Чтение 10–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

Принцесса Элеонора, прекрасная, как звездное небо в лунную ночь, вышла на аллею с букетом цветов в руках. Я залюбовался на ее слишком красивое вплоть до невостребованности лицо, в темных глазах вечный вызов и одновременно странный зов, такое дано услышать очень немногим.

— Зато не убиваю цветы, — огрызнулся я. — Им же больно!

Она поморщилась.

— Я указала садовнику, чтобы срезал слабые, они забирают соки у сильных. Иначе погибнут те и другие.

Я буркнул:

— Разумно. Кстати, я тут какую-то хрень подобрал. Думаю, не ваша ли?

Она нахмурилась, когда я раскрыл вещевую сумку, но оттуда ударил неистовый блеск драгоценных камней. Она невольно ахнула, глаза расширились, а дыхание замерло в груди. Я видел, как ее завороженный взгляд перебирает сокровища, затем рука ее резко метнулась вперед, пальцы выхватили рубин в виде головы дракона. Тонкая цепочка заструилась по пальцам, как почти незаметная струйка чистейшей воды.

— Что это?… Это же Камень Рортега! Я кивнул.

— Да, я так и подумал. Рад, что сумел вам вернуть. Она подняла голову, на лице сильнейшее потрясение, в глазах буря, я наслаждался, видя, как тысячи выражений сменяют друг друга.

— Где вы его взяли?

Я посмотрел на нее, как на красивую дурочку.

— Как где? Вы же сами мне указали башню мага! Вернее, я сам про нее спросил, больно красивая, а вы наябедничали, что тамошник у вас спер эту штуку, а вы его не успели прибить за такую наглость… Вот я и того, мимоходом заскочил, все и всех побил, порушил, это я просто обожаю, ломать так интересно, как-нибудь попробуйте крушить все в комнате… лучше в чужой — красотища! А эту штуку захватил для вас.

Она отшатнулась, глаза расширились так, что я увидел уже не всевластную принцессу, будущую королеву, а крайне изумленную женщину.

— А что… колдун?

Я отмахнулся.

— Я ж говорю, оказал некоторое неадекватное сопротивление.

— И… что?

— Был убит, — ответил я со скорбным вздохом, — при попытке покончить с собой. Наверное, ему стало стыдно своего поступка. А так я вообще-то лишаю жизни только при острейшей необходимости. Вот у вас тут надо бы почти всех в ад… а я, видите, какой тихий?… Просто птенчик. Никого и пальцем. Ну, почти никого.

Она прошептала:

— Невероятно…

— Что? — удивился я. — Пара пустяков. Кстати, это тоже заберите…

Она смотрела настороженно, как я снял с горловины вещевой сумки стягивающий ее кожаный шнурок. Кожаная пасть раскрылась, как кимберлитовая воронка. Сияющий сноп радостного огня и света уже не бил прямым столбом, а превратился в сверкающее море.

Она ахнула.

— Откуда у вас такое?

— Блестяшки? — ответил я безмятежно. — Для ворон, сорок и женщин.

Она не двигалась, просто застыла, как статуя из благородного мрамора, когда я небрежно, словно вытряхиваю пойманного котенка, перевернул сумку. На землю с легким стуком и пощелкиванием хлынула разноцветная лавина драгоценных камней.

— Откуда… — повторила она потрясенно, почти на грани обморока, — откуда у вас… такое?

Я потряс сумку, чтобы никакой камешек не застрял в складках, бережно расправил ее и, свернув в трубочку, подвязал к поясу.

— Да как и всегда, — ответил я равнодушно и зевнул. — Рутина… Берите, берите! Женщины и сороки любят блестящее? А эти камешки так играют. Хватайте скорее, а то сороки налетят… Еще вороны подоспеют, конкуренция на марше.

Она смотрела непонимающе то на россыпь драгоценных камней, то на меня, а я гордо расправлял плечи и делал красивое лицо героя, отважного и благородно туповатого.

— Вы хоть понимаете, — прошептала она, — сколько это все стоит?

