Чтение 28–й страницы книги ~Истребивший магию~

— В чем?

— Успех, — объяснила она, — это нечто долгое и трудное, а когда он приходит, человек ему даже не радуется… или радуется совсем немного, потому что он его ждал, его добивался. И видел, как успех все ближе и ближе. Это как вскопать огород: копаешь и видишь, как все больше вскопанного и как все меньше остается невскопанного. И точнознаешь, когда закончишь… А вот если бы однажды вышел утром на крыльцо, а огород уже вскопан!

Олег нахмурился.

— Как может быть вскопанным, если никто не копал?

Она стиснула губы.

— Это для примера! Я объясняю тебе, тупому, что удаче радуемся больше! Намного больше.

Он нахмурился сильнее.

— Это нехорошо. Это подачка слабому.

Она злобно ощерила зубки.

— Какая подачка, какая подачка? Куда ты залез? Надо просто жить и радоваться. А неожиданная удача, когда ее не ждешь, — это счастье!

Он нахмурился, промолчал, потом вдруг сказал раздраженно:

— Я не хочу, чтобы хоть кто-то получал… хотя бы крохотное преимущество над другими людьми только из-за того, что посчастливилось наткнуться раньше других на амулет, талисман или говорящую рыбу, исполняющую желания!

Она, ошарашенная таким взрывом, спросила почти испуганно:

— А тебе завидно?

В тишине слышно было, как скрипнули его зубы. Он почти прошипел с той злобностью, какую она никак не ожидала от такого сильного и уверенного в своих силах человека:

— Дура. Ты хоть понимаешь, во что лезешь?

— Понимаю, — заявила она, сообразив, что по мордочке не получит. По крайней мере, сейчас и сразу. — Пока вот ты сильнее других! Но если кто-то найдет джинна и освободит, то станет сильнее тебя!.. Тебя это просто бесит.

— Дура, — сказал он безнадежным голосом.

— Зато красивая, — сказала она с вызовом.

Он посмотрел на нее так, будто хотел в самом деле дать по мордочке, но вздохнул и отвернулся, признавая, что да, красивая, а красивых не бьют, красивым все можно.

Под утро Барвинок проснулась от странного ощущения тревоги. Олег рядом спит, как бревно, уверенный в своей неуязвимости, охраняющий его амулет поблескивает на шее мертвенно и зловеще, переговариваясь с бледной луной. У нее зачесались руки ухватить и сильно дернуть, обрывая шнурок… этот надменный волхв сразу растеряет невозмутимость, но шнурок может и не порваться, а тогда… даже страшно подумать, что будет тогда, она горестно вздохнула и перевернулась на другой бок.

Тревога не уходила, а тут еще в кроне дерева проснулись и сонно зачирикали птицы. Земля дрогнула, донесся неясный гул. Некоторое время ничего не происходило, Барвинок начала успокаиваться, как вдруг сильный толчок встряхнул землю. Гул повторился, но не затих, а начал разрастаться, глухой, далекий, но все равно страшный.

Олег приподнялся и сел, опираясь сзади руками. На востоке небо светлеет, но облака в небе еще блеклые, и лицо волхва показалось ей серым, как пепел, покрывший угли отвчерашнего костра.

— Похоже, — проговорил он совсем не сонным голосом, — ребята наконец-то доигрались.

— Что? — вскрикнула она. — Что случилось?

— В подземельях много ловушек, — произнес он хмуро. — Даже слишком. Мелкие обойти сумели, а на последней попались.

Она сказала зло:

— Даже это знаешь?

— Знаю.

— Был там?

Он вяло помотал головой.

— Да везде все одинаково. Сперва дорогу защищают мелочью вроде стреляющих из стен ножей, стрел или дротиков. Потом проваливаются плиты, а в конце, чтобы не отдавать сокровища чужакам, вообще рушат свод.

Гул становился громче, на востоке небо наконец окрасилось розовым. Барвинок со страхом поняла, что восход солнца ни при чем, алый отблеск идет из ущелья.

