Чтение 18–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

Геглоу перебил свирепым рыком:

— Это те, которые убили наших братьев?

Все четверо напряглись, я содрогнулся, огры моментально превратились в рассвирепевших чудовищ, я видел оскаленные пасти, сверкающие клыки, а чудовищных размеров кулаки взлетали над головами.

— Их убили не они, — возразил я, — а дурость вождей похода. Если бы ваших братьев одели в стальные доспехи, все вернулись бы живыми. Но кочевники решили, что огры испугают одним своим видом. Да, их испугались, но когда одни закованы в сталь, а другие почти голые, то даже рост и сила не спасают. Я хочу, чтобы вы остались мирно ловить рыбу и прочую нерыбу, когда вас позовут защищать Ган-дерсгейм.

Они слушали, я старался говорить медленно и внятно, Гегоо самый сообразительный, не случайно он вождь, однако он тоже тормозит, хотя и сейчас первым покачал головойи сказал:

— Так все-таки где твоя выгода?

Я помолчал, борясь сам с собой, говорить дальше правду или привычно соврать. Огры поняли мою нерешительность, как глубокое раздумье перед важным признанием, ход их тяжеловесных мыслей виден по их мордам.

Я вздохнул и вскинул обе руки.

— Слушайте все! Я скажу вам то, что не знает никто в Гандерсгейме… А я общался очень со многими, поверьте. Но для них я был то простым воином, то десятником, то бродягой… Вам, только вам, скажу всю правду, потому что я такой же, как и вы, — простой и бесхитростный. А вас я полюбил сразу и чувствую, что вам могу доверять полностью. Словом, я и есть тот самый лесной огр, который живет среди людей, зовут меня там — Ричард Длинные Руки.

Это я привел в Сен-Мари огромное войско. И я очень скоро приведу еще более крупную, просто несметную армию закованных в прекрасную сталь людей сюда, в Гандерсгейм.

Мертвая тишина обрушилась не сразу, Агоо и Кетлоу замерли, Гегоо и Геглоу сопели и мучительно старались понять, что же я сказал. Наконец все затихли, я видел только вытаращенные глаза и распахнутые в глубоком удивлении Рты.

Я не стал держать паузу, закончил веско:

— Потому я, будучи сам в родстве со всеми ограми на свете, где бы они ни находились… очень хотел бы, чтобы вы в предстоящей войне не участвовали. Уверяю вас, я не зрякомандую этим войском людей. Мы с вами подружимся.

К обоюдной выгоде.

Гегоо первым закряхтел, полез пятерней привычно чесать затылок, но прервал на полдороге и проревел тяжело и важно, как полуторатонный майский жук в полете:

— Не могу повер-рить… Но, с другой стороны, кто, как не огр-р, р-решится прийти к нам пр-рямо в наши пещерры? Сэр Р-ричард… ты наш самый почетный гость.

Окрыленный успехом, я мчался обратно на небольшой высоте, часто и мощно работая крыльями. Внизу стремительно появляется и моментально проскакивает под пузом желтая пустыня из невысоких золотистых дюн и барханов, сменяется зелеными долинами, мелкими горными кряжами.

Между приземистых гор и холмов из песка я проскакивал, поворачиваясь на бок, но мир не становился на дыбы, как я думал раньше, земля внизу не обращает внимания на мои пируэты и совсем не желает подниматься или опускаться только потому, что кувыркаюсь я.

Когда раскаленный песок сменился зеленой степью, а потом и густыми рощами, я благоразумно ушел вверх, хотя страшиться почти нечего: половину запаса Ледяных Игл в Гандерсгейме точно истратил лично, а еще треть израсходовали, стреляя по мне.

За всю дорогу к Тибору никто не вскинул голову и не проводил меня взглядом, и только когда пересекал реку, на ярко разукрашенных лодках сразу закричали и начали указывать на меня пальцами.

Я поспешно ускорил полет, весь озадаченный, не сразу сообразил, что меня увидели внизу, в отражении.

Внизу жаркий океан из расплавленного золота дюн, торчащих из накаленного песка древних скал, древних могильников, все тонет в нещадном блеске, словно лечу не над пустыней, а над поверхностью лишенного верхнего слоя солнца, а затем бездна огня и света оборвалась под натиском дивно свежей зелени плодородных долин и могучего леса.