— Вы стоите больше, — сказал я галантно. — Так что красивое пусть идет к красоте. Простите, ваша светлость, я пошел отсыпаться. Ночка в самом деле выдалась… интересная.

Я повернулся уходить, она вскрикнула мне в спину, надеюсь, все еще прямую и с развернутыми плечами:

— Вы не должны отказываться от такого богатства! Я ответил, не оборачиваясь:

— Богат тот, кто дарит.

ГЛАВА 12

Я свернул за деревья и готовился пересечь параллельную аллею, а оттуда прямая дорога в гостевой домик, в это время из дворца вышел ярл Элькреф, остановился, ослепленный ярким солнцем, прикрыл рукой глаза, мигая и морщась. Пока он давал глазам после полутьмы внутренних помещений дворца привыкнуть к залитому сверкающим золотом саду, я сам всматривался в него, еще не решив, на какую чашу весов его поставить.

Выглядит он большим горожанином, чем сами горожане: подчеркнуто чист, выбрит, ухожен, в опрятной одежде свободного покроя, рубашка с длинными рукавами укрывает даже запястья, не разглядеть, тощий или толстый, штаны из тончайшей ткани с узором, пояс тонкий, чуть ли не женский, украшен мелким бисером.

Насколько я заметил, говорит и двигается сдержанно, следит за каждым словом, ни разу не повышал голоса, на лице всегда приятная улыбка общительного и коммуникабельного человека. Представить, что такой может вскочит на неоседланного коня и помчаться по степи, немыслимо.

Думаю, что этот рожденный интеллигентом еще в своем стойбище чувствовал себя чужим. Дело не в Элеоноре Гордой, все равно рано или поздно прибился бы к одному из городов, сменил бы коня на удобное кресло, а дикую охоту на юриспруденцию или что-то такое же уютное и не требующее орать злым голосом и размахивать мечом.

Так что Растенгерк, скорее всего, ошибается, рассчитывая на его помощь…

Он сделал несколько шагов, деревья чуть расступились, он ахнул, увидев ползающую на коленях гордую принцессу.

— Элеонора! Что с тобой?

Она поднялась, с прилившей к щекам кровью, блестящими глазами, чуточку смущенная и очень взволнованная.

— Смотри, — произнесла она и раскрыла перед ним ладони. Пара драгоценных камешков не удержались в переполненном ковшике и снова упали на землю. — Ой…

Элькреф мигом подобрал и бережно положил в ее ладони, но груда драгоценностей рассыпалась уже с обеих сторон. Элеонора сняла с шеи платок и расстелила на земле. Ярлторопливо собирал и складывал, не задавая вопросов но лицо его медленно темнело.

— Элеонора, — спросил он чужим голосом, — что стряслось? И вообще почему эти камни здесь?

Она сказала счастливо, но, как мне показалось, и чуточку смущенно:

— Это тот десятник принес. Гонец.

— Откуда?

— Говорит, — сказала она тихо и оглянулась по сторонам, — убил могучего колдуна, что жил в белой башне!

Элькреф отшатнулся.

— Зачем?

Она всмотрелась в него с изумлением.

— Ты даже не удивился? Ты не спрашиваешь, как это сделал, а спрашиваешь только, зачем?

Элькреф буркнул:

— Кочевники — гордый народ. И ни перед кем не кланяются. Если маг его обидел, он убьет и мага… если сумеет отыскать, как. Наверное, этот десятник сумел. Но драгоценности… почему принес тебе?

Она сказала колеблющимся голосом:

— Вообще-то он вернул только Камень Рорнега, нашу фамильную драгоценность… а заодно уж, сама не знаю почему, высыпал мне и все остальное.

Он сказал мрачно:

— Поглумился.

— Что? — переспросила она в изумлении.

— Посмеялся, — объяснил он.

Она охнула.

— Хочешь сказать, что кочевник способен пожертвовать таким количеством драгоценностей, чтобы только увидеть, как я ползаю, собирая их с земли?

Он кивнул, на лице проступили сочувствие и сильнейший стыд. Принцесса закусила губу.

— Мерзавец.