Превозмогая ужас, пусть волхв видит, что она совсем не трусит, поднялась и пошла в сторону провала. Древний, уже с осыпавшимися краями, он позволял спуститься довольно легко, стена уже не отвесная, дно очень далеко, она стояла на краю и всматривалась, наконец заметила у самого основания темный вход в пещеру.

Сейчас оттуда идет черный дым, она даже на расстоянии ощутила его ядовитость, содрогнулась, а дым медленно заполнял дно ущелья, пока не скрыл целиком, а потом поднялся на высоту в два человеческих роста, вход в пещеру исчез за его завесой.

Когда она вернулась, Олег лежал на спине, забросив ладони за голову, и смотрел в небо с тающим леденцом луны. Зеленые глаза кажутся темными и загадочными, лицо неподвижно, как сама земля, на которой они расположили свой ночной лагерь, а челюсти плотно сомкнуты.

Она завопила издали:

— Ты чего? Ты чего спишь?

Он скосил в ее сторону глаза.

— Пора ехать?

— При чем здесь мы?

— А что ты хочешь, женщина?

— Им, может быть, нужна помощь!

Он фыркнул и опустил веки.

— Таким не помогаю.

Она подбежала и встала над ним, уперев кулачки в бока.

— А кому помогаешь?

— Работающим, — ответил он, не размыкая глаз. — Или тем, кто не работает по крайней молодости или уже по старости. По глубокой старости и немощи. А бездельникам да ворам…

Она вскрикнула:

— Ворам? Это ты их назвал ворами?

Послышался топот, от коней в их сторону мчался, грузно топая толстыми подошвами разношенных сапог, взволнованный Климандр.

— Вы слышали? Вы слышали?

Олег открыл глаза и с минуту всматривался в испуганного парня. Потом вздохнул и поднялся на ноги.

— Вот что, дружище… Тебя Климаксером зовут?

— Климандром…

— Вот что, Климандр, — сказал Олег отечески. — Хотя и говорят, что нельзя радоваться гибели людей, но, по-моему, нельзя радоваться гибели хороших людей. А когда воттакие гибнут, уж извини, как твои друзья, то можно и нужно. Это даже гуманно, если смотреть издали…

Барвинок подумала, что нужно спросить насчет этого слова, вечно волхв придумывает какие-то свои, а Климандр вытаращил глаза.

— Что? Они погибли?

— Да.

— Это невозможно!

— Возможно, — ответил Олег. — Земля сама иногда очищается от таких… Жаль, редко.

— Но… как?

Олег мотнул головой в сторону края пропасти:

— Пойди посмотри. Я еще не смотрел, что там и как, но иногда верить можно и женщине. Посмотри на нее — и увидишь, что и как. Боги долго терпят, но больно бьют.

Климандр ринулся к обрыву с такой резвостью, что едва не свалился, долго стоял там, а когда повернулся к ним, лицо было смертельно бледным.

— Они не могли погибнуть! — прокричал он в отчаянии.

Олег пожал плечами, подниматься и смотреть в провал и не собирался, а Барвинок сказала молодому парню печально:

— Боюсь, этот человек прав. У вас опасное занятие.

Климандр вернулся к ним, бледный и вздрагивающий. Глаза огромные, испуганные, только теперь стало видно, что он всего лишь ребенок, большой и крупный, с сильным телом и жилистыми руками, но ребенок.

— Не могли, — повторил он убито. — Как же так? Всегда все было хорошо…

— Повадился кувшин по воду ходить, — сказал Олег сочувствующе, — там ему и голову сломить. Знаешь, парень, вернись к своей работе плотника. Не потому, что там безопаснее, плотник может топор на ногу уронить или под бревно попасть, но есть работы достойные и недостойные. Быть плотником — достойно. Как и пахарем или каменщиком. А вот вором или грабителем могил…

Климандр растерянно хлопал глазами, слишком оглушенный, чтобы понимать даже простые слова, а Барвинок шипела сквозь зубы от злости, нашел когда читать мораль, самому бы что-то сказать в ответ, но умные слова, как назло, не идут в разгоряченную голову.

