Чтение 25–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

— Зачем? Он удивился:

— А как без драки? У вас что, безздрачники?

— У нас только на свадьбах, — пояснил я. — Свадьба без мордобоя — вообще не свадьба. А еще на днях рождениях, юбилеях, встречах для хорошей выпивки и просто так.

— Воздержанные вы люди, — сказал он с уважением.

— Здесь, как я понимаю, готовятся к королевским состязаниям? Разминка?

— Гоняют кровь, — согласился он, — присматриваются друг к другу. А чем заняться, если до состязаний еще два дня?

— Уйма времени, — согласился я. — Девать некуда.

Кочевники в самом деле, разогрев себя вином, приглядываются друг к другу оценивающе, некоторые прямо за столом обматывают кулаки ремешками, другие хищно сжимают и разжимают пальцы, готовые цепко хватать противника и бросать через бедро, через голову, через руку или плечо.

— Как ты? — спросил Рогозиф.

— Ни за что, — сказал я твердо.

Он удивился.

— Почему?

— Лучше посмотрю, — объяснил я. — Вот смотреть такое люблю больше. Только место займу получше.

Он сказал весело:

— Я тоже так люблю больше. А потом оно как-то само… Вдруг — и уже в драке!

— Я сдержанный, — сказал я, — очень сдержанный.

Он хмыкнул с сомнением, но промолчал, взгляд его устремился мимо моего уха, я даже слышал легкий свист и дуновение воздуха. Оглянуться я не успел, там послышался нежнейший голос:

— Дорогой герой…

Я обернулся, милая девушка кокетливо присела передо мною, глазки хитрые, а щечки круглые и нежные, а еще тугие и спелые, так и хочется укусить. Еще умильные ямочки, на них нельзя смотреть без удовольствия. А когда она улыбнулась, ямочки стали глубже, делая личико из просто хорошенького изумительным.

— Привет, Юдженильда, — сказал я с удовольствием, на хорошеньких женщин всегда таращим глаза просто с наслаждением. — Какая ты прелесть, теперь всю ночь будешь сниться…

Она заулыбалась шире, голосок прозвучал кокетливо:

— Помнишь мое имя?

— Как же его не запомнить? — изумился я. — Все только и говорят: взгляните на эту изумительную девушку, она же мечта мужчин, как ее зовут, кто она, откуда она, как быс нею…

Она рассмеялась чисто и звонко:

— Не продолжай! Я, знаешь ли, такая скромная, такая скромная бываю в некоторых случаях. Милый Рич, моя подруга Элеонора послала отыскать тебя.

— Ты отыскала, — сообщил я и жадно раздел ее взглядом, подумал и не стал одевать. — Можешь броситься мне на шею. Обещаю не отбиваться.

Она расхохоталась, милые ямочки на щечках стали глубже.

— Нет-нет, я по другому делу. Она сейчас во-о-он в том павильоне. Понял?

— Понял, — ответил я.

Она подождала, я стоял и с удовольствием смотрел на нее, так и не сумев заставить себя вернуть ей платье, наконец она сердито топнула ножкой в изящной туфельке. Я озадаченно посмотрел на ногу, на туфлю, потом на ее милое личико.

— Что ты понял? — переспросила она с недоверием и мило наморщила носик.

— Что она во-о-он в том павильоне, — послушно ответил я.

Юдженильда с укоризной покачала головой.

— Это значит, — произнесла она наставительно, — ты должен бежать туда сломя голову!

— От тебя? — спросил я с возмущением.

Она расхохоталась и ухватила меня за руку.

— Надеюсь, — сказала она деловито, — мои родители меня не убьют, что взяла мужчину за руку. Но это ж только за руку, а не за…

— Юдженильда, — перебил я торопливо, — вы слишком невинны, потому помалкивайте, пока не сказали такое, после чего я уже не смогу остановиться.

Она хихикала всю дорогу и заговорщицки сжимала мне пальцы. Павильон приблизился, весь в зеленом плюще, за исключением входа, мы обошли вокруг, я не сразу обнаружил щель в зеленой стене, Элеонора сидит в королевской позе и смотрит в нашу сторону.