— Просто гордец, — сказал он. — В нашей степи таковы если не все, то большинство. Мы бедный народ, потому объектом гордости у нас становится все. Для степняка потешить достоинство — радость выше, чем найти сокровище. Но как бы то ни было… жизнь кочевника бедна. И мне кажется еще, уж прости, этот варвар тебя заинтересовал… зря.

Она подумала, медленно пожала плечами, лицо стало отстраненным и задумчивым.

— Не знаю, — ответила она с неуверенностью в голосе. — Может быть, он и беден. Но с каким аристократизмом вернул мне Камень Рорнега! Он такой… мужественный.

Он поморщился и сказал уязвленно:

— Быть мужественным недостаточно, чтобы что-то значить. И дикий кабан мужественно бросается на охотников.

— Это не то, — возразила она. — Я понимаю, о чем ты.

Он тогда не просто побил тех мужчин!.. Он заступился за женщину.

Он все еще морщился, сказал сухо:

— Ее всего лишь хотели слегка… наказать. Она уже не первый раз рвет одежды. Хотя да, челядь перестаралась. Возможно, она кому-то из них отказала в любезности, вот и… Но этот десятник не знал, насколько она права или виновата. Он влез в драку только потому, что увидел возможность подраться.

— Все равно, — сказала она, — это было так мужественно и достойно. Как он держался гордо и красиво, как говорил! У меня все время перед глазами, как стоял, как смотрел, как велел убираться, словно он рожден править королевствами.

Он сказал сухо:

— Это только выглядело достойно. Но выглядеть и быть — не одно и то же.

— Элькреф!

— Возьми, — сказал он, — любого из кочевников. Они все такие же гордые и независимые.

Она упрямо покачала головой.

— Но вступился за женщину именно этот десятник. Как он отличался от прочих трусов, что ничего не могут возразить ни мергелям, ни вообще кочевникам! А еще как я привыкла к трусости местных!

— Это не трусость, — возразил он сердито. — Они действуют разумно и по обстоятельствам.

— А этот десятник?

— Он просто дурак. И ему повезло, что они отступили, а не позвали других на помощь.

Она покачала головой.

— Это не было везением. Он смотрел, как человек, который знает, как управиться со стадом. А они — только стадо. Я восхищаюсь им.

Он произнес с тревогой:

— Элеонора… это всего лишь степной дикарь! Я сам таким был, но у меня хватило ума понять красоту и величие жизни глиноедов, как вас называют глупые дикари. А этот не понимает и никогда не поймет.

— Почему? Ты же понял?

Он сказал с неохотой:

— Мне пятерых не побить с такой легкостью… скорее всего, а этот дикарь, постоянно побеждая, не задумается, что есть жизнь и достойнее, чем постоянно драться. Он таким и останется.

Она сказала задумчиво:

— Не знаю, не знаю… Мне начинает казаться, что в его жизни есть смысл. Есть своя радость, некие ценности.

Ее голос звучал все тише, она отвернулась в глубокой задумчивости. Я наконец ощутил, что смогу перебежать открытое пространство, сделал быстрый рывок, а если они и услышали мой топот, то обернуться опоздали: я вбежал за роскошные деревья, ветви стелятся по земле, пару раз вильнул, как заяц, заметающий следы, а затем уже прогулочным шагом вошел в домик для гостей короля.

В домике комнат множество, и хотя все мелкие, но челяди дан строгий наказ держать все в чистоте и вообще по возможности выполнять желания гостей, потому я переступал через моющих пол женщин, миновал плотников, эти ставят новую дверь взамен той, что вышиб один из пьяных гостей, со вздохом облегчения ввалился в свою комнату.

— Как хорошо…

Через минуту в дверь заглянула молодая женщина, улыбнулась искательно:

— Я не успела у вас прибрать… Я отмахнулся.

— Мы дети степи, не гордые. В такой грязи живем… Она сказала торопливо:

— Я чуть-чуть уберу прямо при вас. Если можно. А то меня накажут, что не успела.

— Валяй, — сказал я великодушно.

