Чтение 33–й страницы книги ~Ричард Длинные руки

— А кто его развивает?

По соседней аллее прошли трое гуляющих, я придержал ответ на тот случай, если Сатана зрим только для меня, дождался, когда они скрылись за деревьями, и ответил, приглушая голос:

— Надеюсь, меня не услышит святейшая инквизиция, но, по моему глубокому убеждению, человек так быстро и успешно развивается только благодаря вашим совместным усилиям с Творцом.

Он засмеялся весело и беспечно.

— Совместным? Как бы не так! Это я тащу человека вперед, проламываясь сквозь всю религиозную дурь, развиваю человека во всех направлениях…

Я поморщился, он уловил движение моих губ еще до того, как они скривились, остановился и уставился вопрошающими глазищами: что не так он сказал?

— Во всех, — обронил я. — Направлениях. Он сказал быстро:

— Человек должен быть разносторонним!

— Нет, — сказал я.

— Почему?

Я пожал плечами.

— Понятно и без объяснений.

— Мне непонятно, — сказал он живо. — Разносторонность — хорошо! Даже прекрасно. Кроме того, неизвестно, что больше востребуется в будущем.

— В человеке от Змея, — сказал я, — слишком… много. И если развивать все стороны, что достались от него, то сперва станем свиньями, а потом и уже не знаю кем. Если честно, я сам совсем недавно заглянул в Библию. Все на нее постоянно ссылаются, я тоже ссылался, глядя на других, потом велел принести для себя экземпляр повнушительнее…

Он кивнул, глаза смеялись.

— Я видел, эта штука у вас на столе на самом видном месте. Чтоб все видели вашу религиозность. Толстый фолиант, обложка из латуни с золотом, каждая глава с картинки, каждая заглавная буква киноварью… Но вы так и не заглядывали в священные книги ни в северных королевствах, ни в Армландии… а эта, что в Сен-Мари, пролежала на столе несколько недель, прежде чем вы ее открыли разок из любопытства.

Я развел руками.

— У меня хорошая память, раньше мне хватало и услышанного, чтобы слыть христианином. Тут главное вовремя опустить глазки и перекреститься. Двигать ладонью от плеча к плечу и ото лба к животу научился быстро, а если еще запомнить «Во имя Господа» и «Господи, благослови», этого хватит на все случаи жизни. Но как-то на досуге я все-таки раскрыл эту книгу…

Он сказал с живейшим интересом:

— Ну и как? Признайтесь, ужаснулись нагромождению мифов и легенд, в котором глупо искать смысл?

— Как сказать, — ответил я дипломатично. — Читать трудновато, но там немало и любопытного.

Он спросил с недоверием:

— И много вы прочли? Неужели весь толстый фолиантище? От корки и до корки?

Я покачал головой.

— Ну, еще не совсем весь…

— А сколько?

— Скоро подойду к концу, — сообщил я, — первой главы. Не люблю рукописное. По возвращении велю эту роскошь сдать в музей, а мне пусть принесут из типографии. Так вот там же, где описывается грехопадение Евы, сказано, змей не был нынешней гадюкой. Этим гадом его сделал Творец в наказание за совращение невинной и доверчивой дурочки. Был он таким же красавцем, как и Адам, тоже млекопитающим, а не земноводным. Разница с Адамом лишь в том, что у змея души не было. Он был таким же, как и остальные животные, только ходил вертикально, был человекообразен, разумен и умел говорить лучше косноязычного Адама.

Он смотрел с интересом, кивал одобрительно, а когда я закончил, сказал с уважением:

— Правильное прочтение! А то все пробегают быстро по тексту, не задумываясь, а слово «змей» просто ассоциируют с нынешними ползающими в пыли пресмыкающимися. Ума не хватает даже подумать, что человек не может ни согрешить с гадюкой, ни, тем более, зачать от нее. Все верно! Но вы считаете, что наследие того бунтаря-змея развиватьне стоит? Почему? Он был умен, отважен, имел свободолюбивый дух, в то время как Адам был несколько… робок и покорен.

Я снова дожидался, пока мимо неспешно продефилирует роскошная пара, смешки и хиханьки, Сатана все понимает и молча ждет, наконец они прошли, я сказал твердо:

— У змея не было души!

Он вздохнул.

