Чтение 41–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

Я даже не знаю, нужны ли самочке вообще хоть какие-то мозги, если за нее все решают самцы. Может быть, секрет в том, что Лоралея моментально принимает взгляды того самца, который ее завоевывает, тем самым доказывая ей, что – самый могучий, самый сильный и вообще самый-самый?

Ладно, если поведение и сокровенную суть Лоралеи хоть как-то и объяснил, пусть совсем коряво, то поведение лордов не лезет ни в какие ворота. Про себя молчу, вообще стыдно подумать, что я тоже… этот. Да. Этот самый.

Мимо пронеслась, как ветер, повозка, впряжены красавцы-кони, реквизированные по праву войны из владений графа Ришара. Обогнав нас, притормозила, занавеска откинулась, выглянул смеющийся отец Дитрих.

Когда мы догнали, он сказал с чувством:

– Спасибо за коней, сын мой. Я сегодня же буду в крепости. Хоть и ненадолго отлучился, но успел соскучиться.

Барон Альбрехт быстро взглянул на меня и спросил громко:

– Как думаете, святой отец, всегда ли женщина – зло? Или от них бывает хоть иногда и польза?

Отец Дитрих сказал со вздохом:

– Помню, когда я был молодым, подслушал разговор двух престарелых настоятелей… Один спрашивает другого, святой отец, вы когда были в последний раз с женщиной? Тот отвечает: полгода тому. А я, отвечает второй довольно, два года! Тьфу-тьфу, не сглазить бы!.. Ушли, посмеиваясь, а я остался в недоумении: дураки, чему радуются?.. Теперь понимаю.

Я посмотрел исподлобья.

– Я и теперь не понимаю.

Он вздохнул.

– Понимаете. Другое дело, не принимаете.

Он махнул рукой кучеру, кони рванулись, и коляска через пару мгновений скрылась далеко впереди. Барон Альбрехт с досадой хлопнул себя по боку.

– Черт… Придется и мне…

– Что? – спросил я с любопытством. – Завести себе женщину?

– Я что, – огрызнулся он, – совсем дурак? Коня нужно завести другого! Я так привык к своему буланому, что и в голову не пришло взять по праву войны из конюшни графа хоть одного коня.

– Обязательно возьмите, – посоветовал я. – Пока не поздно. Потом грабить будет уже неловко. Да и просто нельзя.

Он остановился коня.

– Тогда я вернусь?

– Да, – сказал я. – С новым конем догоните нас быстро.

В крепости меня ждал сюрприз: благородный сэр Альвар Зольмс, командующий двумя полками элитной конницы Фоссано, по прямому приказу своего начальника первого гарнизона, графа Рейнфельса, сумел с тремястами прекрасно вооруженных рыцарей первым добраться через все болота до нашей крепости и жаждал быть представленным коннетаблю и получить от него приказы, что делать дальше.

Благодушный от победы, я передал через слуг, что приму его лично в своих покоях вечером. Лоралея вошла в свои покои с таким видом, словно никогда здесь не была, я терпеливо напомнил ей, что вот здесь ее угол с одеждой, здесь обувь, вот колокольчик для вызова слуг…

Ее лицо оставалось непроницаемым, а когда я попытался ее поцеловать, холодно отстранилась. Я поклонился, сдерживая улыбку. Мы это уже проходили, знаем, как пойдет дальше.

– Леди Лоралея, – произнес я почти официально, – вечером я принимаю лорда Альвара Зольмса. Это один из важнейших вельмож королевства Фоссано. Правда, здесь он подчинен мне… Я не хочу, чтобы у него создалось впечатление, что в Армландии одни грубые дикари. Постарайтесь в интересах державы и просвещенного армландизма устроить хороший стол и вообще создать милую обстановку… Ну, там свечи, розовая вода, запах благовоний…

Она наклонила голову.

– Я сама прослежу за ужином.

– Спасибо, – сказал я и добавил церемонно, – вы очень любезны, леди Лоралея.

– К вашим услугам, – ответила она почти враждебно и уточнила на всякий случай, если я совсем круглый дурак: – В интересах нашей Армландии.

