала бы его голову к груди и почесала за ушами.

Не выдержала, спросила грубо:

— Что уставился?

— Дальше места знаешь? — поинтересовался он.

— Дальше, — сказала она, очень гордая познаниями, — идут племена дубарей, рыбунов, болотичей… А еще горбунов, еще их звали людьми ночи. Уж и не помню, как сейчас кличутся, все время именуют себя иначе… это все голая степь, а дальше страна вся из зеленых долин и пологих холмов… Что скажешь?

Она все косилась на труп с угрожающе раскрытой пастью, хотя бы волхв отодвинулся, а то смотреть спокойно не может, ну вот такая она чуткая и чувствительная, только мужчина может вот так, убив человека или зверя, задумчиво смотреть вдаль и выглядеть почти поэтично.

Лицо его оставалось задумчивым. Она ждала похвалы, так много знать даже не по-женски, она не только красивая, но и вот какая умная, однако он проговорил в затруднении:

— Куда идут?

— Кто? — переспросила она.

— Племена, — объяснил он. — Ты сказала, они идут… В поход? Или простое переселение?

Она уставилась в его неподвижное лицо, чувствуя гнев, досаду и жалость.

— Ты что, не понял?

— Нет.

— Так говорится, — выкрикнула она. — Никуда они не идут, а стоят… ну, не стоят, а проживают на той местности. Не на местности, а на земле, почве! Каждый на своей. Так говорится!

— А почему так говорится? — спросил он, потом, подумав, отмахнулся. — Ладно, все равно не поймешь, ты же красивая. Но серьезный колдун, с которым стоит считаться, тыправа, может быть только дальше, намного дальше этих жалких племен и народностей…

Все еще сердитая, она спросила невольно:

— Почему?

— Магическая вода, — напомнил он. — Где ей собраться здесь? А вот в горах…

— Тот первый, — напомнила она, — жил в долине, если ты ничего не напутал в рассказе.

Волхв отмахнулся.

— Привез в кувшинах. Потому так и берег.

— А Перевертень?

— Единственное ущелье на тысячи верст вокруг, — сказал он. — Каменное ложе, много пещер. Еще удивительно, что только в одном месте скопилась такая вода. Нет, нам придется совершить далекое путешествие…

Ей было безумно приятно услышать это сладостное «нам», но женская привычка противоречить мужчине тут же заставила сказать язвительно:

— Нам? Никуда я не поеду!

Он в свою очередь повел себя как настоящий мужчина, лишенный всяких чувств и понятия об истинной подоплеке женских слов: пожал плечами.

— Ну ладно, — сказал он с легким, совсем легким, как летящая по ветру паутинка, сожалением, — как хочешь.

Она сказала с тревогой:

— Ты что задумал?

Он зевнул, посмотрел на небо:

— Эх, поспать бы… но кто спит в такое утро? Да и время терять — потом век не расплатишься. Ладно, отдыхай, я пошел. Было приятно попутешествовать вместе.

Она остановившимися глазами смотрела, как он поднялся и пошел к коням, прямой и статный, с налитыми силой плечами и толстыми руками.

— Ты с ума сошел?.. — завопила она. — Я же пошутила!

У него не хватило соображения остановиться и подождать, а еще умный, а когда она поравнялась с ним, запыхавшаяся и злая, проронил мирно:

— Я же не понимаю шуток.

— Знаю, — отрезала она. — Но мог бы хоть притвориться!

Он пробормотал в недоумении:

— Зачем?

— Чтоб сделать приятное женщине, — почти крикнула она. — Люди всю жизнь притворяются, будто не знаешь! Если бы не притворялись, все бы друг друга поубивали! Но жить надо вместе, вот и притворяются… А ты?

Он не ответил, нагнулся и рассматривал зверя, что уполз с перебитым хребтом дальше всех и околел почти возле коней. Те сейчас храпели, нервно перебирали ногами и смотрели на людей с надеждой.

Плотный хитин покрыт множеством царапин, некоторые и глубокие, и уже почти заросли, оставив сверху длинную цепь бугорков, словно плохая хозяйка небрежно сшила два куска мешковины, так что зверь немолод, опытен, бывал в серьезных переделках. Если умеет, как жук, прорываться сквозь землю, то блестящий панцирь станет всего лишь матовым, шероховатым. В самом крайнем случае, если прорывается и через острые камни, слегка поцарапает, но эти зарубины говорят, что бывал в драках посерьезнее.

Барвинок со страхом понимала, что хотя плечи совсем узкие, но это для движения под землей, пробивая норы, а так зверь чудовищно силен, такое чувствовалось в каждом движении, а сейчас он и мертвый выглядит пугающе.

— Прости, — сказала она с раскаянием, — это я виновата!

Волхв отмахнулся.

— Пустяки. Нормально.

— Я сглупила, — сказала она.

Он поморщился.

— Стоит ли говорить очевидное? Я же говорю, все нормально.

Она спросила настороженно:

— Что нормально? Что сглупила?

— Ну да, — ответил он мирно. — А как же иначе?

— Нормально, что сглупила?

— Я же сказал.

Она зыркнула исподлобья.