Наконец Климандр махнул рукой и потащился к оставленным коням. Олег мрачно посмотрел на Барвинок.

— Прямо разрываешься от сочувствия! А он в самом деле выиграл.

— Что?

— Да хотя бы коней, — сообщил Олег. — Со всей поклажей. Теперь они его. И в хозяйстве пригодятся, и вообще… можно сказать, уже человек подпорчен. Может быть, не совсем, но червоточинка уже появилась.

— Из-за чего? Что кони достались ему?

— Что достались даром, — пояснил Олег.

— И вот так сразу испорчен?

— Не обязательно сразу, — объяснил Олег дотошно. — Но когда что-то достается легко, потом не хочется добывать с трудом. Ищешь путей, как бы тоже без усилий и… много. Ну там кто-то заработал несколько монет, а ты их р-р-раз и украл! Красиво, лихо, даже похвастаться можно потом. Перед такими же… Ладно, досыпать будешь? Или позавтракаем и поедем?

Она смерила его холодным и вместе с тем удивленным взглядом.

— Чего это ты стал вдруг таким заботливым?

— Я всегда заботлив.

— Раньше ты не спрашивал, — напомнила она зло, — что хочу я или не хочу.

— Потому что лучше знаю, — пояснил Олег, — но сейчас это… как его… проявляю внимание. Хотя, ты права, уже не заснуть, так что лучше доставай еду, перекусим. Ехать по росе — самое милое дело. Птички… поют, кузнечики… это самое… скачут… и даже прыгают, представь себе…

Она поморщилась, но послушно потащилась к сброшенным на землю седлам и мешкам. Олег проводил ее задумчивым взглядом, лицо оставалось очень серьезным.

Глава 17

Она разложила на скатерке съестные запасы, уже собиралась заново разжигать костер, это долго бить кресалом по огниву, у нее никогда сразу не получается, как у мужчин, но этот рыжеволосый лишь бросил на угли сухие прутики, мощно дунул, и под взлетевшими хлопьями пепла жара оказалось достаточно. Вот уж не подумала бы, чтобы пламя взметнулось яркое и жаркое. Веточки весело захрустели на молодых зубках огня, затрещали, пошли расщелкиваться, а волна тепла ударила ее в лицо и нежно окутала тело.

— Ты злой, — сказала она с убеждением.

Он подумал так основательно, что она снова начала потихоньку беситься, как можно над таким размысливаться, каждый отвечает сразу «да» или «нет», хотя отвечающих «да» надо еще поискать, наконец он проговорил:

— Не думаю. Нет, я не злой.

— А какой?

— Не злой.

— А зачем же тогда?

Он взял кусок мяса в одну руку, хлеб в другую и сказал медленно, раздельно и веско, словно вбивал ей в темя большие гвозди огромным молотком:

— Преимущество одного человека над другими допустимо только за счет его работы, трудолюбия, упорства, ума… воли… еще чего? Словом, только за счет личных качеств! Поняла?

— Зануда, — сказала она.

Он поморщился, но откусил от ломтя мяса, пожевал с задумчивым видом и поинтересовался:

— А как тогда зовется человек внимательный, который вникает во все детали?

— Вот я и говорю, — возразила она победно, — зануда! Какой мужчина станет вникать во все детали?

Он пробормотал:

— Мужчины все разные… Это женщины на одну колодку.

— А ты все еще не понимаешь, что всякие простые вещи доказываешь мне, такой умнице?

Он прожевал, нахмурился.

— Не сообразишь? А кто доказывал, что надо сохранить магию? И что плавающие в море кувшины с засунутыми туда джиннами — хорошо? И говорящая рыба в проруби — замечательно? А чтоб разбогатеть, не обязательно учиться и трудиться, надрывая жилы, а достаточно в нужном месте сказать: «Сезам, откройся»?

Она вскинула брови повыше, понимая, что так выглядит особенно красивой, хрупкой и беззащитной.

— А это при чем? — прощебетала она милым голоском, что так обезоруживает мужчин. — Это другое!

