Чтение 30–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

Он кивнул.

— Хорошо-хорошо. Я и так получил больше, чем мечтал.

— Ты не так понял, — сказал я терпеливо. — Нельзя иметь все сразу, поэтому ты начал с малого — с денег. Но пора переходить на следующую ступень.

— Это… как?

— Деньги, — сказал я, — ступенька к власти. Можно подняться на эту ступеньку, а можно и не подниматься… Ты об этом не думал?

Он сказал ошарашенно:

— Н-нет…

— А я подумал за тебя, — ответил я заботливо.

— Спасибо, — пробормотал он. — Но… как? Я о таком даже не… ну просто не — и все!

— Путь от богатства к власти вполне респектабелен, — сказал я, — а от власти к богатству… не весьма, хотя чаще бывает именно так. У тебя все путем, не дрожи.

Он взмолился несчастным голосом:

— Но… как?

— Созови тех, кому доверяешь, — посоветовал я. — А тебе, думаю, теперь доверяют еще больше, чем раньше. Дело опасное, но добыча будет измеряться уже не в золоте…

— А в чем?

— Есть и повыше ценности.

— Драгоценные камни?

Я отмахнулся.

— И драгоценные камни могут отобрать. Если удастся то, что я задумал, ты сам станешь тем, кто сможет отбирать. Но, конечно, этого делать не будешь, верно?

По дороге из трактира мне дважды предлагали работу, одна молодая женщина сама предложила свои услуги, торговцы зазывали в лавки с товаром, кто-то настойчиво выспрашивал, почем в этом сезоне воловьи шкуры, словом, город живет своей жизнью, не подозревая, что это может быть его последний день.

Стражи дворцового сада молча отворили ворота, я вздернул подбородок и уверенно пошел по широкой аллее к дворцу. Справа и слева ударили фонтаны, легкий ветерок донес водяную пыль, из зарослей цветущих кустов донесся недовольный птичий крик.

Я свернул на боковую аллею, потом еще и еще, там в глубине проступил домик для гостей, ноги сами несут к его порогу, но в это время неподалеку прозвучал суровый голосс нотками привычного недовольства:

— Чем еще могу помочь сыну степей?

Сотник Ланаян вышел из-за вечноцветущих деревьев, быстрый и собранный, взгляд острый, но лицо каменное, блокирующее любые выражения.

— В засаде? — поинтересовался я ехидно.

— Просто хожу тихо, — ответил он ровно. — Я отвечаю за все, что внутри этого квадрата за железным забором. Сад, конюшни, пекарни, дворец…

— Нужен глаз да глаз, — согласился я. — Всем все втолкуй, переспроси, как поняли, а потом ходи и проверяй, так ли поняли.

— Примерно так, — согласился он. — Какие-то неприятности?

— Нет, — ответил я и пояснил: — Я иду из таверны. Какие могут быть неприятности?

— А-а-а, — протянул он. — Ну и как самочувствие?

Я с удовольствием вдохнул прохладный от водяной пыли воздух и раскинул руки.

— Когда сыт и пьян — кругом очень красиво! Он сказал кисло:

— Да, конечно… Ну, а как вообще? Шансы есть? Голос его звучал почти безнадежно, я согнал с морды ухмылку и ответил серьезно:

— Шансы есть всегда, даже когда их действительно нет.

Он не успел ответить, далеко послышались крики, конский топот, затем в сад ворвались, топча кусты драгоценных роз, мелкокостные степняцкие кони, приземистые и злые.За ними почти влетела, подскакивая даже на ровном месте, сурового вида телега, сколоченная, как мне показалось, с нарочитой небрежностью, люди в ней почти лежат, укрытые толстыми шкурами.

Я ожидал, что пронесутся также либо до самого дворца, однако возница резко натянул вожжи. Кони остановились на развилке аллей, она вся усыпана белым песком, его здесь зовут золотым, храпят и грызут удила, глаза дикие, налиты кровью, телега слегка подперла их сзади и тоже замерла, будто вросла в землю, тяжелая и настолько неуклюжая, как будто первотелега, созданная человеком.

Седоков четверо, трое медленно поднялись, суровые и с расписанными красками лицами, очень немолодые. Длинные волосы переплетены лентами и бусами, одежда под дикую старину, на груди ожерелья из волчьих и медвежьих клыков.

Четвертый остался с вожжами в руках, согнутый, сгорбленный, злобно зыркает исподлобья, облучка не покидает.

Ланаян пробормотал сдержанно, но я уловил глубоко запрятанную враждебность:

— Шаманы прибыли…

— Они-то зачем? — спросил я. Он повел глазами в сторону.

— Нам незачем. А вот ему…

По ступеням дворца быстро спускался конунг Бадия. Лицо сияет преувеличенным счастьем, руки распахнуты, словно пытается обнять весь мир.

— Приветствую вас, — прокричал он еще издали громко и приподнято, — отцы племени, Хранители Духа!..

Шаманы молча и сурово смотрели на него, а конунг торопливо подбежал к телеге, словно и не вождь, а мальчишка на побегушках, почтительно преклонил колено.