— Ну что это за туманности такие: душа, душа… Нет ни какой души! Во всяком случае, в человеке нет. Есть только неясная тоска, томление и прочие, как вы говорите, мерехлюндии. Они заставили человека создать Церковь, вот уж чудовищное образование, надо же до такой глупости додуматься… Да и вообще, Церковь — это насилие над свободным и взрослым человеком. Змей бы ни за что не принял Церковь. И цивилизация с ним не ползла бы, как теперь, а мчалась, летела, как вольная птица!

Я сказал трезво:

— И погибла бы сразу. Войны Магов прокатывались здесь только потому, что в человеке от змея слишком много. И потому задача Церкви — вытравить из нас змея как можно больше.

Мне показалось, что в его глазах проступила неясная тоска.

— Вы так думаете? Интересная интерпретация. И как планируете применить свои взгляды здесь, в Гандерсгейме? Впрочем, можете не отвечать, уже вижу в ваших глазах и навашем исполненном решимости лице.

— Исполненном решимости? — переспросил я. — Хорошо бы… А то я, как прынц датский, все мерехлюндствую. С головы до ног в раздумьях, как не знаю кто. Скажи такое рыцарям — уважать перестанут.

— Полагаете, — поинтересовался он, — варвары ведут корень по большей части от змея?

— Все от Адама, — уточнил я. — Точнее, от его сына Си-фа, в котором уже не было ничего от змея…

— …и если бы не дочери Каина, — уточнил он с улыбкой. — Правда, была блестящая операция?

— Катиться вниз всегда легче, — согласился я. — Этим ли стоит хвалиться? Конечно, дочери Каина были распутнее, доступнее, потому и слаще… На бабах как раз и попадаемся. А вот как вести человека в будущее, не срываясь в войны, что всякий раз опустошительнее…

Мне показалось, что в его голосе прозвучала оправдывающаяся нотка:

— Я пробую разные варианты!

— И много их было?… — спросил я с сарказмом. — Не отвечайте, боюсь даже вообразить.

Он сказал раздраженно:

— Это всегда метод проб и ошибок.

— И выбора пути. Он поморщился.

— А не простой перебор?

— У кого нет цели, — ответил я с ехидцей, — тому разве что перебором…

— Цель есть, — возразил он. — Вы ее знаете.

— Тогда у вас нет стратегии, — сказал я. — А у Церкви есть.

Он кривил губы, глаза блеснули нехорошей насмешкой.

— Это нехорошая стратегия. Человека вести по узкому коридору, не давая шагу ступить в сторону. Это неволя! А я за свободу. Вы разве против свободы?

— Против, — сказал я твердо. Он охнул.

— Вы? Такой молодой и сильный?

— Я уже хлебнул свободы, — ответил я. — Дело в том, что ее уже завоевали к моменту моего рождения. Деды, прадеды, отцы. И я появился в свободном мире! И чуть не захлебнулся в том дерьме. У нас там парадокс: впервые в истории старшее поколение — за свободу, а молодые — за ограничения и жесткие рамки. Ну, за исключением простонародья и преступников.

— Временная аберрация!

— Нет, — сказал я, — просто свободы никогда не было, начиная с пещерных времен. Само создание человеческого общества началось с резкого ограничения индивидуальных свобод! И чем оно выше, тем свобод меньше. Этого не соображали, за непонятную свободу боролись, сражались, погибали, шли на костры и снова добивались ее все века… Инаконец-то выбороли. И вдруг увидели, что это же возврат в допещерное состояние. Странно было ощутить, что человеку, чтобы оставался им, в самом деле нужны жесткие рамки. Впервые об этом сказано в Библии. Вот я и удивился.

— Что создатели Библии, — отмахнулся он пренебрежительно, — могли знать? Неграмотные кочевники, иногда поклонявшиеся мелким божкам, иногда лупившие их за дождь невовремя…

— Дык это аксиома, — сказал я с достоинством. — Грамотность изобрели неграмотные, религию — безбожники. Все создается тогда, когда возникает острая нужда. Без грамотности человечество топталось бы на месте, а с грамотностью, но без Церкви продвинулось бы на шажок дальше, но остановилось бы снова.

— Уверяю вас, — сказал он с наигранной, как мне показалось, веселостью, — не раз удавалось продвинуться без всяких Церквей и религий так далеко… вы даже вообразить не можете!

— И чем заканчивалось? — спросил я. — Катаклизмами? Нет уж, лучше двигаться не напролом по минному полю, это такие ловушки под ногами, а по разминированному коридору. А всех, кто пытается сделать шаг в сторону, — бить по голове! Несмотря на крики о зажиме свобод и непо-литкорректности.

Он слушал с застывшей улыбкой, затем беспечно отмахнулся.