– Да-да, – поспешно сказал я и отступил с поклоном, – в ее великих интересах.

Она вышла из комнаты, а я, чувствуя себя довольно глупо, прошел на балкон, оттуда видна большая часть двора, стены, башни и даже далекие горы.

Завтра с утра обязательно рвану к Тоннелю. Там поблизости наверняка уже войска десятка моих верных вассалов. Вторжение с такими силами начинать еще нельзя… хотя, кто знает, но можно разместить их в герцогстве Брабант…

В бок резко кольнуло, я еще не понял, что случилось, и тут же взгляд упал на человека, который вышел из типографии, поднял голову и торжественно перекрестился, глядя в небо с таким видом, словно оттуда видят только его одного.

– Чертов Ульфилла, – процедил я злобно, – все еще не уехал… нет, точно в шею придется…

Мимо Ульфиллы шествовал сэр Грандкурт, спокойный и величавый, как гусь среди уток, и Ульфилла изменил бы сам себе, если бы не оглядел благородного и немолодого рыцаря с головы до ног и не спросил сварливо, что он делает, шатаясь вот так по двору, когда есть церковь, есть крест, когда можно молиться, общаться с людьми, разговаривать со святыми отцами о высоких истинах…

Сэр Грандкурт в свою очередь с неудовольствием оглядел с головы до ног невзрачного священника, и я услышал, напрягая слух, как он процедил сквозь зубы:

– Я разговариваю с собой.

Отец Ульфилла вскрикнул:

– Что? Вы с этим дурным человеком еще и разговариваете? И даже общаетесь?.. Немедленно порвите с ним всякие отношения и прямо сейчас падите на колени и со всем жаромдуши поговорите с Богом!.. Только он выслушает и поймет вас!

Сэр Грандкурт поморщился.

– Господь и так все видит и слышит. Ему не нужен мой громкий голос.

– Голос нужен не Господу, – отрезал Ульфилла, – а вам, несчастный! Господь живет в каждом из нас, но услышит он только, если внятно облечете свое мычание в громкие и ясные слова, чтобы сами их поняли и прочувствовали.

Сэр Грандкурт спросил грозно:

– Это у меня мычание?

– А попробуйте сказать вслух, – предложил Ульфилла со злым ехидством. – И сами узрите!

Он ушел, оставив сэра Грандкурта шевелить складками на лбу, а я подумал с нехорошим предчувствием, что Ульфилла слишком быстро обучается и полемике, за словом в карман не лезет, а мы уже знаем, что фанатикам воли давать ну никак нельзя.

Отец Дитрих счастливо перебирал листки, отпечатанные за время его отсутствия. Молодые священники суетились вокруг, наперебой показывая эскизы обложек: уже не только из серебра и золота, но и варианты для бедных – из меди, латуни и даже бронзы.

Он оглянулся на стук моих шагов, в глазах восторг, а пальцы дрожат от жадности, не желая выпускать духовные сокровища.

– Ах, сэр Ричард, – сказал он счастливо, – я просто как в раю!.. Подумать только: всего за месяц можно получить экземпляр Библии! Это же немыслимо просто.

– Да, – сказал я важно, – это скорость… Правда, когда ребята наловчатся, то можно еще быстрее. Как второй стан?

Отец Дитрих засиял так, что мог бы осветить целый город, лицо озарилось, как у ангела.

– Это моя вторая радость, – произнес он ликующе. – Скоро соберем! Почти все части готовы. Не могу себе представить: два экземпляра Библии в месяц!.. Это же сколько можно напечатать за год?

– Уйму, – подтвердил я очень серьезно. – Однако надо будет развивать книгопечатание и на местах. Мы не зря передали чертежи отцу Ульфилле. Кстати, он все еще здесь! Надо ему подсказать деликатно, что, если за сегодня не уберется, завтра вытолкают за пределы крепости пинками. За такой приятной операцией я прослежу лично. Мое терпение лопнуло.

Он поморщился, указал мне на деревянную скамью, сам сел на соседнюю, не выпуская из рук драгоценные листки.

