Чтение 42–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

Она оглянулась в сторону спальни, на ее лице появилось задумчивое выражение. Медленно, словно в трансе, она пошла в ту сторону, я задержал дыхание, а Лоралея на полдороге вскинула руки, платье легко соскользнуло с тела, открыв его во всем блеске и красоте.

Все еще не дыша, я дождался, когда наклонится и возьмется за край одеяла, торопливо сбросил одежду сам и был уже у ложа, когда Лоралея только-только опустилась на перины.

Она повернула ко мне голову, глаза странно поблескивают в полумраке. Я встретил ее взгляд с радостным испугом и бешено колотящимся сердцем, прикоснулся ртом к ее губам, пока еще бережно и осторожно, ощутил слабый, очень слабый отклик, возликовал, мои ищущие руки пошли по ее телу.

Она нежно, почти неслышно и как-то неумело поцеловала меня в край губ, но мне хватило, чтобы жар начал заполнять от пяток до кончиков ушей, но я терпеливо ждал, наконец она сомкнула руки на моей шее, а ее тело стало горячим и податливым.

– Лоралея, – шепнул я жарко, – я люблю тебя… Я так тебя люблю… Я просто безумно тебя люблю!

– И я люблю тебя, мой лорд, мой повелитель…

Жар начал переливаться, я чувствовал, уже в ее тело. Странное ощущение, я чувствовал все ее даже самые затаенные желания, как и она мои. Дыхание мое пошло чаще, острое наслаждение зародилось моментально, заполнило меня всего и не отпускало, держа на вершине наслаждения целую вечность.

– Лоралея…

– Ох, мой лорд!..

Потом мы долго лежали, часто дыша и не выпуская друг друга из объятий. Наконец я повернул голову и посмотрел ей в лицо. Лоралея улыбается чисто и ясно, глаза сияют, на щеках стыдливый румянец. Я снова начал покрывать поцелуями ее щеки, она смеялась и отбивалась, уверяя, что щекотно.

В широкие окна заглядывает узкий ковшик луны и яркие, почти южные звезды. Я держал в объятиях лучшую женщину Вселенной, самую совершенную, но, странные мы существа, мысли как-то незаметно и хитренько ушли к Тоннелю, я почти увидел, как по нему проходят мои железные войска, железные в том смысле, что в железных доспехах. А так пока что это еще та вольница, у каждого лорда свое войско, гроссграфу подчинен только сам лорд, но не его войско и вассалы.

– Сделаю кофе, – сказал я. – Тебе тоже?

– Да, мой лорд, – ответила она. – Мне очень нравится кофе.

– Я его обожаю, – признался я. – Просто не могу без него.

– Я тоже очень люблю кофе, – сказала она с мягкой улыбкой. – И аромат, и вкус…

Можно бы и в постели, но я ощутил, что в данной ситуации лучше встать, мы одни, за столом можно сидеть и голым. Лоралея провожала мою спину смеющимися глазами, все понимает, вернее, чувствует меня так, как только могу чувствовать себя сам, а то и лучше.

Я создал две большие чашки, одну подал ей в постель, Лоралея кивнула с благодарностью, я тихо любовался, как она медленно и с удовольствием отхлебывает горячий напиток, смешно оттопыривая верхнюю губу.

– Господи, – прошептал я, сердце мое щемило от ничем не омраченного счастья, нашей близости, ее доверчивого взгляда, собственной восторженной нежности и радости, – господи, как же я люблю тебя…. Это невообразимо!

– Мой лорд, – возразила она, – ты что-то путаешь, это я люблю тебя.

Потом я взял у нее пустую чашку, некоторое время она лежала неподвижно, а я сидел рядом, страшась спугнуть мгновения огромного и незаслуженного счастья, держал ее за руку, чувствуя ее всю через это прикосновение, а она, думаю, чувствовала меня.

Страсть начала подниматься во мне снова, однако я придавил ее пока, успеется, надо насладиться этими сказочными мгновениями, когда вижу ее ясный взгляд, непорочность все еще нецелованных губ, а под одеялом чувствую непорочность ее молодого, но уже созревшего и ждущего меня тела.

Лоралея внезапно рассмеялась легко и беззаботно. Я не успел слова сказать, как она схватила колокольчик. На звон приоткрылась дверь, слуга просунул голову.

– Да, ваша светлость?

Я кивнул в сторону Лоралеи. Она сказала весело:

– А теперь ужин на двоих!.. И быстро.