Юдженильда хихикнула громче, Элеонора покачала головой, взгляд был холоден и полон неодобрения.

— Иди домой, — сказала она резко. — Рано еще хватать мужчин за руки.

— Так это же за руки, — ответила Юдженильда тоненьким голоском, — а не за…

Мы с Элеонорой прикрикнули в один голос:

— Беги домой!

Юдженильда надулась и пошла прочь, выпрямив спину и покачивая уже вполне созревшими для жадных мужских рук сочными булочками.

Элеонора жестом пригласила меня войти и сесть. Я с поклоном повиновался, она вперила в меня сердитый взгляд.

— Что-то не так? — спросил я. Она спросила раздраженно:

— Что у вас за шуточки?

— В смысле?

— Насчет лапок гарпий, — сказала она рассерженно, — теперь весь двор судачит!.. В жизни не пробовала такой гадости! И даже не верю, что их где-то едят.

— Где-то едят, — заверил я. — Мир так объемен и разнообразен, что все, что может случиться, — где-то случается. И лапки гарпий кто-то ест. Правда, у этих не лапки, а лапищи…

— Почему то существо на вас напало? — потребовала она. — И почему я только сейчас об таком узнаю? Это не было случайностью, так все говорят.

— Правда?

— Правда, — отрезала она сердито. — Гарпия не кружила, а сразу ринулась именно в окно той комнаты, где находились вы. Хотя ближе были такие же окна.

— А там люди были?

— Были!

Я подумал, предположил:

— А что, если я вкуснее?

Она поморщилась.

— Вам все шуточки, а у нас двор до сих пор жужжит и волнуется. Как это случилось?

Я пожал плечами.

— Это так давно было, разве вспомнишь?… Сколько воды утекло, сколько не сделано, сколько предстоит еще не сделать…

Она сказала резко:

— Это было вчера!

— Для ленивых и год — один миг, — объяснил я. — А для таких орлов, как ваш покорный слуга… видите, кланяюсь?., за сутки можно развязать войну, провести несколько сражений, совершить подвиги, изнасиловать побежденных, заключить мир и успеть попировать!

Она смотрела исподлобья, в темных глазах поблескивают, затухая, искорки, потом тяжело вздохнула, суровость из глаз испарилась, вместо них проступила некая растерянность.

— Вы не такой, — проговорила она, как мне показалась, с трудом, — как остальные. И теперь догадываюсь, не станете участвовать ни в каких состязаниях…

— Почему? — полюбопытствовал я, потому что, как ни гоню эту идею пинками взашей, но появляется такая не совсем честная мысль, что вот выйду на ристалище и блесну, еще как блесну! Всех нагну, повергну, побахвалюсь бицепсами. — Проясните свою по-женски глубокую мыслю.

— Вы заведомо сильнее, — объяснила она. — Вам будет зазорно состязаться не с равными.

— Гм, — пробормотал я, на самом деле самый кайф состязаться со слабыми, а то равные могут и рыло разбить, — нуда, вы проницательны… Я такой, ага, щас… Ну ладно, я пойду, не рискну мешать вам мыслить по-женски о высоком.

Она сказала повелительно:

— Задержитесь, герой.

Я ответил с настороженностью:

— Да, ваша светлость?

— Ярл Элькреф, — произнесла она ровно, — все никак не мог составить правильный ответ… он сам долго не мог решить, как поступить. Трудный выбор между долгом и свободой. Вы ждали ответа настолько терпеливо, что это наводит на мысль…

— Какую, ваша светлость?

— Что вы больше ничем не связаны, — произнесла она. — Вы герой, сами выбираете дороги. У нас говорят, что герой, мудрец и красивая женщина, куда бы ни пошли, везде найдут приют. Вы его нашли, десятник Рич! Я понимаю, что вам все равно: десятник вы или тысячник, вы на такие мелочи внимания не обращаете!

Она говорила все воодушевленнее, на щеках проступил румянец, как у простой и здоровой служанки, глаза заблестели, словно яркие звезды в полночь.