И пусть лес разделен на большие и малые рощи, между ними возделанные поля, здесь кипит жизнь, даже наверху тесно от галдящих птиц, я раскрыл пасть и с удовольствием помог Дарвину с его отбором среди пернатых, я же естественный дальше некуда…

Мой лес на месте, а в том месте, где я в прошлый раз превращался, все тихо, засады не видно, деревья не повалены, даже трава не помята.

Я опустился тихо, как можно быстрее, но все равно мучительно медленно, перетек в человеческое тело, прошел как можно дальше в сторону, прячась за деревьями, и уже там вышел на дорогу к Тибору.

В городе обычный день, я нарочито прошел через кварталы шорников и оружейников, а то уже засомневался, что здесь кто-то еще и работает, вижу только горластых торговцев, но все верно, пашут от зари до зари…

От королевского сада издали тянет дивными ароматами, крыша дворца блестит далеко-далеко, а он сам тонет в море деревьев. Железная решетка забора бросает на землю игриво-ажурную тень, стражники изнемогают в металлических доспехах.

Я издали помахал им и сказал бодро:

— Благодарю за службу, орлы!.. Как только стану конунгом — всем дам по прянику.

Один пробурчал:

— А ты еще не поступил к королю на службу?

— Кто живет по долгу службы, — отчеканил я, — тот подолгу не живет. На службе, как на дереве: чем крупнее шишка, тем раньше снимают.

— Ну да, — сказал он с неохотой, — ты крупняк, ничего не скажешь… Но на тебя бы столько железа да в такую жару…

Я сказал с предостережением:

— Эй-эй, в армии можно жаловаться только на короткий срок службы! И то не часто.

Второй вздохнул тяжко:

— Чем дольше тут торчу, тем больше красивых женщин вижу… Тебе хорошо, не привязан. Свобода!

— Все люди рождаются свободными, — сообщил я, — потом одни женятся, другие идут на службу.

Они распахнули передо мной ворота, как перед знатным лицом. Я подумал тревожно, что дело нечисто, как-то меня начинают принимать выше по стоимости, чем я ее вы-, казываю.

— Лучше быть нужным, — сказал я уже пересекая линию, — чем свободным. Так что у вас все в порядке!

Как только ступил на аллею, сердце несколько раз ликующе трепыхнулось, а ноги ускорили шаг. Я смутно удивился реакции своего здорового, но туповатого организма, еще не желая признаваться и даже осознавать, куда спешу и кого так жажду увидеть. Все равно принцесса обязательно попадется на пути, потому что хочу и стремлюсь к этому попаданию, а если не встречу сразу, пойду зигзагами, но наткнусь ну вот совершенно случайно и даже сделаю вид, что недоволен… ну вот такая я противоречивая свинья, хотя вообще-то все мы еще те кабаны.

Искать долго не пришлось, что-то во мне уже знает, где она в это время, сделал крюк по саду и топал по аллее громко и уверенно, поводя блестящими на солнце плечами, весь из себя загорелый и мужественный.

Принцесса задумчиво трогала пышные цветы на клумбе, какие-то надо убрать, тесновато, при моем приближении разогнулась, лицо еще пунцовое от прилива крови, я мысленно возжелал, чтобы таким и оставалось подольше.

— Снова после подвигов? — спросила она, голос должен был прозвучать иронично, раз уж наморщила нос, но почему-то не прозвучал. — Или как?

— Скорее, — сказал я, — или как.

Лицо ее, словно летящее вперед, кажется совершенным, как и необычно изломанные брови, слишком густые для женщины, а еще крупные слегка выпуклые глаза, полные губы широкого чувственного рта…

Похоже, я засмотрелся слишком откровенно, даже забыл напрягать плечи и время от времени прокатывать валиками мускулов по груди. Пунцовость к этому времени уже покинула ее лицо, но тут щеки вроде бы слегка заалели снова.

— Или как, — повторила она, — это как?

— За вычетом игры в кости, — объяснил я, — все развлечения тиборца почти полностью совпадают с развлечениями его собаки. Потому мне в городе все-таки скучновато.

— А вам нужны схватки на мечах?

— Можно и на кулаках, — ответил я миролюбиво. — Но я вообще стараюсь обходиться без драк.

— Понятно, это они без вас обходиться не могут?

— Совершенно верно, — согласился я. — Есть люди, что притягивают молнии, другие притягивают деньги, третьи — женихов…

Она даже не упрекнула, что я ее упомянул в третьих, а не первых, посмотрела прямым неженским взглядом.