Она тихо шуршала веником, я прикидывал расстояние, которое прошли за это время мои орлы из похода в Турне-до. Герцог Валленштейн наверняка торопит, идет без остановок, меняет коней… вот будет весело, когда я с подробной картой вернусь в Брабант раньше их и встречу уже там… А здесь пора заканчивать, что-то у меня перебор с принцессами. Уже третья, а это многовато. Вообще надо завязывать с местами, где водятся эти существа. Пора браться за построение Царства Небесного на земле в одном отдельно взятом королевстве.

— А можно, — раздался тихий голосок, — я ваши сапоги переставлю?

Я с досадой обернулся, она смотрела на меня с робкой искательной улыбкой, странно краснеет пятнами, лицо настолько тонкое и нежное, что просто светится.

— Да, — сказал я, — конечно. Без проблем.

Она взялась за сапоги, наклоняясь так, что небольшие груди стали видны почти целиком, переставила к стене, а дальше работала веником, всякий раз поворачиваясь и нагибаясь так, что я видел только округлый пышный зад.

— Тебе сколько лет? — спросил я.

— Четырнадцать, — ответила она и, выпрямившись, посмотрела на меня откровенным женским взглядом. — Я младшая сестра Ахне. Вы спасли ее от наказания и дали золотую монету.

— А-а-а, — сказал я, — надеюсь, к ней больше не придираются?

Она помотала головой.

— Она ушла, купила маленький домик на окраине и будет шить рубашки для продажи. Она только о вас и говорит.

— Представляю, — буркнул я, — что именно!

— Нет-нет, только хорошее.

— Ну, — протянул я, — здесь понятия хорошего очень своеобразные. Скажи, как здесь относятся к Ланаяну?

Она удивилась такому вопросу, но подошла ближе и, глядя мне в лицо, ответила со старательностью школьницы:

— Он когда-то, очень давно, выиграл состязания лучших из лучших воинов. Говорят, выиграл просто… ну совсем с великой легкостью! Опередив всех намного.

— Здорово, — сказал я. — А в этот раз он будет?

Она покачала головой.

— Он с того разу никогда не бывал в схватках, хотя, как говорят, ежедневно упражняется в своей комнате. По крайней мере, мы часто слышим лязг мечей.

От нее медленно идут волны тонкого женского запаха нежной плоти. Я покосился на потемневшую от девичьего горячего пота в подмышках тонкую рубашку, этот аромат начинает тревожить, вот так и становятся теми придурками, что собирают и нюхают женские тряпки.

— Значит, — сказал я, — он получил все, что хотел. Счастливы люди без амбиций. Ладно, лапушка, заканчивай здесь, не буду тебе мешать.

Я вышел в коридор, двое стражей, ветеранистый бородач и совсем вьюнош, идут ленивой и расслабленной походкой, вьюнош старается попадать старшему собрату в ногу. Оба уставились с любопытством, когда я остановился в дверях и небрежным жестом варвара, которому плевать на церемонии, велел обоим подойти ближе.

— Хорошим делом заняты, — сказал я. — Мужчина должен быть всегда при оружии, вон как вы оба.

Они переглянулись, бородач сказал мечтательно:

— А я скоро уйду на покой и оставлю оружие. Уже скопил деньжат.

Я удивился:

— На покой? Зачем?

— Когда выходишь на покой, — сказал он наставительно, — Господь возвращает тебе способность думать самому. Непривычно, но интере-е-есно…

— Сам себе командир? — спросил я.

— Да, — подтвердил он. — Странное ощущение. Вьюнош фыркнул.

— А мне вот не интересно. Я что, дурак? Зачем думать самому, если всегда могу обвинить командира, что дурак и не то приказывает? И вообще завел нас в дебри?

Я заржал, так надо, у нас свой солдатский юмор, сказал заговорщицки:

— Ладно, ребята, я пока запрусь на часок, отдохну, а то по ночам… да и не только по ночам, столько дел, столько дел…

Они переглянулись, на мордах понимающие улыбки, видели, как ко мне в комнату скользнула одна с веником очень даже готовая на услуги в части отдыха, а я вернулся в комнату. Раскрасневшаяся девушка повернулась ко мне, рубашка на груди приспущена еще сильнее, на щеках жаркий румянец.