— Да ладно, что мы всякий раз о таких серьезных материях! Что намерены перевернуть в Гандерсгейме?… Эта принцесса к вам неровно дышит! Вот уж настоящая женщина. Безошибочно выбрала самого сильного самца и вцепилась руками, ногами и всем существом. Наследие безымянного змея, как вы говорите, рулит!

Я поморщился.

— Гандерсгейм будет завоеван. И окрещен заново. Возможно, эти язычники станут еще более твердыми и убежденными христианами, чем завоеватели. Как уже было, к примеру, с англосаксами, которых император Карл Великий истребил на две трети, пытаясь им силой навязать христианство, но затем уже они пронесли его по всему миру…

Он поднялся, зевнул.

— Что-то скучно с вами становится, сэр Ричард. Раньше от вас искры летели! Теперь вижу зануду… Где ваш задор?

Я ощутил некую правоту в его словах, сам это чувствую и потому часто злюсь без особой причины.

— Тяжела шапка Мономаха, — возразил я, — но корона государя тяжелее.

— Рыцарский шлем, — согласился он, — полегче, не спорю. Как и полный стальной доспех легче камзола короля. Вас ответственность уже пугает?

— Если думаете, — огрызнулся я, — что это меня остановит на пути к короне…

— Не остановит, — ответил он любезно. — Еще как не остановит! Даже, если совсем станете занудой.

Он вскинул руку в прощании, улыбнулся и пропал, даже улыбка не осталась висеть в воздухе.

Я огляделся, никто вроде бы не заметил меня беседующим с таким странным человеком, хотя сейчас при дворе много новых, могут и не обратить внимания.

В роскошном королевском саду кочевников не прибавилось, но теперь чудится, что их коричневые тела мелькают за каждым деревом, а в кустах уже не антилопы дремлют, а мергели сжимают рукояти кривых мечей.

Конечно, они отважные до дурости, кто спорит, на то и сыны степи, но сейчас то ли ума хватило, то ли исполняют строгий приказ, но я не вижу, чтобы где-то кочевник прогуливался в одиночку, а только по двое-трое, а то и целыми группами.

Я вытащил из мешка арбалет, все такой же подозрительно легкий, потянул рычажок. Он поддался с легкостью, стальная тетива послушно натянулась и легла в паз, вот только стальной болт почему-то упорно не желает подниматься из полой рукояти.

Послышались голоса, я поспешно сунул арбалет в мешок, а тот перебросил через плечо.

Рогозиф шел в обнимку с одним из воинов конунга. Увидев меня, Рогозиф расплылся в улыбке и помахал мне рукой, а мергелец, напротив, злобно нахмурился, высвободился из объятий и резко пошел в сторону.

Рогозиф с обидой посмотрел ему вслед.

— Что это они так тебя не любят? — спросил он.

— Бывает ли любовь с первого взгляда? — спросил я. — Сам вот удивляюсь. Может, потом полюбят?

Он хмыкнул.

— Не так уж много их ты и побил. И все по-честному. Не понимаю мергелей!

— Я тоже, — сказал я. — Рогозиф, можешь оказать мне услугу?

Он сказал с готовностью:

— Любую! Нас тут только двое немергелей, а это значит, мы с тобой почти из одного племени.

— Точно, — согласился я. — Племени немергелей. И вот как немергелец немергельца прошу подойти к заброшенной церкви, что вон за тем леском. Он огляделся, уточнил:

— Это ее купол блестит?

— Ее, — ответил я.

— Почему без креста?

— Там уже не церковь.

— Так ты сказал, подойти к церкви…

— Мало ли что говорим, — сказал я с досадой. — Бывает, даже церковь — не церковь, а здесь вообще… Не поленились на купол взобраться и крест сшибить! Герои.

— Нехорошо, — согласился Рогозиф равнодушно. — Лежачих вообще-то не бьют. Хорошо, я буду там, если это тебе нужно. Когда?

Я помедлил, не решаясь довериться чуть больше, но Рогозиф смотрит прямо, такие не виляют и не предают, либо отказываются, либо уже все сделают, если согласятся…

— Вернись за мечом, — сказал я. — И сразу же к церкви. Мне нужно, чтобы кто-то прикрыл спину. Так, на всякий случай.

Он смерил меня озадаченным взглядом, заколебался, на лице сомнение, стоит ли ввязываться во что-то непонятное, но инстинкт воина, что выбирает себе самого умелого вожака, пересилил, он расправил плечи и сказал гордо:

— Я прикрою твою спину.

