Чтение 24–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

— Не я выбирал, — ответил я предельно честно.

Он почесал в затылке.

— Да уж… Меня вот зовут Рогозиф. Представляешь?… Врагу не пожелаю такое имечко.

— Достойное имя, — возразил я. — В наших краях так звали одного героя. В одиночку сразил дракона! Еще и золото драконье занибелунгил подчистую.

Он вытаращил глаза.

— Правда?…

— Клянусь, — сказал я. — Так что не имя делает человека. Все те, кто называют свои племена Тиграми, Драконами, Львами или Свирепыми Василисками, — трусы, что маскируются под сильных. А нам с тобой этого не надо, верно?

— Точно, — согласился он. — Пойдем, выпьем?

— С удовольствием.

Для прибывающих гостей Его Величества Жильзака Третьего, а также для кочевников конунга Бадии поставили добавочные столы на широкой каменной веранде, огороженной невысоким ажурным заборчиком из серого мрамора. Мне до пояса, справа грозная стена из крупных глыб, справа простор, далеко поверх вершинок невысоких деревьев садавиднеются домики, поля, отары овец, стада коров. Далекие горы покраснели в лучах вечернего солнца и выглядят слегка поджаренными, как корочка ржаного хлеба.

Вечер тих и спокоен, воздух неподвижен, настоянный на дневных запахах трав, сена и луговых цветов. Кроме кочевников за столами уже никого, что и понятно, приличные гости постепенно начали искать другие места для отдыха.

— Я прибыл недавно, — рассказывал Рогозиф, — хочу присмотреть домик, осесть, обзавестись семьей. Я тоже кочевник, но, как видишь, уже оседлый… ха-ха!.. И такой глиноед, что всем глиноедам глиноед. Пять лет прожил в одном городе, три в другом… Но не прижился, хочу уюта еще больше, чтобы глиноедствовать, так глиноедствовать всласть! Я поинтересовался:

— Не обижает?

— Прозвище?

— Ну да, все-таки почти ругательное. Он ухмыльнулся.

— Они нас называют глиноедами, видишь, «нас», я уже причисляю себе к горожанам, мы их… гм… как и они себя — Рожденные Морем. Только для нас это не звучит настолько же красиво и величественно.

Я ухмыльнулся.

— Горожане вкладывают свое значение?

По его тонким губам скользнула и пропала мимолетная улыбка.

— Нет, принимают их.

— Так в чем же…

— А ты не видел, сколько мусора море выбрасывает на берег?… Так что даже в этой мелочи у нас полное взаимопонимание. Главное, уживаемся. И пусть так и будет дальше.

— Выпьем за это, — сказал я.

Двое слуг вынесли и поставили на особом помосте кресло с высокой спинкой, похожей на трон. Чуть позже появился конунг Бадия, его встретили веселыми воплями, стуком ножей по столу, а он улыбался и милостиво наклонял голову.

Мы с Рогозифом неторопливо смаковали хорошее вино, я присматривался к нему с интересом. Странно и любопытно видеть, как человек стоит одной ногой там, другой — здесь. Иногда вспыхивает патриотизм кочевника, тут же признает, что у глиноедов вино намного лучше, даже именует их — невиданное дело! — тиборцами, горожанами, достойными и очень хорошими соседями, с которыми рядом хотел бы прожить остаток дней.

Я присматривался и к нему, такие ветераны нечасто бывают в городах, а если уж и появляются, то не задерживаются. Рогозиф прибыл вчера, так он сказал, но по нему не видно, что пустит корни в этом городе, как заявил, в то же время у меня нет ощущения, что скоро покинет Тибор. Напротив, у меня возникает странное ощущение неясной тревоги, когда вижу, как он обводит испытующим взглядом стены дворца, останавливает его на окнах, дверях, на прохаживающихся часовых…

— Как тебе наш конунг? — спросил он внезапно.

Я помедлил с ответом, Рогозиф спрашивает слишком беспечным голосом, а по ответу многое можно будет понять, даже если совру. Конунг улыбается, снова улыбается, один из кочевников вскочил из-за стола и подбежал к нему с кубком в руке, конунг с той же улыбкой принял, сразу же осушил до дна под крики одобрения.