Он исчез, она встала на ложе во весь рост, я обхватил ее и прижался головой к животу, еще горячему и пахнущему нашими телами. Господи, что за несказанное счастье, вот так держать ее в руках… остановись, мгновенье, ты прекрасно.

Лоралея деловито высвободилась, я с замирающим от счастья сердцем наблюдал, как она так же легко скользнула в платье, как недавно и покинула его. Я торопливо оделся, мы едва успели перейти за стол, как слуги внесли блюда с горячим пахнущим специями мясом, жареными цыплятами и овощами.

Мне после приема графа Зольмса есть не хотелось, сыт, да и Лоралея, как мне почудилось, заказала ужин лишь для того, чтобы не возникло неловкости от перебора переполнившего нас счастья, однако аппетит проснулся неожиданно, я очищал одну тарелку за другой, Лоралея тихо посмеивалась и смотрела любящими глазами, а за любовь, как я уже знаю, нет другой платы, кроме возможности любить еще сильнее.

Потом мы ели малину со сливками, снова пили кофе. Я изнемогал от счастья, Лоралея тоже беззаботно-счастлива, в открытые окна смотрят звезды, луна уже ушла из виду, натом месте таинственный темно-фиолетовый ореол, а еще по перилам балкона проскакала ночная птичка на тонких ножках, чирикнула и, часто-часто замахав крохотными крылышками, исчезла, словно растворилась в темноте.

Привольно счастливое чувство, впервые за много лет странно спокойное, безмятежное и сытое, как эта затихшая, всем довольная ночь, я чувствовал, что глупо улыбаюсь, а Лоралея встала, легкая и грациозная, вышла на балкон и, опершись о перила, задумчиво смотрела в небо.

Звезды игриво подмигивали ей, такие же яркие и лучистые, как ее глаза. На стук моих шагов оглянулась, лицо сразу вспыхнуло радостью, в чистых глазах еще ярче заблестели звезды, а губы налились сладким соком и покраснели.

– Мой лорд, – воскликнула она с чувством, – пусть Господь и дальше дает тебе терпение!

Я принял ее в объятия, наслаждаясь мягким податливым телом, что прильнуло ко мне, сливаясь с ним воедино, ощутил нежный запах волос, чистоту и свежесть, поцеловал в макушку, а когда Лоралея, смеясь, запрокинула голову, жадно и нежно целовал в щеки, скулы, оттягивая сладостный момент, когда доберусь до губ, таких горячих и уже полураскрытых мне навстречу.

Потом, отдышавшись, но не выпуская из объятий, спросил:

– А почему именно терпения?

Она кивнула в сторону двора. По внутренней стороне стен везде полыхают светильники и факелы, работы не прекращаются даже ночью, летом всегда так, посреди двора из бочки рвется ввысь яростное смолистое пламя, освещая большую площадь и бросая на стены длинные трепещущие тени.

Народ, как муравьи, таскает бревна и уже отесанные столбы, прямо во дворе строгает и обрабатывает доски, которыми предстоит обшить стены залов, доносятся голоса, стук топоров и молотков…

– Я видела этого ужасного священника, – ответила она, плечи ее передернулись, то ли от озноба, то ли отвращения. – Как ты, мой лорд, с ним терпелив! Я бы его уже убила.

Я спросил с интересом:

– За что?

– Он груб, – заявила она с возмущением. – Он невыносим!.. Он оскорбляет достойных людей, пользуясь своим саном священника. Не будь на нем рясы, его бы избивали на каждом шагу и за каждое его слово! За дело бы избивали. За такого я бы не стала заступаться.

– Это верно, – согласился я. – К счастью, он уже уезжает.

– Сегодня?

– Увы, – сказал я с сожалением. – Я его увидел, когда солнце уже зашло. Отправим на рассвете. Книги уже загрузили в его повозку. И все необходимые чертежи и пояснения. Надеюсь, когда утром вылезу из постели, его уже и духу здесь не будет! Я велел проследить стражам, что если замешкается, чтоб его выпихнули насильно.

Она уткнулась мне лицом в грудь, я снова замер, чувствуя себя недостойным этого неслыханного счастья, даже пальцы мои дрожат от осознания, что прикасаются к лучшей и единственной.

Так мы стояли, вжимаясь друг в друга, и вдруг со двора донеслись голоса, я невольно прислушался и так же невольно выругался. Лоралея, не поднимая головы, прошептала мне в грудь:

– Что случилось, мой повелитель?

– Помяни черта, – сказал я с раздражением, – он тут как тут!