Он вскинул кулак в воинском салюте, жест гордый и красивый, я блеснул зубами в ответной усмешке и направился к выходу из города. За спиной захрустела галька, Рогозиф пошел, ускоряя шаг, в гостевой дом.

Часто надеешься, что человек прикрывает тебе спину, а он, оказывается, за ней прячется, однако Рогозиф, чую, из другого теста и его слово — слово мужчины.

Лес совсем недалеко от городских ворот, скромно держится сбоку, рассеченный двумя широкими дорогами, потрепанный все расширяющими опушками и нелегальными вырубками.

Я держал направление на верхушку церкви, что с приближением к лесу исчезла за яркой изумрудной стеной листвы. Лес здесь почти парк, горожане выбирают все падающие сучья и ветви, уволакивают засохшие стволы, а на вырубку здоровых деревьев наложен королевский запрет.

Арбалет намозолил бок даже через мешок, не столько тяжелый, как тяжелый непривычно, от такой крохотульки ждешь и веса игрушечного. Я огляделся, в лесу тихо, впереди раскрывает объятия поляна, где на той стороне огромный раскидистый дуб с непременным родником, выбравшимся на поверхность благодаря помощи могучих корней. В двух шагах от ствола массивный валун размером с барана, даже мхом оброс не слабее, чем козероги шерстью…

Мешок с великим удовольствием выпустил на свободу эту непонятную и тяжелую штуку. Его я оставил на земле, а этот странный арбалет в который раз оглядел со всей тщательностью. Гизелл тогда таким тоном сказал, что он принадлежал Гарраксу, что я должен был бы сразу упасть ниц и целовать землю, если бы знал, о чем или о ком речь. Наверное, в этих краях Гарракс был великим героем или не менее великим магом древности. Именно древности, все герои жили, как считали и считают, только в давние-давние времена, а сейчас люди только мельчают, глупеют, спиваются, а еще всячески и по-разному вырождаются.

Зеленый ключик, что так хорошо подошел к шкатулке, неизвестно куда приложить, но Жакериус сказал, что он и к моему арбалету или от моего. Да, теперь уже моего. Хоть и бесполезного, но слишком уж много в нем таинственного, чтобы сунул подальше и забыл. Да и после потери лука Арианта как-то слишком остро чувствуется полная беспомощность, когда нужно достать гада на расстоянии. Надеюсь, Арнульф, начальник королевской охраны Кейдана, уже переслал его за это время со своими доверенными людьми из резиденции Кейдана в Геннегау…

Если, конечно, король не дознался и не обломал самому Арнульфу рога за пособничество противнику…

Ключик чуть шелохнулся в моей ладони. Или мне так показалось, я весь из себя сверхчувствительность, но с возродившейся надеждой начал ощупывать арбалет, тыкать ключик всюду, где и щелей нет… Снова ощутил движение, остановился, начал прикладывать так и эдак к унылой серой поверхности слева под дугой, поворачивал, прижимал, сдвигал…

Щелкнуло, ключик прилип, в пальцы приятно кольнуло. Я замер, глядя, как тонкая пластинка металла искрится и тает, словно сгорает в зеленом пламени. Через несколько секунд на сером остался изумрудный отпечаток заурядной такой фигурки, вроде клейма, вот только не знаю ключиков, что сами врастают в… скажем, замочную скважину, а там испаряются бесследно.

Я торопливо натянул тетиву, сердце радостно дернулось: стальной болт за это время незаметно приподнялся на пару миллиметров, и жилка из металла легла точно в пропил.

— Сработало? — прошептал я. — Ну какой же я молодец, какой умница, и никто не видит, не восхищается… И похвастаться некому…

Оглядевшись, поднес арбалет к плечу и прицелился сперва в дуб, но подумал, что живое все-таки, а мы вслед за животными начинаем предохранять от своей дури и растительный мир, перевел взгляд на массивный угрюмый валун, неорганику пока можно, надо успеть, пока не запретили.

Палец коснулся спусковой скобы. Мягко щелкнуло, я почти не ощутил толчка в плечо. Арбалет слишком нежен, словно сработан для элоев, но там вдали сухо и зловеще треснуло. Валун исчез в сером облачке, а листва в ужасе затрепетала, пропоротая сотнями мелких осколков камня, что даже срезали тонкие молодые веточки.

Крупнозернистая пыль быстро осела, я охнул и сглотнул слюну, а потом опомнился и закрыл рот. На месте валуна зияет черная яма с рваными краями, туда с тихим шорохом сыплется ошарашенная и потревоженная земля.