— Хорош, — осторожно ответил я. Рогозиф удивился:

— И это все?

Я кивнул, не разжимая губ. Конунг выглядит слишком открытым и беспечным, а это самые хитрые и скрытные сволочи. Я сам такой, улыбаюсь и говорю любезности, в моем «срединном» королевстве это называется хорошим воспитанием и политкорректностью, а здесь — тем, чем оно и является: лицемерием и притворством.

Высок, силен. И, как говорят, очень умелый боец. А когда очень умелый, то и не различить, что от умелости, а что от магии. У простых кочевников хоть один амулет да есть, у иных — по два-три, а люди могущественные или богатые сосредоточивают в своих руках не по одному и не по два.

Конечно, все их берегут, жаль использовать по мелочи или там, где можно без амулета, но моя беда в том, что с конунгом вполне можем схлестнуться в схватке не на жизнь,а на смерть. И тогда пустит в ход все амулеты, талисманы и все-все, что у него есть…

Сердце мое время от времени начинало стучать чаще. Я спохватывался и старательно налегал на вино и мясо, с преувеличенным вниманием рассматривал красоты сада.

Соседняя веранда расположена на уровне второго этажа и намного левее. Я уловил там движение, хотя сидел спиной, чуть повернул голову и увидел красное с золотом платье принцессы. Но поприветствовать ее не успел: тут же из-за колонны появился ярл Элькреф, подошел и встал рядом.

Сердце мое оборвалось и упало из грудной клетки в бездну. Я никогда не думал, что я такая глубокая натура, падение продолжалось и продолжалось, а я сидел с таким мрачным лицом, что Рогозиф спросил участливо:

— Вино кислое?

— Если бы только вино, — буркнул я.

За столом все нарастает веселье, кочевники запели что-то лихое и хвастливое. Один выбежал из-за стола и пустился в пляс. Ему хлопали, кричали одобряюще, а он выделывал коленца все замысловатее.

На верхней веранде к принцессе и Элькрефу присоединились трое знатных придворных, я для себя их называл за неимением подходящего термина вице-канцлерами, монополия Элькрефа на принцессу нарушилась, но мое настроение осталось таким же мрачным.

Внизу из-за накрытого стола воздел себя крупный воин, лицо в шрамах, вид устрашающий, оглядел всех налитыми кровью глазами и заорал хриплым воинственным голосом:

— Мы, мергели, стали самым заметным племенем в Степи и Пустыне! У нас самые храбрые воины, у нас лучшее оружие, а наши женщины могут сражаться, как мужчины!

Кочевники довольно ревели и стучали по столам рукоятями ножей. Со второй веранды Элеонора бросила на меня быстрый взгляд, я тоже совсем недавно говорил о такой свободе для женщин.

Вице-канцлеры конфузливо улыбались и отводили взгляды. Я чувствовал растущее раздражение. Тупое бахвальство всякого выводит из себя, а когда отпора не может быть в принципе — это вообще отвратительно.

— Очень достойно, — сказал я саркастически, — возвеличивать самих себя в своем же кругу! Я пока что вижу, мергели в этом преуспели.

Рогозиф положил ладонь мне на локоть.

— Не заводись, — шепнул он. — Я вижу, тебе очень хочется подраться. Но… не надо.

— Почему? — буркнул я.

— Это сам Корн, — сказал он негромко.

А кочевник, которого он назвал Корном, повернулся в мою сторону всем телом и прожигал меня ненавидящим взором.

Голос его прозвучал подобно реву лесного зверя:

— Что ты хочешь сказать?

Я повел рукой вокруг, а глазами держал лица сидящих за столами.

— Это же очевидно. Здесь нет людей из других племен, перед лицом которых ты рискнул бы повторить свое бахвальство. Может быть, потому и такой смелый, что их нет?

Элькреф насторожился, Элеонора ухватила его за локоть, Элькреф что-то пошептал ей на ухо, она отрицательно покачала головой, не сводя с меня взгляда.

Корн превратился в каменный столб с раскрытым ртом и выпученными глазами. Я думал, его тут же хватит удар, но у степняков прекрасное здоровье, он дико завизжал и ухватился за рукоять меча. Его друзья моментально повисли на нем, как собаки на медведе, ухватили за руки и плечи.