— Прибрала? — сказал я довольно. — Вот молодец!..

А теперь иди и скажи там, чтоб тебе дали пряник. Иди-иди, малышка.

Она посмотрела разочарованно и обиженно, но покорно удалилась. Я, не разуваясь, завалился в постель. Теперь надо обмыслить зело и неторопливо, как и надлежит государственному деятелю, как лучше отправиться к ограм. Крестоносное воинство в моем лице сумело бы их использовать получше, чем кочевники…

И хотя я вроде бы помимо картографии еще какой-то хренью занимаюсь, но это совсем попутно, главные задачи: составить подробную карту Гандерсгейма, а еще установить местонахождение огров, кентавров и троллей. По возможности, нейтрализовать сразу, с началом вторжения…

И вообще, это только кажется, что ничего не получил, а только тратил время на принцесс. Как ни мал титул фрей-графа, но в умелых руках может дать намного больше, чем маркграф, майордом и даже король вместе взятые. Это здесь такой титул остался в глубокой древности, потому что свободными земли и тогда были ими совсем недолго, теперь все кому-то да принадлежат. Сейчас король пожаловал мне этот титул вроде почетной грамоты, свидетельства о высоком положении, это не больше, чем почетный доктор наук, а все понимаем, чем отличается почетный от действительного, однако по ту сторону Великого Хребта само слово «фрейграф» будет ввергать в дрожь. В рыцарском мире фрей-граф возглавляет страшный рыцарский суд чести, что пренебрегает границами королевств, формально признает только власть императора, но бывали случаи, когда требовал явиться на суд и самого императора. Власть фрейграфа простирается на все континенты…

Правда, штука в том, что такого рыцарского суда у меня нет и, подозреваю, здесь он вообще не существует. А если и был раньше, то потерял значение. Но идея хороша, и уже то, что в моем срединном существовал все века и был упразднен только Наполеоном, говорит о его необходимости.

Только я, видимо, буду возрождать его на церковной основе. Церковная доктрина хороша тем, что на ней можно основать все, что угодно. К примеру, через полторы тысячи лет существования христианства, когда, казалось, все уже придумано и создано, основал Игнатий Лойола особый ры-царско-монашеский орден с совершенно уникальным уставом и новым направлением деятельности?

В Сен-Мари я могу сослаться на то, что я фрейграф и подтвердить это под любой клятвой, а на этом основании вправе создать такой суд и в Геннегау, и вообще везде, куда ступит моя нога…

Грубый голос в коридоре вернул к действительности, и я с тоской вспомнил, что я увяз, как муха в патоке, в одном из карликовых королевств, а мои великие планы отодвигаются все дальше. Или это у меня от моей латентной политкорректное, которую никак не выдавлю? А настоящий деятель с масштабами должен плюнуть на все мелкое, это ведь не люди, а всего лишь статистика!

Раздался треск, звон, дикий злобный крик. Я подпрыгнул, в комнату с треском влетели обломки оконной рамы, сверкающие куски стекла, щепки, перья. Пахнуло птичьим пометом, одновременно ворвалось нечто жуткое, лохматое, изломанное, уродливое…

Я судорожно ухватился за рукоять стоявшего около ложа меча. Чудовище ринулось на меня, вытянув длинные лапы с острыми когтями. Чувствуя, что не успеваю замахнуться, я упал спиной на пол, выставив перед собой меч.

Раздался дикий вопль боли и ярости. Рукоять меча больно ударила набалдашником мне в грудь, гарпия верещала и пыталась дотянуться когтями до моего лица, все сильнеенасаживая себя на стальную полосу, острую, как: бритва.

Я выпустил из рук меч и откатился в сторону. Гарпия орала скрипучим голосом, билась в судорогах, рукоять меча жутко торчит между покрытых волосами старушечьих грудей, шерсть слиплась от крови, на полу быстро растекается темная лужа.

Мне почудилось, что в вытаращенных глазах мелькнуло нечто знакомое, наклонился. Гарпия слабо зарычала, в ее погасающем зрачке я увидел искаженное злобой лицо магистра Жакериуса.