Ланаян пробормотал:

— Для таких почтенных могли бы повозку получше…

— Нельзя, — шепнул я.

— Почему?

— Все старинное — свято, — объяснил я. — В некоторые краях даже обрезание делают каменными ножами… А короли в одной отдаленной стране ездят на вот на такой же примитивной повозке, запряженной волами, в то время как майордомы носятся на быстрых конях… Но зачем они здесь?

— Конунг вызвал.

— По какому делу?

Он покосился на мое лицо.

— Не догадываетесь?

— Нет, — ответил я. — Шаманы — тоже власть. Зачем ею делиться?

— Если в одних руках не удержать, — пробормотал он, — делиться приходится поневоле. Конунг все делает для укрепления своего влияния. А в какой это стране короли ездят на быках?

— На волах.

— Пусть на волах. Не слышал.

Я отмахнулся.

— Далековато, камнем не добросить. Все-таки при чем тут шаманы?

Вместо того чтобы выбраться из телеги, опираясь на склоненную голову конунга, все три шамана долго стояли неподвижно, затем синхронными движениями достали из сумок что-то сморщенное, похожее на засохшие мухоморы, забормотали в унисон, запели, потом умолкли, медленно-медленно повернулись в другую сторону и снова запели, помовая плавно дланями.

Песня длилась и длилась, словно исполняли «О все видавшем», затем умолкли, подумали, повернулись в другую сторону и запели скучно и монотонно снова.

— И сколько так будет длится? — спросил я злобно.

— Сторон света всего четыре, — сказал Ланаян утешающе.

— Да? А если знают про зюйд-зюйд-весты?

Ланаян покосился в немом изумлении, смолчал, только время от времени зыркал исподлобья. Шаманы между песнопениями то ли засыпали, как мухи на зиму, то ли набиралисьсил, но все равно двигаются, как будто жуки пытаются выбраться из тягучего клея.

Хуже того, еще и надолго замирали в определенных позах, я извелся, переступал с ноги на ногу, все-таки хочется дождаться конца церемонии и понять, к чему это все, явно нехорошее готовится, иначе уже плюнул и пошел бы разгадывать секреты арбалета или зеленой шкатулки.

— Ну почему, — спросил я, — все шаманы и священники такие черепашистые?…

— А что вы хотите, Рич?

— Давай как-то ускорим? — предложил я кровожадно.

Он прошептал испуганно:

— И не думайте!.. Если собьются хоть в одном слове, начнут все сначала.

— Господи упаси! — прошептал я в ужасе.

— Тс-с-с, — сказал он. — И Господа не призывайте, здесь адепты древних богов.

Я покосился на его суровое лицо.

— Но хоть вы о нем помните. Он ответил, едва шевеля губами:

— Помнить, насколько я понимаю, мало.

— Верно, — согласился я. — Но с паршивого края хоть веры клок. Как думаете, зачем он их привез?

Ланаян пожал плечами.

— Не представляю.

— Я тоже. Здесь старые храмы есть?

Он кивнул.

— В северной части города. В старину там была церковь, потом… потом просто забросили.

— Даже под склад не сумели?

— Церковь на отшибе, — объяснил он. — Там везде камни, дорогу туда не пробьешь, только пешком. Думаете, конунг предложил этим шаманам церковь под их капище?

— Надо проверить, — ответил я.

— Зачем?

— Если привез шаманов, — объяснил я, — наверняка введет обычаи своего кочевого племени. Не для себя, для горожан-глиноедов. Еще не поздно предупредить Раберса и ближайшее окружение короля, если Его Величество по каким-то причинам и пальцем не шевелит.

Он сказал несчастным голосом:

— Боюсь, даже это их не переменит.

— Почему?

Он поморщился.

— Скажут, у нас свобода. Кочевники вольны молиться своим богам, мы — своим.

— Дураки, — сказал я рассерженно. — Не понимают! Им же первым придется поклониться богам кочевников.

Шаманы, закончив обряд прибытия в нечестивый город, медленно покидали повозку. Их подхватили под руки и увели с почестями, едва не прометая перед ними дорогу, дабы те не дай бог не раздавили какого несчастного жучка. Ланаян сказал недовольно:

— Пойду взгляну.

— Давай, — сказал я. — Проследи, дабы утеснений высоким гостям от какого-то короля и его двора не было.

Он скривился, но ушел молча, а я перевел взгляд на последнего, четвертого из прибывших. Он наконец выпустил из рук вожжи, поднялся.

Среди собравшихся кочевников пронесся почтительный шепот:

— Неужели… Диолд?

— Диолд…

— Сам Диолд!

— Это же Диолд!

— Смотрите, нас посетил великий Диолд!

Диолд степенно спустился с телеги, хотя мог бы просто спрыгнуть, еще не стар, вскинул руки в приветствии. Кочевники ревели в восторге, словно увидели живого бога, теснились и смотрели восторженными глазами.