— Ты… — заорал он, — ты… ты кто? Ты откуда?

— Я единственный, — ответил я громко и гордо, — кто здесь не из мергелей. Потому по воле Морского Коня отвечу за все племена великой и вольной степи, гордым сыном которой являюсь… и мой ответ будет прост и ясен — ты врешь, как подлый и никчемный пес!

Он просипел, потеряв голос от ярости:

— Я?… Вру?

— Как наглый и трусливый шакал, — сказал я, — который облаивает львов тогда, когда они его не видят и не слышат.

Конунг, слегка наклонившись в кресле, рассматривал нас очень внимательно. Я чувствовал его ощупывающий взгляд, но следил за Корном, который время от времени делал резкие попытки вырваться из цепких рук.

Корн тоже бросил взгляд на конунга, я уловил неуверенность, еще не знает границы допустимого.

— Хорошо, — процедил он со злобой, — в чем я соврал?

— Мужчины в моем племени сильнее, — заявил я громко, — храбрее, отважнее. Еще умеют сражаться, а не вопят, как бабы на рынке, о своей умелости. А наши женщины тихие и робкие потому, что наши мужчины умеют их защитить. Им не приходится самим драться с чужими мужчинами.

Он снова завизжал, как недорезанная свинья:

— Наши женщины… они просто такие!

— Все возникает по необходимости, — возразил я. — Ни одна женщина не станет махать тяжелым мечом, если можно беспечно и без страха собирать цветочки, приучаясь нагибаться, и вышивать крестиком.

Он смотрел на меня бешеными глазами.

— Что ты хочешь сказать, дурак?

Я проигнорировал оскорбление, сказал холодно, такое запоминается и действует лучше:

— Женщина должна быть мягкой, покорной и ласковой. А не зверем с мечом в руках. В нашем племени женщины мягкие. И теплые. Вот что я хотел сказать. И сказал.

Его соратники ревели, хохотали, хлопали друг друга по обнаженным спинам, подбадривали, как ни странно, обоих. Симпатии разделились, хотя линия прошла странно по каждому: все за Корна, как за своего, и в то же время считают правым меня. Даже самые сильные из мужчин, чего уж прикидываться перед самим собой, предпочитают женщин мягких и покладистых.

Элькреф снова прошептал что-то Элеоноре, она так же отрицательно покачала головой.

Я сказал громко:

— Да отпустите вы его. Кто так громко лает, кусать не умеет.

Его отпустили, Корн тут же выхватил меч, но не бросился на меня, уже вспомнил, что сам конунг смотрит на ссору, а еще и лучшие воины племени, не говоря уже о горожанах.

— Если у вас такие сильные мужчины, — потребовал он, глядя на меня хищными глазами убийцы, — докажи!

Конунг нахмурился, я видел, как тень пробежала по его лицу. Рановато показывать свою силу, но, с другой стороны, я не горожанин, это как бы внутренние разборки кочевников, короля и его знать не рассердит и не обидит…

— Перестаньте, — сказал он медленно, — у нас, людей степи, все женщины прекрасны, а мужчины сильны и отважны.

Одни загудели, соглашаясь, другие заворчали, вдруг да схватка не состоится, а Корн, видя, что конунг не запретил прямо, а лишь как бы выразил неодобрение, даже сообразил, что конунг говорит больше для горожан-глиноедов, прорычал:

— Признайся, что соврал, расхваставшись, и я верну меч в ножны!

Я сказал громко:

— Правило нашего племени гласит: никогда не обнажай оружия без крайней нужды. Но если обнажил — бей, а не болтай языком, как старая баба…

ГЛАВА 14

Я не договорил, он завизжал в ярости и метнулся на меня с поднятым клинком. Я даже не успел выхватить свой из ножен, хотя уже готовился, еле успел избежать смертельного удара сверху, метнувшись в сторону, зато ухитрился дать проскочившему мимо герою пинка в зад. Он ударился о тяжелый стол и едва не перевернул на хохочущих кочевников, а я уже вытащил меч и ждал в боевой стойке.