— Что делать, — проговорил я неуклюже, — я такой невнимательный.

— Вы нашли, — повторила она.

Я вскочил в тревоге, но снова сел, вспомнив, что в разговоре с коронованными особами при любом режиме надо бы дождаться разрешения на депортацию.

На ее щеках румянец стал жарче, поджег скулы и опустился на шею, чего я никогда бы не предположил, Элеонора — само воплощение женской неприступности.

— Простите, ваша светлость, — произнес я гордо и так проникновенно, что чуть не зарыдал, — но я — степняк. Кочевник. Сын степей и мустангов. Это такие кони, потерянные в битвах и одичавшие… Просто звери, даже кусаются. Мне в городе не совсем уж… Я понимаю ярла Элькрефа, у него вы, он готов и глиноедов нюхать, а что мне? Я не смогу разогнаться в дикой скачке по этим узким и кривым, как суставы ревматика, улицам! А без этого как жить, спрашиваю?

Она быстро покачала головой.

— Мы с ярлом Элькрефом… друзья. Да, одно время собирались скрепить дружбу браком, но сейчас вижу, это ошибка. Он очень хороший человек, но мои мысли, так уж получилось, теперь только о вас, Рич. А этого не должно было случиться, если наше с Элькрефом решение насчет брака… верное.

— Не спешите, — предостерег я.

— Я думаю о вас две ночи! — воскликнула она. — И поняла наконец, что вы и есть тот герой, которому я безропотно вручу себя всю. Вы меня понимаете?

— Боюсь, да, — сказал я с испугом. — Но так нельзя, Ваша светлость!

— Почему?

— А освященные традиции? Как можно?

— Я сегодня же поговорю с отцом, — сказала она решительно. — Вы пришли такой загадочный и таинственный, с легкостью расправились с колдуном… даже двумя, и даже не считаете это подвигом? Это невероятно. Только такому мужчине я могу поклониться, как мужу и повелителю…

Я сказал нервно:

— Не надо никому кланяться! Я сторонник равноправия. Что это такое — уже говорил. У нас женщина не кланяется мужчине. Напротив, чаще всего ездит на нем, свесив ножки… И раздвинув, конечно. И нет ничего зазорного, если самка сильнее и берет на себя бремя решений. Вы в плену, так сказать, устаревших взглядов. Женщина никому не должна кланяться! Ну, за исключением случаев, когда ей какая дурь взбредет в ее хорошенькую головку.

Она сказала счастливым голосом:

— Да, я всегда мечтала, чтобы плечом к плечу с сильным и благородным мужчиной! Я могу быть не только женой, но и другом. Рич, само небо послало тебя в Тиборру и к нам вТибор! И само небо не позволило Элькрефу сразу дать ответ, чтобы я успела тебя увидеть во всем блеске мужественности и скромного обаяния.

Я отшатнулся, выставил перед собой, как щиты, обе ладони.

— Нет-нет, я даже не мечтаю о такой чести! Я — дитё степи, не надо меня видеть во всем блеске, а то глаза лопнут. Зачем мне то, что не смогу подхватить в седло или сунуть в мешок?

— Но ты пока не знаешь радостей выше, — возразила она, — чем радость схватки! Ты не знаешь упоения властью, а разве мужчины не к ней стремятся?

— Друг у власти, — сказал я, — потерянный друг. А я не хочу ни друзей растерять, ни самому стать потерянным. К тому же, стремясь к вершине, можно попасть не на Олимп,а на Везувий… Ну, это такая гора, что не пошла к пророку и тем самым изменила ход истории. Нет, мне эта самая власть почему-то совсем неинтересна. А вот хороший конь, острый меч из закаленной стали…

— У власти больше очарования, — сказала она убеждающе, — больше возможностей, больше тайн…

— Тайна власти в том, — сказал я, — чтобы знать: другие еще трусливее нас. Потому ошеломляй и властвуй! Только и всего. Но это не интересно…

— Откуда ты знаешь?