ГЛАВА 6

Я переводил взгляд с них на Диолда и обратно. Что-то странное, все кочевники, за исключением этого Диолда — высокие рослые красавцы, бронзовотелые, белозубые, с картинными торсами, руки перевиты толстыми жилами и венами, плечи широки, похожи один на другого, как близнецы и братья, а этот сутул, с неприятной болезненной рожей, а когда ветер дохнул в мою сторону, я отшатнулся от запаха из гнилого рта. Скулы широкие, узкоглаз, бороденка жидкая, противная, как у больного козла, от зубов одни желтые пеньки.

Даже ноги кривые, как и должно быть у кочевников, выросших на конях. Грудь плоская, нездоровая, отвисающая, а живот почти переваливает через пояс, желтый и в складках.

Перевязи у него две, рукояти мечей торчат по бокам изящные, резные, отделанные с той тщательностью, что годится больше для музея, чем для настоящей жизни.

Он потряс руками в воздухе, тоже кривыми, как ветки дерева, с корой вместо мускулов, ловко выхватил мечи и сделал несколько очень быстрых движений, рассекая воздух.

Кочевники одобрительно зашумели, а он оскалил зубы и завизжал, как недорезанная свинья, что сумела выплюнуть кляп.

На него смотрели с восторгом, степняки да и не только они обожают все новое, необычное, лох-несское или бер-мудско-катаканное тыквондейство с примесью восточной, ага, мудрости. В необычности подразумеваются чудеса, ну хочется нам так, хочется, и любой, кто вот так непонятно зачем подергает передними конечностями, может с самым таинственным видом говорить, что творит нечто небывалое, мистическое, особо пранное, мистически йогизмное, понятное только посвященным, даже Посвященным…

Я поморщился, тяга человека к чудесам объяснима, но нельзя же ее эксплуатировать так беззастенчиво. Хотя почему нельзя, постоянно находятся такие вот ловкие, что любую экзотику выдают за нечто необыкновенное, а себя — за особо необыкновенных.

Он посмотрел в мою сторону, что-то уловил по моему честному и бесхитростному, выпрямился и смерил с ног до головы презрительным взглядом. Особенно задержался на рукояти моего двуручного, что так красиво и грозно выглядывает из-за левого плеча.

Зашелестели шаги, я услышал запах вина и довольное сопение, а затем услышал приглушенный голос Рогозифа:

— Как он тебе?

— Никак, — ответил я честно.

Он встал рядом, касаясь плечом, на лице столько почтения, словно перед ним сам Морской Всадник.

— Диолд, — сказал он почти шепотом, — величайший воин. Изволил посетить нас для встречи со своими почитателями. Смотри, у него сразу два меча!..

Я буркнул.

— Пусть хоть одним пользоваться научится. Видал таких.

Он покосился на меня в великом изумлении.

— У вас что, не слыхали о нем?

— И не услышат, — пообещал я мрачно.

Он покачал головой.

— Такого просто быть не может! Надо ему сказать, что в твоих краях о нем еще не знают. Он туда съездит и расскажет о себе, своем великом мастерстве, своих участиях в турнирах, о своем понимании секретов древнего мастерства…

— Зачем?

— Молодым воинам нужен пример, — сказал он нравоучительно.

— Не тянет он что-то на пример.

— Говорят, — сказал он осторожно, — Диолд владеет древними секретами боя наших предков.

— Что-то нашим предкам не помогли их секреты, — заметил я.

Диолд, не отрывая от меня взгляда, что-то сказал своим, те угодливо захохотали. Раздражение вздыбило мне шерсть, но я лишь сделал каменное лицо и повернулся к Рогозифу.

Он прошептал с суеверным восторгом:

— Смотри, смотри! Говорят же, он самый великий воин на свете!

— Кто говорит? — поинтересовался я.

Рогозиф быстро зыркнул на меня, ответил искренне, не замечая подвоха:

— Он и говорит… Зато как убедительно и красиво!

К нам подошел еще степняк, дружески стукнул Рогозифа кулаком в спину.

— Я слышал, — сказал он, вклиниваясь в разговор, — у него двадцать девять наград за турниры.

— За победы? — спросил я.

Степняк как-то замялся и сказал торопливо:

— В состязаниях важна не победа!

— Это Диолд говорит? — уточнил я. — Ну да, ну да, а как же, еще бы. Важна не победа, а красивый костюм, в котором выступаешь. И публика, перед которой кувыркаешься.

Рогозиф оживился:

— Вот и Диолд постоянно об этом говорит. Грубые люди не могут оценить всего совершенства его дивного мастерства, потому он выступает только среди своих.

— Таких же… красивых?

— Нуда! — согласился он. — Зато все его движения, как говорят знатоки, филигранны и витиеваты до совершенства! Ни одного простого или простонародного, ни одного ошибочного, все красиво и…

— Кудряво? — спросил я.

Он быстро взглянул на меня, развел руками.

— Слава его катится впереди него. И хотя ее всеми силами катит он сам, но катится же?…

— Нарвется, — пообещал я угрюмо. — Не все же такие задуренные. Кто-то попадется и нормальный, не даст себе на уши всякое вешать и мозги… запыливать.