Его удержали от падения, развернули ко мне лицом. Он закричал еще громче и бросился с той же яростью, полосуя воздух ударами во всех направлениях. Я не стал увертываться, хотя, наверное, успел бы, пусть даже он очень быстр, зато я становлюсь быстрее не по дням, а по часам, вскинул меч, стальные полосы сшиблись со скрежещущим визгом, звоном, полетели короткие искры.

Крики замерли, бой из банальной пьяной ссоры перерос в красивый поединок: Корн рубил и сильно, и быстро, и очень умело, демонстрируя богатейший арсенал ударов, приемов, связок, каскадов, ложных замахов и обманных движений. Им любовались, покрикивали редко, отмечая особенно красивый финт, кочевники ценят виртуозное обращение с оружием, я же лишь защищался, парировал и даже тихонько отступал, стараясь двигаться в пределах отведенного нам круга.

Конунг, как успел заметить краем глаза, смотрит заинтересованно, в исходе поединка вроде бы не сомневается, лицо довольное, он демонстративно и громогласно запрещал эту дикость, с точки зрения горожан, цивилизованный, а это двое дикарей, причем один из них — чужой, он и виноват, а когда будет наказан, все снова станет тихо…

Я поймал удачный момент, звон, лицо Корна исказилось от боли. Кисть вывернуло с такой силой, что он вынужденно разжал пальцы. Меч взлетел в воздух, я поймал его за рукоять и, взмахнув пару раз, бросил ею же вперед противнику.

— Держи! И будь внимательнее.

Он машинально поймал, в глазах сильнейший стыд, по его виду непонятно, предпочел бы уронить меч или вот так ухватить с моей милостивой подачи. Мелькнуло бледное лицо Элеоноры, кочевники довольно взревели, все ценят эффекты, а Корн с диким воплем, что должен заморозить во мне кровь, ринулся в атаку.

Я снова отступал, слишком яростный вихрь ударов, долго искал брешь, наконец ударил, скрежет и звон, меч вылетел снова, я подпрыгнул и снова поймал на лету за рукоять.

— Слишком часто, — сказал я снисходительно. — Наверное, ты силен в чем-то другом?

Он смотрел, не веря своим глазам, в толпе взревели и начали безжалостно высказывать догадки, в чем именно силен их виртуозный соплеменник.

Я бросил меч к подножию кресла конунга, свой сунул в ножны, а затем отстегнул перевязь и все хозяйство отбросил в сторону.

— Может, — сказал я, бросая ему спасительный круг, — ты силен в бою голыми руками?

Он прошипел люто:

— Я убью тебя! Если не убью сейчас, подстерегу ночью и убью в спину!.. Ты не будешь жить и смеяться…

— Смеяться будут другие, — согласился я. — Но спасибо за предупреждение.

Мы сшиблись в середине, я уперся в землю и несколько мгновений выдерживал шквал атак. Толпа вскрикивала, как один человек; в какой-то момент мы сцепились так плотно,что если нас разорвать насильно, брызнет кровь, затем снова разъединились на расстояние вытянутых рук и щупали друг друга, стараясь поймать на боевой прием.

Он хватал и бил так, как убивают часовых, но я ускользал, удары отзываются болезненно, но ни один не смертелен, успеваю сдвинуться, но теперь вижу, что свести схваткук шутке не удается, кто-то должен погибнуть, что совсем пока не нужно. С другой стороны, этот Корн не прост и вызван из степи в город не случайно. Он и Рогозиф здесь с какой-то целью. Как и все эти ветераны…

Мы оба все убыстряли схватку, ошибки начинают проскакивать с обеих сторон, но я первым поймал на сложный прием. За нашим хриплым и надсадным дыханием никто не услышал хруст костей. Я тут же выпустил из рук обмякшее тело и отступил, чувствуя, как грудь жадно требует свежего воздуха.

Дрожащие пальцы подобрали пояс, пот застилает глаза. Кто-то из кочевников услужливо помог мне надеть через голову перевязь и подтянуть пряжку потуже. Элысреф подхватил Элеонору под руку и увел почти насильно, она оглянулась в дверях, я перехватил взгляд ее расширенных глаз, но Элькреф потащил с силой и закрыл за собой дверь.

Я смахнул соленую влагу с лица, конунг все так же смотрит, сильно наклонившись с кресла, будто готовится встать, лицо стало темнее июньской тучи.