Я приблизился на цыпочках, сердце колотится так, что на ребрах изнутри будут кровоподтеки. На дне ямы крошево камней, ошметки зеленого мха, а в стенках блестят каменные осколки.

Далеко на той стороне леска послышатся стук копыт. Я напряг слух и различил грубый мужской голос:

— Эй, Буланый! В той стороне что-то треснуло…

— Ну и что?

— Если там кабаны, вернемся не с пустыми руками!

— А если нет?

— Дурень, выполняй!

— Уже бегу, — донесся другой голос.

— Я зайду слева, — предупредил первый. — Не стреляй в меня, как в прошлый раз, дубина…

Пригнувшись, я побежал за кустами в другую сторону, а когда различил треск веточек под чужими подошвами, торопливо присел за кустом.

Зеленые листья трепещут, щекоча кожу. По веточке пронесся рыжий муравей и торопливо перебрался на мое голое плечо. Там побегал на солнцепеке, ошалелый от громадности найденного куска мяса, непонятно, как и тащить в муравейник одному, а ни одного из собратьев поблизости…

Шаги приблизились, за деревьями мелькнул человеческий силуэт. Я пригнулся еще, веточки шевелятся, то скрывая, то показывая, как обнаженный до пояса, что значит — кочевник, осторожно пробирается в эту сторону.

Я рассмотрел наконец красный пояс. Понятно, мергель, даже здесь они. Многовато что-то, пора бы Господу поубавить их, но Он по своему милосердию давно уже никого не наказывает напрямую, это молча поручил нам, верным духу справедливости крестоносцам…

Я с таким вниманием следил за мергелем, что совершенно не расслышал за спиной шагов, только вздрогнул от недружелюбного голоса:

— И что это высматриваешь?

Второй воин, неслышно зайдя со спины, рассматривал меня шагов с пяти. В руках лук, а стрела нацелена мне в середину груди. Когда я обернулся к нему, в его глазах вспыхнула свирепая радость узнавания врага.

— Ты не поверишь… — начал я, понимая, что выстрелит, как только я закончу фразу. Арбалет смотрит в его сторону, мой палец тихохонько надавил спусковую скобу, — но я такой невнимательный дурак…

Арбалет тряхнуло не сильнее, чем на него спрыгнул бы с дерева кузнечик. Болт исчез, мергель на мгновение превратился в алый цветок с разбрызгивающимися во все стороны струйками и крупными каплями. На деревья брызнуло красным, на сучьях и ветках повисли кровавые ошметки. Далеко-далеко послышался треск, одна из вершинок молодойберезки затряслась и начала клониться.

— …еще какой дурак, — закончил я.

Сердце колотится, будто бежал пару миль без отдыха. В виски стучит, ну что за беспечный гусь, как можно подпускать так близко, меня даже дураком назвать — дураков оскорбить смертельно…

Издали донесся крик:

— Буланый, у тебя все в порядке?

Я стиснул челюсти и взвел тетиву снова.

— Если бы…

Кусты затрещали, в мою сторону ломился напрямую крупный широкоплечий человек, конунг подобрал для ударной группы лучших. Я прицелился ему в грудь, тетива все так же на самом ближнем к дуге делении, страшно подумать, если натяну на дальнее.

Он выбежал на поляну, мигом увидел кровь. Глаза расширились при виде меня с игрушечным арбалетом в руках.

— Что…

— Извини, — прервал я, — зачистка есть зачистка.

— Но как же…

Стрела ударила в живот, исчезла и разнесла кровавые ошметки по всей поляне, запятнав красным толстые стволы деревьев. Потревоженные насекомые взвились в воздух и застыли, всматриваясь во мгновенно изменившийся мир.

На месте мергеля остались сапоги из добротной кожи, окровавленные кости голени торчат из них испуганно и ошалело, расщепленные неведомым взрывом.

— Извини, — повторил я зачем-то, но все герои так говорят, а пока я не установил новые стандарты героизма и красивых фраз, хотя уже пора, буду пользоваться старыми клише: — Ничего личного, сам понимаешь. Ты просто оказался не в то время и не в том месте.

Он ничего не ответил, что характерно, я сунул арбалет в мешок и торопливо двинулся между деревьями, надеясь, что не потерял направление на церковь.

Почва начала повышаться, за деревьями мелькнул силуэт человека, я встал за ствол потолще и ждал. Когда мергель оказался шагах в пяти, я вышел, держа его на прицеле.