— Как другое?

Она заявила уверенно:

— Это уже удача. Это уже не от человека, а от стечения… обстоятельств, что ли.

Он посмотрел так, словно горел желанием прибить ее на месте, процедил зло:

— Так и не поняла? Я хочу убрать эти, как ты говоришь, обстоятельства. Вообще! Не потому, что лично мне угрожают, а потому что угрожают всему роду людскому.

Она сказала саркастически:

— Ах-ах, всему роду! Он, видите ли, о всем человечестве заботится!

Он не стал отнекиваться, как она ждала, напротив, набычился и спросил хмуро:

— Тебя это удивляет?

Она ответила нагло:

— Еще бы! Такой брехни еще не слыхивала.

Некоторое время ели молча, за таким спором и удавиться недолго, а разогретый на горячих камнях хлеб хрустит и пахнет восхитительно, корочка получается тонкая и соблазнительная, а под нею пахучая мякоть. Мясо так вообще просто тает на губах, Барвинок только сейчас ощутила, насколько сильно проголодалась, а вчера так вымоталась,что заснула, почти не поужинав.

Но чувство справедливости мешало просто жевать и наслаждаться простой человеческой радостью, еще не проглотила кус, но зло прошамкала:

— А зачем брешешь? Или хочешь сам управлять людьми по непонятным своим правилам?

Он ответил размеренно:

— Тому, кто желает вести народ за собой, приходится идти за толпой. А ты видишь, иду против самой главной страсти толпы: получать всего и много… бесплатно, без труда! Так где отыскала жажду власти?

— А вот отыскала!

— Где?

— Да вот в этом! — прокричала она. — Люди жизнью рискуют!.. А ты… А ты что о них сказал?

Он проговорил строго:

— Рисковать нужно только для защиты рода, племени, народа… а то и жертвовать. Вор тоже всегда рискует! И что? Риск — благородное дело?.. Воры благороднее тех, кто работает честно?

— То воры, — возразила она, — а то искатели сокровищ!

Он осведомился:

— Они ищут в горах серебряную или золотую руду?.. Долбят камни, чтобы добыть алмазы?.. Не-е-е-ет, они хотят отнять уже готовое! Не вскидывайся, я тоже вижу разницу: отнять у живого или снять с мертвого. В первом случае это воровство, во втором — мародерство. А то, что человек умер не сегодня утром, а сто или больше лет тому, дела не меняет.

— Еще как меняет! — возразила она, но вдруг ощутила, что, хотя правда на ее стороне, все-таки доводы ускользают, как рыбешки из пальцев. — А вот все не так!

Олег проворчал брюзгливо:

— Искатели сокровищ… Подлейшее, даже преподлейшее занятие. Но, ишь ты, как все сумели перевернуть в людских головах!.. Теперь эти дураки и бездельники, что не хотятни работать, ни учиться, выглядят почти героями. Ишь, отправляются отыскивать и забирать сделанное или заработанное чужим трудом!

Она запротестовала:

— Ну что ты такое говоришь? Эти сокровища теперь никому не принадлежат.

— И что, — поинтересовался он ядовито, — тем самым законно их отыскать и присвоить?

— Ну да!

Он сказал хмуро:

— Да, конечно, по людским законам так. Но как насчет закона, который дан нам свыше?

Она невольно посмотрела вверх.

— Кем?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Да это и не важно. Только чувствую, что такой закон есть. Человек должен работать, трудиться, создавать… а не подбирать чужое.

Она запротестовала еще жарче:

— Какое чужое? Или ты хочешь, чтобы оно попало в руки плохих людей?

Он насмешливо скривил губы.

— Плохих? В смысле, еще хуже?.. А что, есть разница?.. И те, и другие считают соперников плохими и недостойными. И как оправдание себе говорят, что надо поскорее прибрать это к рукам, чтобы не досталось тем сволочам.

— А что, — съязвила она, — будет лучше, если разбойники доберутся до сокровища раньше?

Он покачал головой, во взгляде была такая жалость, что Барвинок едва не заревела от обиды и возмущения.