— А вы? Что притягиваете вы?

— Приключения, — ответил я. — А так я вообще-то домушник. В смысле, домосед. Так бы и сидел дома в степи… То в одном углу, то в другом, смотрел бы на звезды и мечтал. Все кочевники — мечтатели. Такое, бывает, намечтаем… Надо же себя чем-то занять, пока ярл Элькреф обдумывает, как помягче отказать старшему брату.

— Далеко были?

— Весьма, — ответил я. — Вельми весьма.

Она гордо вскинула голову и выпрямилась, я постарался не опускать взгляд на ее приоткрытую грудь.

— Странно, — произнесла она холодно.

— Что, ваша светлость?

— Конюхи говорят, ваш конь оставался на месте.

— Еще бы, — ответил я. — Он у меня слабенький. Пусть спит. Я и на чужих умею, представляете?

Она рассматривала меня с нарастающим раздражением, я улыбался вежливо и снисходительно, что должно злить ее еще больше. Пусть повертится, зараза, на таком огне, а то привыкла снисходительно так это оказывать благосклонность осчастливленным дуракам.

— Жучков собираете? — спросил я и указал взглядом на стебли в ее руках. — Или сорняки выпалываете? Сейчас вредители огородов просто лютуют! Но, говорят, можно колдуна позвать… За небольшую плату всех перегонит в сад соседа.

Она даже не опустила взгляд на листья в ее ладони, взгляд оставался прям, в нем проступила принцессность.

— Я не поблагодарила вас, — произнесла она контролируемым голосом, — за возвращение Камня Рорнега. Как нашего фамильного, который вы называете поддельным, хотя я не уверена, так и второго… что на золотой цепочке.

Я прервал небрежным жестом.

— Да что вы снова о такой малости! Она покачала головой.

— Это не малость…

— Для меня малость, — заверил я, с удовольствием отметив промелькнувшую гримаску недовольства. — Это, знаете ли, мужчины охотятся, а женщины хватают добычу.

Потому они остаются, а мы налегке идем дальше.

Она резко бросила в сторону листья, они упали на сверкающий золотой песок и на глазах начали скручиваться.

— Это вы так стараетесь меня оскорбить?

Я ахнул.

— Что? Да я скорее зарежусь! Или брошусь грудью на ваш острый, как мой меч, взгляд, чтоб вам было приятнее, женщины в глубине своей души все кровожадные, правда? Я переполнен, просто лопаюсь от почтения и даже почтительности к вам, ваша светлость! Я понимаю, почему у ярла Элькрефа сердце горит и рвется из-за вас…

Она вздернула надменно подбородок, но женское любопытство есть даже у гордых женщин, спросила помимо воли:

— Почему?

— Вы не просто красива, — сообщил я. — У вас особая стать! Вам будут поклоняться даже самые гордые воины, ибо вы — королева воинов! Вокруг вас женщины жеманные, манерные, флиртующие, кокетничающие, лживые — это все оправдывается женскостью, у вас этого ничего нет, но именно вы — Настоящая. И, увы, пока не вижу мужчины, который был бы вас достоин.

Она слушала, лицо теряет надменность на глазах, и хотя уши еще не развесила, но рот слегка приоткрылся, уж комплименты я говорить умею, здесь ума не надо. А я говорю очень убедительно, делаю лицо, повожу руками и плечами, подчеркивая значимость и весомость слов сына степи, что всегда прав уже потому, что сын степи и не растлен отвратительными и насквозь лживыми городскими нравами.

Наконец она опомнилась и, снова выпрямившись, постаралась взглянуть на меня с прежним высокомерием высокорожденной, что пытается вспомнить, как зовут это вот [двуногое. Их много тут суетится, богатых и знатных, а это вообще какое-то безродное… На соседней аллее показались две девушки из ее свиты, за ними топают, нетерпеливо сокращая расстояние, разряженные кавалеры из числа глиноедов. Вообще-то тиборцы, но когда вижу таких вот нафуфыренных мужчин, даже я их зову глиноедами без всякого усилия над своей политкор-ректностью.

Девушки сделали движение перейти на нашу сторону, но Элеонора нетерпеливым жестом отбросила их, как ранее сорванные листья.