– Да, – ответил он, – удивительно неприятный человек. Не может не наживать врагов. Но он бьет по самому чувствительному месту, и люди его слушают.

– Какому? Обличает богатых?

– Не только, – ответил отец Дитрих и вздохнул. – Человек не Бог, но и не скот. И он чувствует, когда слишком уж скот… Чувствует, но… живет. Все живут, и он живет. Каждый находит оправдание своему скотству в том, что не один. Но иногда находится некто, у которого хватает сил сбросить с себя скотство и завопить: «Люди, опомнитесь, куда мы идем?». И тогда маятник может качнуться в другую сторону. Порой… излишне резко.

– Знаю, – ответил я тоже невесело, – проходили. Савонарола, Торквемада…

– Савонарола? – переспросил он. – Ты уже упоминал это имя. Он тоже начинал вот так?

Я отмахнулся.

– Не совсем. Девушка, которую любил, посмеялась над ним, а он с горя ушел в монастырь. И там неожиданно для себя открыл новый мир. Увлекся. Сам начал выступать с проповедями. Сперва в своем монастыре, потом перед народом. Требовал обновления церкви, обличал испорченность нравов и, главное, не стеснялся в выборе выражений. Тут, главное, не стесняться в выражениях, народ любит скандальные разоблачения. Вскоре его избрали настоятелем знаменитого монастыря Сан-Марко. Ну, он и разошелся… После его речей дамы перестали одевать в церковь украшения, купцы возвращали нажитое обманом добро, а затем дошло до того, что женщины и богатые юноши срывали с себя золотые украшения и бросали в огонь.

– Ого, – произнес отец Дитрих пораженно, – какой молодец!

– Ну да, – ответил я саркастически, – кто спорит…

– А мужчины после его проповедей, – спросил он, – брали в руки оружие и шли погибать за Отечество?

– Вот именно, – подтвердил я. – Даже самые распутные!

– Поразительно!

– Да нет, это как раз объяснимо. После речей Савонаролы им становилось стыдно, спешили кровью, так сказать, смыть свой позор и падение.

– Да, – произнес отец Дитрих торопливо, – рассказывайте. Рассказывайте об этом удивительном и замечательном человеке…

– Гм, – сказал я, – насчет замечательности спорно…

Отец Дитрих озабоченно качал головой, лицо приняло озабоченное выражение. Я продолжал рассказывать, опуская точные географические данные, имена и даты, как Савонарола не щадил никого: громил в проповедях священников, лордов, граждан и купцов, крестьян и солдат, холостых и женатых…

Когда правитель Флоренции Петр Медичи запретил ему проповедовать во время поста, Савонарола перебрался в Болонью, где жена правителя Болоньи приказала своим телохранителям убить дерзкого проповедника за то, что он прямо в церкви назвал ее дьяволом.

В своем монастыре Сан-Марко Савонарола продал все церковное имущество, изгнал всякую роскошь, а монахов заставил, неслыханное дело, работать. Папа римский Александр Четвертый пытался привлечь дерзкого проповедника на свою сторону, предлагал ему сперва архиепископство там же во Флоренции, потом – неслыханное дело! – пост кардинала, однако Савонарола, оставаясь по сути мелким провинциальным священником, все с негодованием отверг и продолжал яростно обличать Рим и духовенство.

Вскоре и без покровительства папы он стал настоящим правителем Флоренции, после чего сразу же восстановил республику, перестроил работу политической системы, поземельный налог заменил подоходным, основал заемный банк, изгнав из Флоренции всех ростовщиков и менял, что брали по тридцать два с половиной процента.

Сам Савонарола провозгласил королем Флоренции Иисуса Христа, а он, дескать, только его правая рука здесь на земле. Отныне флорентийцы постились, посещали церковь, женщины ходили только в простых одеждах, на улицах вместо песен распевали псалмы, из всех книг читали только Библию, многие уходили в монастыри.

В этом месте отец Дитрих начал озабоченно хмуриться, а я спросил ехидно:

– Что-то не так?

– Да нет, – сказал он быстро, – все хорошо, продолжай, сын мой.