— Пусть отдыхает, — сказал я хриплым голосом. — В другой раз будет осторожнее болтать языком.

Несколько человек быстро подняли грузное тело и унесли. Нескоро разберутся, что их друг не просто выбит из этого мира, но даже когда очнется, с переломанным хребтомникак не подстережет меня ночью с кинжалом в руке.

Конунг с кислым видом пару раз хлопнул в ладоши.

— Ты хорош, — сказал он как можно спокойнее, как должен вести себя беспристрастный судья. — И победил честно. Как, говоришь, называется твое племя?

— Клан Робких Зайчиков, — ответил я с вызовом.

За столом заревели, но конунг не позволил губам дрогнуть в усмешке, смотрел очень внимательно, лишь брови чуть приподнялись, а взгляд стал острее.

— Не слышал о таком.

— Мир велик, — ответил я. — Еще услышите.

В толпе довольно заговорили, гордые ответы нравятся всем, всяк отождествляет себя с героем, который может дерзить власти.

Конунг кивнул.

— Не сомневаюсь. Не хотел бы пойти ко мне на службу?

— Нет, — отрезал я.

— Почему? — спросил он с интересом. — Лучше служить сильному вождю. С ним больше славы, чести, наград, захваченной добычи. Зачем прозябать в неизвестности?

— Я сын степи, — ответил я гордо. — Бродяга и романтик. Мчаться по бескрайней степи, укрываться звездным небом — разве не счастье? Что хорошего жить в городе?

Он помедлил с ответом, глядя на меня испытующе, затем улыбка раздвинула его твердые губы.

— Но ты же нашел?

— Я всего лишь гонец от ярла Растенгерка, — напомнил я, — к его брату ярлу Элькрефу. Завтра поеду обратно в степь.

Он кивнул.

— Ярл Элькреф стал слишком похожим на горожан и потому долго раздумывал над ответом, когда требовалось сказать «да» или «нет». Но сегодня ты получил письмо к его брату…

Все знает, мелькнула злая мысль, везде обзавелся шпионами.

— Да, — сказал я, — и завтра уеду. Но я ничего не нашел в городе и даже одной ночи не провел в нем. Всякий раз брал коня… своего или чужого, и… здравствуй, ночная степь! Здравствуй, бешеная скачка под родными звездами!

Кочевники на меня смотрели с явной симпатией, каждое мое слово — гимн их образу жизни, их превосходству над глиноедами.

Конунг поморщился, но сказал все тем же приветливым голосом:

— Хорошо. Но если надумаешь к нам — дай знать. Сильным и отважным рады везде.

— Благодарю за честь, — ответил я.

Вернулся на свое место я в гробовом молчании и провожаемый уважительными взглядами. Едва я сел, разговоры возобновились, а Рогозиф, сам темный, как грозовая туча, придвинул мне металлический кубок с вином.

— Выпей, — сказал он участливо. — У тебя точно в горле сейчас, как в огненной печи.

— Спасибо, — сказал я хрипло.

— Полегчало? — спросил он, когда моя рука со стуком опустила опустевший кубок на столешницу, но я понял по его глазам, что говорит не о вине. — Чего ты так вспылил?

Я вяло отмахнулся.

— Да так… Одну бабу вспомнил…

Он чуть скосил глаза, я догадался, что поглядывает на веранду, где была принцесса, ощутил тревогу, а нехорошее предчувствие стиснуло грудь.

— В них все зло, — сказал он философски. — А ты непрост.

— Чего так решил?

— Это был сам Корн, — напомнил он.

— Степь велика, — ответил я. — В каких-то краях таких корнов продают кучками. За мелкую монетку.

Со стороны сада пришли музыканты, заиграли нескладно, зато громко. Я покосился с неодобрением.

— Недостаточно атлетические, чтобы бить в бубен.

Рогозиф отмахнулся.

— Тогда пусть хоть играют. Но если под музыку нельзя драться, то это плохая музыка.

Я окинул музыкантов придирчивым взглядом.

— Лохматые… Стричься еще не умеют, значит, будут играть только тяжелую музыку… А под нее драться хорошо.

— Конунг знает дело, — откликнулся Рогозиф знающе.

— Будет драка?

— Обязательно, — заверил он.