Там притихли и поспешно удалились мелкими шажками. Я вытащил из кармана жемчужину и без поклона протянул принцессе, с подчеркнутым равнодушием глядя ей в глаза. Она все смотрела мне в лицо, стараясь уловить какие-то признаки почтения, услужливости, преклонения, но я глядел с вялым интересом, как на красивую женщину, и ждал с раскрытой ладонью человека, который не просит, а дает.

Она наконец опустила взгляд, лицо дрогнуло, брови в изумлении взлетели на середину лба. Не отрывая зачарованного взгляда от жемчужины, прошептала:

— Черный перл…

— Ага, — сказал я. — Он самый и есть. Там их, как грязи. Да вообще-то и похожи…

Она вскрикнула:

— Что? Эта драгоценность для тебя похожа на комок грязи?

Я взял ее за руку, она протестующе дернулась, но я разжал ей ладонь, опустил в нее жемчужину.

— Я так и думал, — сказал я с иронией, — что вас это… ха-ха!.. заинтересует.

— Заинтересует? — повторила она, словно в трансе, я все еще держал ее за руку, а принцесса смотрела мне в лицо, позабыв властно убрать ее из грубой лапищи дикого варвара. — Ну… это же черный перл…

— Черный, — согласился я, чувствуя, как ускоряется работа сердца, но замедляется речь и делается косноязычной. — Как ночь… беззвездная и безлунная…

Когда вот так наши тела почти вплотную, ей приходится слегка задирать голову, чтобы смотреть мне в глаза. Суровость и величие в этом случае испаряются без следа, даже гордость, из-за которой получила прозвище, не видна. Только прекрасные глаза, обрамленные дивными длинными и густыми ресницами, красиво загнутыми, только взгляд, в котором все отчетливее проступает…

Я сделал над собой титаническое усилие, выпустил ее руку и отступил с поклоном пониже, чтобы скрыть выражение лица.

— Рад, — произнес я заплетающимся языком и хриплым голосом, — что вам понравилось… Любуйтесь… а я пошел, пошел, пошел…

Уже перед самым поворотом меня догнал ее звонкий голос:

— Погоди!

ГЛАВА 7

— Как ты ее сумел добыть? — спросила она меня в спину почти контролируемым голосом, я понял, что если обернусь достаточно медленно, она возьмет под контроль и всю себя. — Как ты сумел?

Я обернулся медленно, мы же сыны степей, когда поворачиваемся чересчур быстро, что-то там в этикете нарушаем, когда слишком медленно — мы сами себе этикет.

Элеонора Гордая, принцесса и дочь короля Жильзака Третьего, надменно выпрямившись, уже смотрела на меня милостиво, но со снисходительным интересом крайне благородной особи.

Я хотел было ответить, не сходя с места, но, боюсь, принцесса приблизится сама, деревянными шагами вернулся и заставил себя врасти в дорожку в двух шагах от нее и даже пустить корни.

Она смотрела с легкой улыбкой, красивая и гордая, женщина не из этого века.

— Вам в самом деле, — спросил я медленно, — такое весьма любопытственно?

— Да, — произнесла она все еще ровным и уже контролируемым голосом. — Даже очень.

Я смотрел бараньим взглядом, рассказать — не проблема, важно выбрать интонацию, да слова можно подобрать такие, что вызовут любой эффект вне зависимости от того, что рассказываю…

Она смотрела мне в лицо, я чуть вздрогнул, не веря своим глазам, на бледных аристократически зауженных щеках принцессы медленно и очень четко проступил нежнейший румянец. В ее темных, как лесные омуты, глазах проступило замешательство, слишком непривычная ситуация для гордой и привыкшей только повелевать, распоряжаться и одаривать.

Я не стал ждать, когда приблизится вплотную, все равно не прижмется и не станет срывать с меня одежду, сама извиваясь, как гадюка на сковородке, в этом мире инициатива исходит только от мужчин, выпрямился и спросил в высокомерном удивлении:

— А пристало ли скромной и целомудренной девушке слушать подробности, как мужчины пируют, что говорят и что обсуждают в буйном хмелю?

Она переспросила, проигнорировав насчет скромной и целомудренной:

— На пиру?

— Ну да.

— Вам это подарили на пиру?

— Точно, — подтвердил я.

Она смотрела с непониманием в крупных строгих глазах, что уже не строгие.

— Кто мог оказаться настолько щедр?