Я чуть не брякнул, что знаю, иногда дурь так и прет на поверхность, но принцессе палец в ротик не клади, там зубки острые, а женской хватке все гарпии завидуют.

Я сказал гордо:

— Чувствую! Мы, дети степи, чуем неправду, как стрижи чуют дождь, а муравьи — землетрясения и смену королей. Ладно, ваша светлость, я прям с ног падаю, такой я слабый,так что пойду, пойду, куда вы меня раньше посылали…

Она кивнула, скрывая разочарование, но голос постаралась сделать любезным:

— Идите. А я посмотрю, все ли звезды на месте. И на прежних ли местах горы после того, как вы там побывали.

Я поспешно поднялся, отвесил поклон попочтительнее, мы всегда почтительны, когда чувствуем виноватость, отступил и быстро пошел из павильона, пока она не сказала чего еще, от чего мужчине отказываться не просто трудно, а как бы неприлично, что ли.

ГЛАВА 15

Во дворе уже сдвинули в сторону столы, убрали лавки и стулья. Кочевники хвастливо и гордо демонстрируют свою национальную забаву: драку всех против всех, заодно самоутверждаясь, нам это нужно, в своей способности держать удары и бить в ответ.

Я вспомнил Каталаунский турнир, как я тогда готовился, трясся, как сшибался в яростных схватках, с того времени прошло времени с воробьиный нос, но сейчас смотрю на себя тогдашнего, как на пришибленного, что ничего не понимает, как дурак Киплинга на женщин, сейчас уже умный, эти детские забавы не для меня, перерос, взрослею не по дням, а по часам… или становлюсь осторожнее, что вообще-то близко к трусости, не переступить бы черту…

Горожане в самом деле чем-то похожи на глиноедов: трусливо улыбающиеся и с желтыми лицами наблюдают за дракой. Ни один не осмеливается вломиться в это побоище, дажеЛанаян с его людьми остановился вдали и смотрит холодными рыбьими глазами.

Я прислонился к каменным перилам и насмешливо наблюдал за дракой. Иногда и ко мне подбегал кто-то, приняв за одного из своих, я такой же обнаженный до пояса и покрытый сильным ровным загаром, но я успевал среагировать на взмах кулака на столетие раньше, после чего либо чуть сдвигался неспешно, и кулак с хрустом врезался в каменную стену, либо отвечал небрежным тычком, и несчастный отлетал так, будто его лягнул вожак кентавров. Иногда я хватат за шкирку, разворачивал и поддавал под зад ногой,и герой пробегал половину двора прежде, чем успевал затормозить.

На меня обращали внимание все чаще, уже не случайные бросались в атаку. Пару раз я получил по лицу очень сильно, а какая-то сволочь с такой силой ударила в пах, что я взвыл и с чудовищным усилием воли удержал беспечное и беззаботное выражение лица, ведь с балкона смотрят очень заинтересованная Юдженильда и парочка ее подруг.

Кто бросался с кулаками — получал кулаком, кто с палкой — у того отнимал ее и бил ею же по морде, чтобы следы остались. Некоторых швырял о стену, хорошо так шлепаются, как мокрая глина, а потом так же медленно сползают на землю, красота, и все шло как игра, слишком все медленные, то ли из-за выпитого, то ли от обильной еды, но я опережаю настолько, что могу подпустить летящий мне в лицо кулак почти вплотную, а потом качнуться в сторону, и пьяный герой, уже уверенный, что расквасит меня, как гнилую тыкву, летел через подножку, не понимая, что и почему с ним так.

Когда один гад ухитрился больно съездить по уху, я сильным ударом увалил его на землю, а там дал такого пинка, что того подбросило в воздух, словно паршивого кота.

Наконец на меня ринулся Митиндр, которого прочат в победители состязаний, я посерьезнел. Митиндр вообще не принимал участия в общей драке, но сейчас то ли решил испытать лично меня, то ли ему кто-то указал на чужака из другого племени, однако пошел в схватку злой и решительный.