Снизу донесся, приближаясь, страстный и пронзительный, как звук стальной пилы, голос священника:

– Иисус ходил в простой одежде и нам велел жить в простоте! А что мы видим? Люди выставляют напоказ богатство вместо того, чтобы стыдиться его! Роскошь – великое преступление против людей, и так будет до тех пор, пока хоть один человек на свете нуждается!

Перегнувшись, я рассмотрел, как со стороны казарм в нашу сторону двигается целая толпа, во главе шествует отец Ульфилла, а за ним тянутся его слушатели.

Остановившись, как нарочно, под моим балконом, он вскинул руки и завопил истошным голосом:

– Бегите роскоши! Это не просто грех! Роскошь развращает всех: и богача, который ею пользуется, и бедняка, который алчет ее! Я проехал долгий путь сюда и что узрел горьким сердцем? Вся эта роскошь и все то мирское, за что так жадно цепляетесь, не есть необходимое вам, но определенно помешает войти в Царство Небесное!

Вот еще один Савонарола, мелькнула злая мысль. Хотя бы ты поскорее закончил, как и тот, на которого ты так похож.

К нему сходилось все больше народу, окружили уже двойным кольцом, слушают не просто внимательно, я видел, как вскидывают кулаки, орут что-то, явно поддерживают. Ну еще бы, что-то типа отнять и поделить…

Тепло и спокойствие, окутывающие меня, словно солнечный свет по выходе из мрачной сырой пещеры, начали рассеиваться. Лоралея наконец подняла голову, в глазах недоумение, и, не выпуская меня из объятий, посмотрела вниз во двор.

С площади долетели страстные слова:

– Нет ничего более рабского, чем роскошь и нега! И нет ничего более царственного, чем труд!

Слышались и крики одобрения, Лоралея вздрогнула, словно попала под ледяную струю водопада, прижалась крепче и спросила с тихим упреком:

– А почему, мой лорд, ты ему не укоротил язык еще раньше?

Я ответил со вздохом:

– На мысли надо нападать с другими мыслями. На идеи не бросаются с обнаженным мечом. А подходящей, чтобы срезать этого гада, увы, у меня нет.

Она разжала руки, встала со мной рядом и в изумлении смотрела на разглагольствующего священника.

– Ты хочешь сказать, что он вне твоей власти?

– Конечно, – согласился я. – Он, скорее, во власти отца Дитриха. Но и то не в той мере, как у нас, военных. Ульфилла признает своим сюзереном только Господа Бога, скотина. Пойдем, дорогая. Ночи пока теплые, но я не хочу, чтобы ты простудилась.

Она не ответила, я подхватил ее на руки и понес в постель.

Утром мы завтракали, а я время от времени подходил к балкону и смотрел, как в повозку отца Дитриха, теперь уже Ульфиллину, впрягли лошадей, их подарил я, только бы эта сволочь побыстрее убралась. Сам Ульфилла поднялся на козлы и, размахивая руками, то ли удерживал равновесие, то ли зазывал народ, выкрикивал уже донельзя опротивевшим для меня голосом:

– Все труды человека – для рта его, но душа его – горе нам! – не насыщается. Однако скорее верблюд пройдет сквозь игольные уши, нежели богатый войдет в Царство Божие! Посему раздирайте сердца ваши, а не одежды!.. Входите в жизнь тесными вратами, потому что именно в погибель широки врата и пространен путь, и многие беспечно и легко идут ими! Но тесны врата и узок путь в достойную жизнь, и немногие находят эти дороги…

Все правильно, подумал я зло, но лучше убирайся подальше с глаз моих и вообще из Армландии. Не все истины – те самые, которым нужно следовать немедля. Коммунизм – прекраснейшая идея, да только не с тем говном строить, из которого состоит человечество. То же самое и с Царством Небесным. Верю, что построим, но если кто скажет, что можно забабахать в ближайшие десять лет… да пусть даже в сто, первым плюну такому в глаза.

– Не скоро совершается суд, – донесся истошный горестный вопль, – над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло… Но укрепитесьдухом и бегите неправедности! И если ты вразумлял такого злодея, а он не обратился от своих дел недобрых, то он умрет в грехе и беззаконии своем, а ты спас душу твою ивсе-таки сделал мир лучше!

Давай-давай, святоша, поторопил я его мысленно. Достали твои проповеди. Знаем, проходили.

Наконец священник широким жестом благословил всех собравшихся, вдвинулся в повозку, и та сдвинулась с места. Кони бодро побежали рысью к воротам.