Проповеди, рассказывал я, проходили в часы, когда флорентийцы обычно устраивали балы и маскарады. Святотатцам, которые предпочитали все-таки пойти на бал, он велел вырезать языки, азартных игроков разорял огромными штрафами, развратников и гомосексуалистов сжигал живьем на площадях при большом стечении ликующего народа под его одобрительные выкрики.

Отец Дитрих снова заерзал на скамье, даже листки передал подбежавшему монаху. Взгляд стал совсем встревоженным.

– Что-то не так? – спросил я с лицемерным удивлением. – Разве не похвально такое рвение?

– Похвально, – буркнул он, – похвально. Но только рвение.

– А дела?

– Дела нельзя вершить только по справедливости, – сказал отец Дитрих неохотно, – человек очень уж несовершенен. Его нужно тащить из болота медленно и осторожно, чтобы уши не оторвались… А оторвутся – еще глубже погрузится в болото грязных страстей.

– Да так, что и не вынырнет, – добавил я. – Знаем, проходили. Папа не раз пытался его удалить из Флоренции, но народ заступался за своего любимца и вождя. Против Савонаролы не раз выставляли других проповедников, он побеждал всегда с триумфом, папа запрещал ему проповедовать, но для Савонаролы высшим судьей был Христос, и славаего росла, его проповеди переводили на иностранные языки, даже на турецкий для султана.

Не раз Савонарола словом останавливал вражеские нашествия, а у Франции он вытребовал захваченные ею флорентийские города. Удивительное дело, он преуспел даже там,где проваливались и умудренные правители и политики: удерживал свободу и независимость Флоренции, когда всю Италию захватывали то Франция, то могущественная Германия.

Если учесть, что папой римским был все это время человек, который в миру был известен как самый жестокий и коварный правитель на свете под именем знаменитого отравителя Борджиа, отправлявший на тот свет врагов своими знаменитыми ядами, а против Савонаролы также выступали герцог миланский и кардинал Асканио Сфорца, плюс все проповедники, потерявшие из-за Савонаролы репутацию, то удивительно, что Савонарола не только не отступал, но вел победоносную кампанию.

Папа римский поручил доминиканцам рассмотреть проповеди Савонаролы и найти ересь, чтобы отправить его на костер, но те с сожалением ничего не нашли, и папа снова и снова предложил дерзкому бунтарю сан кардинала.

Собственно, главная опасность Савонаролы не столько в его проповедях, а в том, что сумел доказать изумленному миру, дескать, добрый католик может и даже обязан противиться неверным приказам. Даже если те исходят от самого папы римского. И не только противиться, но и победить!

В попытке убрать Савонаролу герцог Миланский позвал против Флоренции императора Максимилиана, тот осадил Ливорно, синьория умоляла Савонаролу спасти город, Савонарола устроил процессию, поднял народ на защиту, и Ливорно был спасен.

На волне народного подъема Савонарола решил нанести последний удар по дьяволу и его приспешникам. Созданные им отряды мальчиков врывались в знатные дома и ломали драгоценные вещи, по городу всюду отбирали игральные карты, светские книги, музыкальные инструменты, духи и все предметы роскоши. Все это сжигалось на «костре тщеславия».

Все попытки просто убить Савонаролу с помощью наемных убийц были сорваны. Не в силах ни подкупить, ни как-то еще справиться с мятежным священником, папа наконец отлучил его от церкви. Савонарола отказался повиноваться отлучению и заявил, что имеет право апеллировать к Вселенскому собору. В пику папе он продолжал проповеди еще жестче, обличая Рим и его роскошь, бичуя и укоряя. Папа прислал указ с требованием отправить Савонаролу в Рим и заключить его там в тюрьму, а если этого не сделают, то вся Флоренция будет отлучена от церкви, а также все, что будет общаться с Савонаролой или даже слушать его.

Однако флорентийцы стояли за Савонаролу, он же требовал созыва Вселенского собора, на котором смог бы опровергнуть выдвинутые против него обвинения. Этого папа римский никак не мог допустить, снова прислал указание схватить дерзкого и заключить в тюрьму, а своим тайным службам велел избавиться от него любой ценой. Пусть даже ценой временной потери Флоренции.