Я был готов, как сам беспечно полагал, но Митиндр трижды врезал по лицу и один раз дал под дых, прежде чем я понял, что это уже совсем не пьяная драка. Разъярившись, я начал бить быстро и точно, лицо Митиндра превратилось в кровавую маску, но он лишь громче ревел и пер на меня, как разъяренный бык.

— Уймись, дурак, — крикнул я. — Чего тебе от меня?

— Ненавижу… — прохрипел он.

— Зря, — сказал я. — Со мной дружить выгоднее.

Но Митиндр, гордый сын степей, выгоды не искал, еще дважды промахнулся, а я ударил не только точно, но и сильно. Он вздрогнул, как подрубленное дерево, выпрямился во весь огромный рост и рухнул навзничь. Его переступали, о него спотыкались, пока не прибежали друзья и не вытащили в безопасное место.

На меня продолжали набрасываться, я чувствовал, как ярость все сильнее бьет в голову, сердце бухает мощно, кровь гремит в ушах, а надо мной зачем-то подбадривающе трубят фанфары. Кулаки мои бьют, как молоты, я уже не встречал нападение, а сам пошел вперед, повергая всех по дороге.

Во дворе постепенно становилось почему-то тише, но кровавая пелена застилает взор, я бил зло и сильно, затем в уши прорезался пронзительный крик:

— Рич, остановись!.. Рич, прекрати!

Я тряхнул головой, кровавая пелена наполовину опустилась с глаз. Сквозь розовый занавес с плавающими красными пятнами проступил двор. Двое телохранителей конунгавыставили перед собой копья, во дворе странная тишина, а сам конунг вскочил с кресла, в его руке блистает меч.

Кто-то ухватил меня за руку.

— Остановись!

Я с рычанием выдернул локоть из пальцев Ланаяна. Зрение очистилось, наконец-то увидел за собой дорогу, по которой прошел почти к самому креслу Бадии. Широкий такой тракт, где лежат, постанывая и хватаясь за ушибленные места, не только удалые драчуны, но и трое из телохранителей конунга. Сам он бледен, а в руке подрагивает обнаженный меч.

— Неплохая забава, — прорычал я и взмахом руки стер остатки кровавой пелены с глаз. — Если для детей. Вот только для мужчин такие игры перестают быть играми.

Конунг перевел дыхание, рука его красивым жестом бросила меч в ножны, а сам он выпрямился и мигом из воина превратился в правителя.

— Берсерк, — определил он полностью контролируемым голосом. — Ценный воин. Очень хорошо… Так и не надумал ко мне на службу? Я покачал головой.

— Нет. Я вольный сын степи.

Он проговорил, тщательно выговаривая каждое слово:

— Я могу найти тебе достойное место и в степи. Ты станешь сотником, когда придешь ко мне. И сотню воинов дам не простых, а отборных удальцов!

Я сделал вид, что заколебался, пробормотал:

— Сотником?

Он едва сдержал вздох облегчения, я видел, какого труда стоило оставаться таким же бесстрастным.

— В первый же день!

— Подумаю, — ответил я и посмотрел ему в глаза. — Если сотником, то… подумаю.

Ланаян почти насильно оттащил меня на другой конец двора. На лице удивление и тревога, то и дело оглядывался, наконец прошептал:

— Зачем? Я буркнул:

— Как гордый сын степи, ответствую… Он отмахнулся.

— Да знаю я, какой вы сын степи. Ни разу не теряли головы! А сейчас зачем?

Я вздохнул.

— Не поверишь, но в самом деле потерял. Иногда и такой замечательный умница, как я, та-а-акой дурак! Но спорить с дураком бесполезно — по себе знаю.

Он смотрел недоверчиво, все еще уверенный, что лишь изображал зачем-то ярость, вот так другие о нас иногда думают даже лучше, чем мы о себе, что вообще-то удивительно.

— А насчет «подумаю», — спросил он, — зачем?

— Ты же догадался, — сказал я. — По глазам вижу.

— Чтобы оставили в покое? — спросил он. — Да, конунг мог бы приказать тайком подстеречь и зарезать. Правители иногда поступают, как… правители. Но вообще-то на вашем месте можно в самом деле принять такое предложение…