Я с облегчением вздохнул, чмокнул Лоралею, чувствуя как мучительно отрываться от нее.

– Дорогая, пришла пора великих дел. Я буду близко, если понадоблюсь – посылай за мной! Прилечу быстрее, чем на крыльях.

Она слабо улыбнулась.

– Мой лорд… делай то, что должен делать. И думай только о своей работе. Мужчина должен заниматься делом.

Я еще раз чмокнул ее в губы, потом целовал в глаза, щеки, лоб, шею, пока Лоралея со смехом не начала отбиваться и не вытолкала меня за дверь.

Весь день я в самом деле провел достаточно близко: метался по долине, где сэр Растер, Макс, барон Альбрехт и даже приобщившийся к хозяйствованию Бернард встречают прибывающие отряды. Я снабжал их командиров инструкциями и отправлял к Тоннелю. После окончания междоусобных войск в Армландии осталось множество людей, умеющих воевать, которых уже трудно заново приучить к сохе. Среди них нашлось даже множество безщитовых рыцарей, после войн не удалось отхватить ни клочка земли, зато под их рукой отряды таких же бездомных, разве что еще ниже рангом, закаленных в боях и походах.

Размышляя, как я использую этих пассионариев для первого удара по ту сторону Хребта, я вскочил наконец в седло. Зайчик повернул голову, в глазах веселое удивление.

– Домой, – велел я. – Скоро наскачешься вволю… Сам знаешь, на что я намекиваю!

Жаркий закат воспламенил облака, как кочевники поджигают стога сена. Небо затянуло ало-сизой пеленой огня и дыма, на землю пал грозный отблеск небесной битвы, а затем черная тень протянулась от стен и башен, затопив двор, как темной водой. Люди двигаются внизу по простору крепости почерневшие от солнца, с обнаженными плечами и руками. Кто-то вообще щеголяет голым торсом, где тяжелая работа вытопила жир, оставив только сухие мышцы, коричневые, как выбравшиеся из-под земли корни.

Я прошел в покои, крикнул весело:

– Лоралея!.. У меня хорошие новости!

В первой комнате пусто, я вошел в большую, где ложе, сердце дернулось и застыло. Легкий аромат свежей кожи Лоралеи, ее золотых волос… исчез. Огромное помещение вдруг показалось пустым и мертвым.

Я стоял оглушенный, в черепе бьется одна-единственная мысль: снова увели, украли… но как?.. Что я упустил? Что за такая могучая магия…

В коридоре кто-то бежал, громко топая тяжелыми сапогами. Дверь распахнулась без стука, без предупреждения. Моя ладонь метнулась к рукояти меча, но на пороге возник запыхавшийся молодой парень в одежде легкого воина. Я узнал разведчика из отряда сэра Норберта.

– Ваша… светлость, – прохрипел он, – ваша… светлость…

– Говори! – прорычал я.

– Леди Лоралея…

– Что с ней?

– Она… я был за крепостью, когда…

Я закричал:

– Говори быстрее!.. Бобик, ко мне!.. Мы сейчас в погоню… Кто ее увез, ты рассмотрел? В какую сторону?

Он сказал торопливо, все еще жадно хватая раскрытым ртом воздух:

– Она велела передать, чтобы ее не искали… Ее не увозят, она сама… умолила, чтобы ее увезли…

– Кто? – закричал я страшным голосом, по всему помещению затрепетали и пригнулись свечи. – Кто увез?

– Священник, – прошептал он виновато.

Тысячи образов промелькнули за доли секунды у меня перед глазами, прежде чем я прошептал самое невероятное:

– Отец Ульфилла?

– Леди Лоралея сказала, – проговорил он почти плачущим голосом, – что узрела истинный свет… и уходит в монастырь… отныне посвятит жизнь борьбе с Врагом…

На полдороге к двери я, воспламененный всесокрушающим гневом, ударился о незримую стену с такой силой, что в глазах потемнело.

– Ку… да… куда она…? Повтори!

– В монастырь, – повторил он виновато. – Это ее воля. Просит не разыскивать… Она ушла сама. По своей воле. Она станет невестой Христа.

Яростный свет померк перед моими глазами. Я физически ощущал, как из меня силой выдрали душу, а в оставшейся оболочке меня меньше, чем потеряно с ее уходом.

Он прошептал за моей спиной тревожно:

– Боюсь даже представить, какой святости может достичь такая чистая душа, как наша удивительная леди…

– Сплюнь, – ответил я мертвым голосом.

– Сэр?

– Ульфилла тоже… может