Отец Дитрих беспокойно завозился, лицо тревожное, примеряет к нынешней действительности, спросил глухо:

– И чем закончилось?

Я невесело усмехнулся.

– Ага, устали от его побед? Извините, я слишком увлекся и чересчур подробно…

– Нет, просто тревожно стало… очень тревожно. Такое наступление на грехи человеческие обычно заканчивается ужасающим реваншем. Скотство в человеке так легко не сдается.

Я сказал успокаивающе:

– Хитрые побеждают честных всегда. Политики поступили не совсем чисто. Вернее, совсем нечисто… Устроили грандиозную провокацию, сыграв на суеверии простого народа. Мол, такой божий человек, если чист перед Господом, сумеет пройти через огонь, тем самым доказывая свою невиновность и избранность. Разожгли на площади огромный костер, собрались несметные толпы народа. Савонарола, понятно, не явился. Разочарованный народ начал обвинять своего вождя и любимца в трусости, как же – такого зрелища лишились!..

– Толпа, – произнес отец Дитрих невесело, – хуже стаи зверей. Но иногда умным людям удается использовать во благо даже ее звериность, тупость и жадность.

– Вот-вот, – согласился я. – Короче, он был схвачен. Его пытали четырнадцать раз в день целый месяц, но даже в тюрьме он сочинял проповеди, а последнее сочинение написал за несколько часов до казни на переплете одной книги. Его повесили, потом сожгли. Затем, понятно, через годы и годы учение оправдали, малость подчистив, в его честь составили службу, поставили памятники и статуи, как самоотверженному подвижнику церкви. Мертвый он не опасен, а жизнь его и деятельность в самом деле укрепили нравственный авторитет духовенства.

Отец Дитрих произнес уже строже:

– Надеюсь, отец Ульфилла не сумеет развернуться так же… широко.

– Не дадим, – согласился я.

Он посмотрел на меня с вопросом в глазах.

– Как?

Я ухмыльнулся. Надеюсь, это получилось не слишком отвратительно, а то в глазах отца Дитриха мелькнула некая тень отвращения или чего-то близкого.

– Я политик, – объяснил я торопливо. – Потому не дам кренить корабль ни на один бок. А кто будет мешать… могу за борт без суда и разбирательств. Мол, сам пьяный ночью поблевать вышел и споткнулся. Цезарь Борджиа перед нами щенок… Если покой команды и порядок на корабле дороже жизни одного смутьяна, то какие могут быть публичные разбирательства? А тайные службы на что?

Лицо отца Дитриха омрачилось.

– К счастью, он уезжает.

– Да, – сказал я, – пусть с ним местные лорды разбираются. Но если он воспротивится и восхочет задержаться еще хоть на сутки, то на следующие его похоронят!

Глава 16

Благородный сэр Альвар Зольмс, командующий двумя полками элитной конницы, оказался молодым и веселым рыцарем. Шрам на подбородке и еще один на скуле яснее ясного сказали, что это не придворный хлыщ, а полевой командир, вон как пропечен солнцем, обветренная шея шелушится, а у глаз крохотные морщинки, что возникают, когда долго и тревожно всматриваешься вдаль.

Леди Лоралея держалась ровно и приветливо, ничуть не выдавая, что у нас с нею разногласия и что она вообще здесь пленница. Возможно, уже сказывается близость ночи, когда все волшебно изменится.

Лорд Зольмс с первой же минуты был настолько очарован Лоралеей, что сразу же начал тайком, когда я поворачивался к слугам отдать приказания, отпускать ей комплименты, чересчур откровенно и демонстративно таращил глаза на ее грудь, вздыхал и хватался за сердце. Наконец я напустил на себя блаженный вид сытого и пьяненького, расслабился в уютном кресле и сделал вид, что заснул.

Зольмс начал отпускать комплименты откровеннее, леди Лоралея улыбалась, но никак не реагировала. Слуги начали ходить на цыпочках, говорили тихо. Один, самый бойкийи смелый, приблизился к столу и, отвесив лорду Альвару поклон, деловито взял со стола кувшин с вином.

Он только повернулся, чтобы уйти, я открыл глаз и сказал отчетливо:

– Эй, ворюга! Ты куда взял вино? Не видишь, что я сплю только для лорда Зольмса?

Лоралея звонко расхохоталась, лорд ужасно смутился, краска бросилась в лицо, сидел весь пунцовый, даже уши запылали цветом железа, когда его вынимают из груды раскаленных углей.

– Сэр Ричард, – сказал он дрогнувшим голосом, – меня подвело очарование вашей супруги… Не знаю, что со мной! Но, увы, она даже не обратила внимания на мои комплименты.

– Я знаю, – ответил я весело и доброжелательно, – прошу простить меня, граф. Я не должен был подвергать вас такому искушению.

– Увы, я начал сам…

– Но я мог остановить раньше, – прервал я. – Мою супругу зовут Лоралеей. У нее есть прозвище, которого я сам раньше не знал – Верная.

Лорд Зольмс перекрестился.

– Вам, сэр Ричард, неслыханно повезло. Я намеревался поздравить вас с гроссграфством, но поздравляю с такой сказочной женщиной!

– Спасибо, граф. А теперь давайте я расскажу, что вам и вашим людям предстоит. Во-первых, быстрым маршем идете к Хребту, сейчас я вам покажу место на карте…

Он вскинул в удивлении брови.

– К Хребту? Зачем?

– Когда придете в эту точку, – деловито объяснил я, – получите дальнейшие инструкции.

– Речь, – произнес он настороженно, – не о простой дислокации войск?

– Если бы о простой, – ответил я и посмотрел ему в глаза, – я бы сказал все сразу. Без напускания тумана. Понимаете?

Он вздрогнул, вытянулся.

– Да-да, сэр Ричард! Нет, не понимаю, но это неважно. У вас уже есть определенная репутация в Фоссано. Потому я выполню все ваши приказы, не задавая вопросов.

– Отлично. Теперь смотрите, как лучше пройти коннице…

Он следил за моей рукой внимательно, дважды задал уточняющие вопросы, все строго по делу, поинтересовался, где проще идти пешему войску, и сразу же уточнил, что у его командира, лорда Рейнфельса, еще и двенадцать тысяч кнехтов, из них пятьсот арбалетчиков в тяжелом вооружении, им бы поменьше лазить по скалам…

– Вот здесь и здесь, – указал я. – Здесь хорошая дорога, карабкаться не придется. Вы, как понимаю, останетесь дожидаться подхода своих полков?

Он посмотрел мне прямо в лицо.

– Сэр, если можно, то я оставил бы это на своих младших командиров. У меня триста лучших из лучших рыцарей Фоссано, я хотел бы…. Понимаете… если возможно…

– Хорошо, – оборвал я. – Я буду иметь в виду.

Он ушел счастливый, я сам закрыл за ним дверь, Лоралея вернулась к столу, улыбка покинула ее лицо. Я подошел к ней деревянными шагами, она вскинула на меня вопросительный взгляд, я отвесил церемонный поклон.

– Большое спасибо, – сказал я нейтрально, – вы держались великолепно. Так и должна вести себя госпожа Лоралея, супруга гроссграфа Армландии!

Она чуть наклонила голову, мне даже почудилась слабая улыбка на ее пухлых губах.

– Надеюсь, ваш гость не разочарован.

– Напротив, он очарован!

– Да, он смотрит на вас с великим почтением.

Я отмахнулся.

– Ерунда. Зато с каким восторгом смотрел на вас… Это надо было видеть. Я получил истинное наслаждение.

Я готов был говорить прочие банальности, они срываются с языка легко и бездумно, в сумраке сказочно видны ее ясные лучистые глаза и упавшая на лоб крупная прядь волос. Я еще не смел коснуться ее, только бережно и очень медленно взял ее ладонь в свои руки, молча целовал ее пальцы и замирал от нестерпимого счастья.