Я пожал плечами, надеясь, что это выглядит внушительно. Мне вообще надо почаще ими двигать, у меня там и размах и хорошо развиты так называемые эполеты. Когда двигаю, всякий невольно переводит на них взгляд. Женщины поправляют прическу, чтобы подчеркнуть, какие у них пышные волосы, заодно приподнимая и демонстрируя в выгодном ракурсе грудь, а я, значит, двигаю.

— Кто мог? — переспросил я в изумлении. — Огры, конечно. Которые живут в подводной… и надводной части Великого Хребта. Им эти жемчужины попадаются постоянно.

Она ахнула, отшатнулась.

— Вы с ними пировали?

Я сказал с некоторым раздраженным непониманием:

— А с кем еще? С троллями?… Так у них ничего нет, кроме изумрудов и самоцветов. У кобольдов и то камешков побольше, у нибелунгов — золото, а жемчужины только у тех, кто дружит с морем. Еще лучше — с океаном.

Она вздрогнула.

— Вы… общались… со всеми? Даже с кобольдами?

Я поморщился.

— Да что с ними общаться, неинтересно. Проезжал как-то, посидели, поговорили… Вот огры — да, молодцы! И веселые парни. Посидели, погудели, я и не помню, кто меня домой привел… Ну, в смысле, в ту пещеру с огрихами, куда меня поселили, как знатного гостя.

Она дернулась, посмотрела со смесью страха и отвращения.

— С огрихами?

Я улыбнулся бесстыдно, напряг грудь, у меня теперь там перекатываются валики мускулов, чего раньше не было, сам любуюсь, это же надо, как круто, а женщины обычно не отрывают взглядов.

— Что делать, у них обычай такой. Знатному гостю все удовольствия. Простые они, как вот эти деревья, что с них возьмешь…

Она сказала сухо:

— Но вы-то, я уверена, взяли по полной!

— Ничуть, — запротестовал я, делая невинные глаза, я же простой варвар, — только эту жемчужину, хотя принесли и хотели подарить целую корзину! Но куда мне столько?А вот не взять хотя бы одну — обидеть, вот и выбрал самую мелкую…

Она опустила взгляд на блестящую драгоценность размером с голубиное яйцо, снова взглянула мне в лицо со странным выражением в глазах.

— Вы необычный человек, — заметила она, и я заметил, что уже в который раз говорит то «вы», то «ты». — Пришли ниоткуда, исчезаете неожиданно… И куда вернетесь? Вас кто-нибудь ждет? Кто-нибудь любит?

— Я был любим, — отшутился я, — но та собака сдохла.

Она бросила короткий взгляд по сторонам, аллея пуста в обе стороны, в кустах уже начали чирикать привыкшие к нам птицы.

— К моему отцу, — сказала она медленно и с явным усилием, — стягиваются самые отважные из мужчин, самые знатные и смелые. Я видела их всех, все стараются понравиться, все по-своему хороши, однако никто из них не решился бы даже вступиться за ту несчастную прачку!

Я пожал плечами, подумав, что как только гордая принцесса удостоверилась, что я не отправился той же ночью к прачке за платой за спасение, то и она прониклась к ней сочувствием.

— Это было нетрудно, — проговорил я, — ваша светлость. Челядь привыкла чувствовать себя хозяевами в своем дворе, обнаглела и распоясалась. Любой из ваших жениховмог бы и должен был дать им отпор. И вообще любой из мужчин.

— Но его дали вы!

— Случайность. Я просто успел раньше.

Она покачала головой, искорки в ее темных, как омут, глазах разгорались все ярче.

— Все стояли и смотрели, как вы разделались с ними жестоко и бесстрашно.

Я поморщился.

— Не употребляйте таких слов, когда говорим о челяди! Это меня больше позорит, чем…

— Мои подруги, — сказала она быстро, — уши прожужжали, какой вы красивый, гордый, отважный! Как вы стояли, как говорили, как смотрели!.. Да что они, я сама все видела.

Я снова пожал плечами.

— Я не кулачный боец, что сперва долго разжигают себя бранью. Я — воин. Либо не трогаю, либо — убиваю. Или хотя бы калечу. Главное, вывести из строя.

Ее взгляд наконец обрел прежнюю твердость алмаза. Она посмотрела на меня прямо и властно, с достойной королевской дочери уверенностью, а голос прозвучал, как королевский вердикт в исполнении глашатая на городской площади: