Чтение 11–й страницы книги ~Ожог от зеркала~

– Настоящий?

– Ну, понятно, настоящий. Что ж я тебе, лапшу втирать буду? Самый что ни на есть.

Тарас отхлебнул пива, осушив почти половину кружки.

– Первый раз вот так вот вижу. Их же, шут... Сколько ж он стоит?

– Полсотни ногтей стоит. У отца ещё два таких. Ему по должности положено.

– Чего-то я тебя не пойму.

– Мы с тобой его сейчас потратим.

– Зачем?

– Затем. Чтобы я спал спокойно.

Тарас допил пиво. Вышел на минуту, подготавливая ёмкость к следующей порции, и помотал головой.

– Объяснись, пожалуйста. У нас с тобой долгов немерено, а ты такую вещь собираешься в пивной тратить. На кого, интересно?

– На тебя, брат.

– Погоди. Эти кристаллы потом как свидетельские показания идут, так?

– Именно. Я хочу зафиксировать одну картинку из твоего прошлого. Прокрутить эпизод, так сказать.

Тарас хмыкнул.

– Там было достаточно бурных развлечений.

– Да не трепись ты, балабол. Я серьёзно. Сосредоточься лучше, сейчас вспоминать будешь. Я хочу знать, во что мы встряли.* * *

– Куда ты едешь, дурень!.. Куда ты... А, твою мать. – Глухой удар слился с последней фразой, экипаж тряхнуло, да так, что Тарас приложился головой к стене. Благо всё внутри тканью обито, было бы больнее.

Ускорился, блин. Только деньги потратил. Чувствовал, что не надо извозчика брать.

Экипажи стояли, сцепившись осями, одно колесо чуть не насквозь пробило другое, причем очевидно было, что виноват в этом не Тарасов кучер, а мордастый парень, разодетый в шелк. И беретка у него с павлиньим пером, красавчик. Извозчик уже слез, вытащил монтировку и пытался отцепить свою карету от встречной, на которой одни резные диски стоили столько же, сколько весь его потрепанный экипаж.

Парень спрыгнул на мостовую, потянувшись, и было в его кошачьих движениях столько наглости, что извозчик поубавил тон, а потом и вовсе перестал браниться, хотя полоса была его и что здесь делала чужая карета, было непонятно. Но, видно, не первый год мужик на облучке сидел, понимал, что компенсации тут не дождешься. Ноги бы нормально унести.

Не получилось.

– Ты, быдло, куда прешь?

– Я же по своей...

– Куда ты прешь, я тебя спрашиваю? – Парень медленно подходил к извозчику, поигрывая желваками, и ясно было, что добром это не кончится.

– Я по своей, а куда ты...

– Я тебя, баран, спрашиваю, куда ты прешь? У тебя что, денег много?

– Я по своей...

– Или здоровья? Или ногти за день отрастают? – Парень уже нависал над извозчиком, который был в полтора раза меньше, так что в исходе стычки, в общем, сомневаться не приходилось. Из узорчатых, инкрустированных серебром окон лениво поглядывали двое. Их кучер, чувствуя молчаливую поддержку господ, поднял руку, ещё не на удар, просто пугая, но в этот момент маленький извозчик извернулся, выдергивая из колеса монтировку, и с традиционной русской фразой: «Да пошел ты», – врезал детине стальнойосью в пах и тут же сцепленными в замок руками добавил по загривку.

Уже через секунду берет лежал в грязи, а кучер валялся рядом, ещё не понимая, как ему будет больно приходить в сознание. Извозчик пнул мордастого в бок и снова ковырнул колесо монтировкой. Кареты наконец расцепились. Из богатого экипажа вышел один из пассажиров.

– Ты зачем ударил моего кучера, хорек? – Властный голос человека, одетого в чёрный бархат, заставил извозчика вздрогнуть и как-то странно присесть. И без того невысокий, теперь он казался совсем маленьким, каким-то крохотным и унизительно покорным. Не как раньше, когда он просто связываться не хотел, но ещё прятал зубы, а реально покорным, так что казалось, вели ему чёрный подползти на брюхе, и подползет. Не в силах более оставаться нейтральным, Тарас тоже выбрался наружу.

– Вы же всё видели. – Внутри у школяра позванивало напряжение, смешанное со страхом, но и лихость какая-то несла, он знал, что бояться этих расписных богатеев себе не позволит, хотя чувствовал не просто спесь – дыхание магической силы, которое шло от пассажиров дорогой кареты. – Извозчик не виноват, виноват именно ваш кучер.

– Я что, спросил тебя, кто здесь виноват? – Чёрный повернулся лицом, и Тарас против воли попятился. Одернув себя, он принял максимально независимую позу и сообщил:

– Магическое воздействие на простолюдинов безопасно. Это признак слабости, а не силы.

– Школяр, что ли? – Чёрный подошел вплотную к извозчику и поднял его за шкирку, как поднимают нашкодившего кота. – Когда я буду нуждаться в оценке своих действий, радужный болван, я тебе сообщу. – С этими словами он несколько раз хлестнул извозчика по лицу, так что голова бедняги, дергаясь при каждом ударе, моталась из стороныв сторону. Из безвольно разжавшихся пальцев выпала монтировка, руки повисли, как если бы полностью лишились костей.

– Патруль!!! Зовите патруль!!! – закричал сбоку истошный женский голос, но Тарас не обернулся.

– Лови, урод, – сообщил он чёрному и махнул рукой, кидая мощную бытовую плюху – можно было и поумнее заклятие сложить, но сработал рефлекс уличной драки. Чёрный неглядя отвел удар, самого его даже не качнуло, и Тарас, растратив попусту запас своей очень небольшой силы, с тоской подумал, что зря он связался с этими парнями, и больше он ни о чем подумать не успел.

Его противник сделал неуловимое движение запястьем – и Тараса скрутило так, будто здоровый жлоб сзади вывернул руку.

– Тебя где воспитывали, хорек? Ты почему нарушаешь чужую беседу?

– Да пошел ты... – сказал теперь школяр, пытаясь вырваться из невидимого захвата, но магическая формула простонародья не помогла, и тугая боль хлестнула через руку куда-то под глаза.

– Я не расслышал тебя, недоносок.

– Сам недоносок.

– Рыцари, рыцари, сюда, сюда, здесь человека убивают!!! – Женский голос слышался сверху и сбоку, может быть, с балкона, Тарас почти увидел, как машет руками тетя, и подумал, что никогда раньше не ждал рыцарского патруля.

– Ты, кажется, собирался что-то сказать?

Тарас хотел схамить, но боль полыхнула ещё сильнее, даже слёзы навернулись, чёрная тварь. Невидимые тиски сзади качнулись, и неожиданно для себя школяр упал на колени, стервенея и от унижения, и от боли.

– Пусти, гад. Я уже понял, ты сильнее.

– А раньше ты об этом думал, когда ручонками махал?

– С вашей высоты как-то даже гребостно... Вы же маг...

– Ну, если ты извинишься и поцелуешь мне руку...

Встречное предложение Тараса было значительно более грубым.

Очнулся он от того, что его поливали водой.

Никита вытащил из-за уха синхронизирующий кристалл.

Некоторое время он молчал, медленно прихлебывая пиво. Тарас, под впечатлением вновь пережитого, разминал правую кисть. Боль как будто появилась снова. Может быть, так оно и было. Превозмогая себя, Тарас скрутил голову сушёной рыбке. Добраться бы... Но не добраться. Это он ощущал каждой клеточкой обожженного магией тела.

Наконец его цветный резюмировал:

– Завсегда ты в чужую историю встрянешь.

Тарас задумчиво кивнул.

– Теперь чего уже. Теперь прорвались. – Он сноровисто вскрыл рыбке брюхо, разделил ребра и в несколько движений снял кожу вместе с чешуей. Никита молча следил за препарацией.

– Ты считаешь, я не прав?

– Прав, конечно. За тебя мне стыдно не было, и показать запись можно кому угодно. Но, думаю, мы с тобой хорошо попали.

Тарас впился крепкими зубами в ребра, затем отхлебнул пивка. Он переживал меньше своего цветного.

– Ничего. Все ж таки обошлось.

– Сварог не выдаст – свинья не съест, – хмуро сказал Никита. – Но это пока.

Тарас с видимым удовольствием сделал ещё несколько глотков. Последние дни он порозовел, к нему возвращался вкус к жизни.

– Вот и ладушки. Думаю, этим вся бодяга и закончится.

Никита с сомнением покачал головой.

– Я видел того, в карете. Ты, наверное, и внимания на него не обратил.

– И что? – Тарас действительно плохо запомнил парня в карете.

– Они были парой. Цветной парой. И мне кажется, это были валчи.

Тарас поморщился. Про валчей он слышал много всякой всячины, но особо эти легенды не сортировал. В Твери можно было жизнь прожить и ни разу с этими уродами не встретиться.

– И что же? – Рыба начала споро разбираться на плавники и мясные волокна.

– А то, – Никита допил пиво, но, похоже, только протрезвел от последней порции, – что в покое они тебя не оставят.

Молчаливый вопрос Варьки Тарас проигнорировал. Его подруга всё ещё сердилась.

– Слушай, весь день только пиво, нет ли у нас чего-нибудь... После боёв так есть охота, – ловко ушёл от разборок школяр. Хозяйка комнаты пихнула его в спину, и Тарас понял, что на этот раз успел вовремя. На столе дымилась сковородка, полная восхитительной смеси жареной картошки и лука со свининой. В баночке томилось несколько соленых огурцов. Зная манеру своего парня, Варя не стала перебарщивать с сервировкой – отложила себе немного аппетитного жарева, пододвинула ему сковородку и пошла ставить чайник. Стол между тем оставался в поле зрения хозяйки. За несколько мгновений её отсутствия Тарас дважды промахнулся – его наглая вилка вместо сковороды скользнула в тарелку и подцепила там кусочек поподжаристей.

– Ай-ай-ай, – попыталась укорить его Варька, но это плохо получилось.

– Чего, картошки жалко? – уничижительно спросил Тарас.

– Да нет, не жалко, но...

– То есть не жалко? – снова спросил Тарас, цепляя ещё кусок для верности. – Мне ведь нужно силы восстанавливать.

– Не жалко. Мне для крокодилов ничего не жалко.

– Ну, вот я и взял. Я знал, что тебе не жалко. Мне нужно понажористей питаться, – объяснил школяр.

– Мне для тебя и полной сковородки не жалко. – С этими словами Варвара взялась за деревянную ручку и замахнулась на Тараса так, что школяра и стол щедро обсыпало картошкой.

– Огурчик хочешь? – как ни в чем не бывало спросил Тарас, невинно хлопая ресницами. В пальцах у него крутился зелёный огурец в пупырышек, на волосах лежали два поджаристых ломтика.

– Совести ни на ноготь. – Варя шмякнула об стол сковородкой, смахнула с Тараса картошку и впихнула её ему в рот. – Ешь, крокодил. Понажористей.

Школяр, жуя, сгреб все, что ещё было возможно, в зону активности своей вилки, быстренько порезал огурец и проложил его кружки по краешку, а затем щедро отложил Варваре почти половину.

– Понял. Сделал глубокие выводы. Три дня мою посуду. Аки пчёл.

Варя только вздохнула. Тарас благостно открыл рот наподобие птенца. Варька пихнула туда кусок картошки. Благодарно жуя, Тарик подтянул себе свининки.

– А будешь дальше шляться со своим Никитой... – Его подруга попыталась развить локальный успех.

– Лебёдушка, закрой свой клювик, – безмятежно сказал Тарас. Дожевал кусок, вытер губы и поцеловал Варькино плечо, с которого уже стянул халатик. Та возмущенно его отпихнула и независимо уселась на кровать.

Закинув ногу на ногу.

В результате горячее доели холодным.

Глава 20

На практике отрабатывали пальпирование струн. Уловить нюансы столь тонкого движения очень сложно, но в Колледже существовал особый кабинет. В центре на специальном возвышении инструктор показывал тему. А его активированные ощущения передавались каждому из находящихся в классе школяров. Повторить, однажды почувствовав, намного проще. Подключалась так называемая мышечная память.

Аффектация внимания, теплый шарик, колючий шарик, растереть руки, сложить их лодочкой, медитационный вдох, выдохнуть холодом, мысленно напиться, пальцовка, перещелк... И вот она, под ногтем... Соскочила. Тарас взмок, но со второго раза как будто получилось. По третьему получилось точно. Кроме всего прочего, такая «молчаливая» практика хорошо сохраняла информацию – объяснить это движение словами было практически невозможно.

Когда школяр почувствовал, что струна отработана, он зафиксировал пасс специальной иглой – для этого требовалось проколоть палец, выдавить каплю крови, смешать с радужным порошком и втереть в дёсны. Поначалу пёстрый или бесцветный порошок постепенно набирал определённый цвет, с каждым годом становившийся всё более отчётливым. У Тараса и Никиты это были фиолетовый, лиловый, иногда сиреневый оттенки.

Школяр осмотрелся. Кроме него, с заданием справились ещё трое. Остальные продолжали пальпировать, сосредоточенно глядя на инструктора.

Следующим по расписанию было право.* * *

– Одно из основных отличий рабства второго рода – это отдаленная от конкретных людей «книжная законность». Многие государства Европы прошли через это убожество.Указы, подуказы, толкования к ним множатся и составляют десятки, сотни специальных томов. Разобраться в них простому человеку невозможно, потому появляется каста профессионалов, «специалисты», которые не занимаются более ничем другим. Так называемые юристы. Это особый цех, защищенный не только профессиональной этикой, как любая специальность, но и законом, поскольку именно эти ребята курируют его толкование. Простой человек в суд почти не ходит – понимает, что свои интересы надо защищать самому, а государство в этом деле не помощник. Любому государству до простого человека дела нет. И нашему тоже. Почему? – Лектор указал рукой на длинноволосую девушку, та с готовностью подскочила.

– Потому что государство заботится о своих интересах, как и положено любой системе, желающей сохранить самое себя. Интересы холопов защищаются только в том случае, если совпадают с интересами государства.

– Правильно, – кивнул лектор. – Но сегодня приходится слышать и другое мнение. Мол, мировой судья – это слишком просто, присяжные линча не всегда разбирают нюансы и руку отрубить могут вовсе не тому человеку, который виноват. И это действительно иногда происходит.

– Сплошь и рядом, – буркнул рыжий школяр на первой парте.

Лектор, явно настроенный на дискуссию, жестом предложил ему подняться. Тот встал.

– Сплошь и рядом несправедливость. У нас рыцари руки рубят за малейшее что угодно. Ковригу хлеба спёр – виноват. И всю жизнь без руки. А ваши присяжные линча, то бишь местная толпа, недавно чуть не повесили парня, который просто попал под раздачу. Убийца удрал, а пацан курицу резал и вышел с ножом, да руки в крови. И всё. Потом, правда, разобрались, выпустили. Так он за два часа седой стал, и глаз у него дергается, дружок мой, со двора. Разве так можно?

– Очень хорошо. Интересно, а что бы вы подумали, преследуя душегуба, которого, как я понял, увидеть никто не успел, и наткнувшись на мужчину с окровавленным ножом и руками? И мировая пауза сработала – парня отпустили. Седые волосы в такой ситуации не самый худший результат. А насчет ковриги хлеба, сударь, так у нас в городе можноне только хлеб, всё что угодно на прилавках на ночь оставлять, что на базарах и делают каждый вечер. Только плёночкой от дождя прикрывают. Можно одежду сушить и не бояться, что её утащат. Коляски детские не воруют вообще никогда. И ещё много чего можно, о чем вы не задумываетесь, поскольку это для вас привычно, а это, молодые люди, далеко не везде так. И несколько отрубленных рук – у воров или бандитов – это не слишком высокая плата за спокойствие в городе.

– Все равно. Всего не предусмотришь, мировой судья может столкнуться с ситуацией, которую можно истолковать двояко. И непонятно, как правильно. Вот в римском правевсе было расписано до мелочей, до малейших нюансов. И все работало. И поговорка у них была классная – пусть Рим горит, но торжествует юстиция.

– Отлично. Сядьте пока, сударь, будем разбирать ваше возражение по пунктам. Действительно, многим наша система судопроизводства кажется слишком простой.

– Да её вообще не существует!

– Я же попросил вас сесть, юноша. Прерывать старших очень невежливо, и в следующий раз я напомню об этом совсем иначе. Итак. Приговор местных присяжных считается окончательным и выносится незамедлительно. Приговор может быть любой. Жениться на обесчещенной девушке – если она сама, конечно, приемлет такой вариант, отрубить насильнику голову либо что-нибудь другое, отправить на арену во искупление, на общественные работы, штраф в пользу общины, штраф в пользу пострадавшего – присяжные линча разбирают дело сразу и за один-единственный день. Присяжных выбирает общество, это уважаемые люди, и всякая месть в их адрес считается позорной, почти как месть в отношении родителей. В случае спорных ситуаций, когда дело требует дополнительного расследования или спровоцировано стражей, в дело вступает мировой судья. Он защищен должностным заклятием и также никогда не является объектом мести, к чему вы все давно привыкли, а это важно, и не везде это так. Судья решает любое дело «по справедливости». Судья знает множество местных нюансов, знает подноготную района, в котором живет, и его решение обычно, – лектор поднял руку, останавливая рыжего паренька, что пытался что-то сказать, – все-таки соответствует общественным понятиям о справедливости. Наибольшие нарекания здесь вызывают широкие права судьи. Практически он единолично решает, виновен человек или нет. Конечно, остаются недовольные. Иначе бы не было этой самой спорной ситуации. Альтернативой выступает сложный, многотомный закон, который предписывал бы то или иное наказание за каждый проступок, учитывая, как в римском праве, всё до мелочей. Звучит неплохо. Но на практике, напомню, Рим всё-таки сгорел. И подобное крючкотворство – один из признаков упадка государства. Попытка всё регламентировать вовсе не добавляет справедливости, она её душит. Чем сложнее закон, тем труднее в нем разобраться. Огромное количество молодых и здоровых людей, вместо того чтобы работать на пользу общества, будут изучать итрактовать законы. Они потратят на это всю жизнь, у них не будет другой работы, они повиснут на шее общества увесистым балластом, поскольку люди это умные и жить предпочитают хорошо. Проще говоря, кушать они будут то, что приготовили другие. А они будут истолковывать спорные ситуации. И в конечном-то итоге всё равно истолковывать закон будет конкретный человек со всеми своими слабостями и пороками! Только в нашей стране он честно берет на себя ответственность за решение, он может быть проверен заклятием лжи, наказан и даже сослан на арену. Редко, но среди судей попадаются проходимцы. А в многотомном книжном праве юрист, истолковывая противоречивые параграфы, уходит от ответственности, прикрываясь той буквой закона, которая выгодна ему в данный момент. Поверьте мне, в целом это омерзительно. Истина никого не интересует. Человек может получить чудовищное наказание за ту же ковригу хлеба или, наоборот, выйти на свободу после убийства, да ещё так, что к нему не будет никаких претензий. В конечном итоге таким законом просто управляют деньги.

– А что более справедливо? – Рыжий прорвался наконец с вопросом.

– А что есть справедливость? – спросил в свою очередь лектор. И сам же себе ответил: – Справедливость – это устоявшаяся форма общественных отношений. В каждом обществе она отлична. В каждом столетии своя. Поэтому закон, записанный на бумаге, – это мёртвый закон. Его необходимо обновлять и корректировать. Именно это делает книжную юриспруденцию фатально сложной. В нашем обществе мировой судья априори владеет ситуацией. Он в ней живёт. Во время войны, во время чумы, в праздники – всё надо прикладывать к конкретике и отвечать за своё решение, не прикрываясь книжным параграфом.

Тарас поднял руку. Лектор сделал знак говорить.

– Мне непонятно, при чем здесь рабство? Кто здесь рабы, а кто рабовладелец?

Лектор кивнул, принимая вопрос.

– Два вида рабства существовали на земле. Древнее рабство, как вам известно, основано на принуждении, личной несвободе, полной потере самостоятельности. Хозяин решал, жить рабу или умереть. С кем именно будет спариваться принадлежащая ему особь, что будет сегодня кушать и будет ли есть вообще. Где работать, когда спать и многое другое. Затем сменилась целая эпоха. Империи разрушились, и граждане стали считаться свободными людьми. Но только формально. Рабство второго рода характерно тем, что отсутствует конкретный рабовладелец. Его якобы нет. На его месте стоит вся машина государства. Оно решает те же вопросы, полностью владея своими гражданами. Оно решает, какая форма семьи приемлема для граждан, а какая аморальна, и с какого возраста юноша и девушка имеют право друг с другом спать. Оно выдаёт патенты на ту или иную работу. Оно может лишить человека жизни или посадить в зиндан за нарушение своих приказов. Многотомные законы сложны, и обвинить в их нарушении можно любого. Виновны все. А судят тех, кто попался или не угодил власть имущим. Да, степень свободы граждан несколько возросла. Но ситуация осталась прежней. Эта невидимая уздечка порождает массу бытовых неурядиц. Государство по своей прихоти объявляет войны и обязывает жителей принимать в них участие, не интересуясь, хотят они этого или нет. Государство создает системы налогообложения, регулируя потоки товаров и продуктов, запрещая что-то вообще, а что-то до определенного возраста.

– А что в этом плохого? – На этот раз руку вскинула светловолосая девушка и встала. По правилам Колледжа это означало, что она вызывает преподавателя на дискуссию. Сонный голос лектора блеснул раздражением.

– В этом нет ничего плохого и нет ничего хорошего. Это просто описание системы, существовавшей ещё в прошлом столетии в некоторых странах Европы. Пример – регулирование питания, так сказать, подчиненных особей.

– Но, может быть, этот продукт вреден. Может быть, его стоит запретить.

– Запретить вы можете рабу или собаке. Равный вам человек решит всё сам. Расскажите ему, что вы знаете о вреде или пользе. Но не принимайте за него решение. Даже если оно кажется вам очевидным.

– А дети?

– Дети растут в семье. За них всегда отвечают родители.

– Но... Вы называете этот строй вторичным рабством, а ведь люди этими законами были защищены. Они жили, любили, работали, рожали детей. Может, им было лучше, чем нам?

– Хороший вопрос. – Голос лектора был скучен, почти тосклив. – Вы, барышня, демонстрируете умение думать. Попытаемся продолжить вашу, с позволения сказать, мысль.Как вы считаете, обычному рабу доводилось жить, любить, работать? Рабыням рожать детей?

– Да, конечно. Но...

– Значит, подобные качества мы не можем считать отличием. Эти функции обеспечивает любая общественная система. Абсолютно любая. Качество обеспечения разное, но это уже отдельный вопрос. Мы сейчас разбираем признаки рабства. А это, извините, не уровень жизни, а признаки личной несвободы.

– Но люди были защищены. У них были права. Государство, например, карало убийцу. Я читала древнее германское право.

– Всё верно, барышня, всё верно. Всё изложено верно, вот только вывод вы делаете не тот.

– Объясните.

– Разумеется. Хозяин тоже защищает своих рабов. Любой человек защищает своё имущество. Это нормально. Но – именно хозяин. Сам раб защищаться не мог, во всяком случае, оружие носить ему не дозволялось. Только в сопровождении хозяина мог следовать вооруженный раб-охранник. Как собака на поводке. Во вторичном рабстве мы видим те же признаки несвободы. Простые граждане – лектор выделил слово «граждане» саркастической интонацией, – не имели права носить оружие. Это привилегия стражников, специально обученной милиции и прочих охранных служб. Гражданам в этом отношении не доверяют. Иногда, после унизительной бюрократической процедуры, оружие разрешалось носить и так называемым свободным. Но дело даже не в этом. Вы справедливо сказали, что за обиду, нанесенную гражданам, карало государство. Вы считаете это признаком «защищенности». А на каком основании, позвольте вас спросить, государство присвоило себе право карать? Поставьте себя на месте отца, у которого убили дочь или сына. Представьте себя на месте избитого или униженного человека. Нужна ли ему месть по закону? Ведь закон – очень скользкая штука. Добиться правосудия во все времена идля всех народов было нелегко.

– Нужна. Человек не всегда может защитить себя сам.

– Правильно. – Лектор поднял палец вверх, фиксируя внимание аудитории, хотя в зале и так стояла тишина. – В том случае, если сам не способен, должны существовать структуры, желающие ему помочь. Иначе можно будет безнаказанно обижать вдов, стариков и детей. Это так. Но есть и право сильного, которое отбирается государством. Ведь потерпевший не всегда слаб. В его груди бурлит желание боя, он хочет справедливой мести, он готов разорвать насильника голыми руками. Но он раб системы. Он не имеет права на ответный удар, он обязан пойти и пожаловаться стражнику. Даже справедливая месть карается законом, как, к примеру, укус неразумного животного. Это унизительно для любого мужчины. Государство присваивает себе исключительное право карать виновных, да и право определять степень их вины. Таким образом, реально потерпевшей стороной становится государство. Оно, а не обезумевший от горя отец, определяет степень вины насильника.

– Но отец ведь обезумел от горя, как он может решать...

– Да как ему угодно!!! – В голосе лектора неожиданно сверкнула сталь. – Как решит, так и будет. Он отец, и если у него погиб ребенок... Не лишайте его права карать. Это неправильно. Это жестоко. Впрочем, мы отвлеклись от конкретики. Итак, государство берет на себя труд наказывать виновных. Повреждена его неявно обозначенная собственность, которой являются якобы свободные граждане. Реальную дееспособность проявляет, таким образом, именно государство, а граждане имеют возможность жаловаться ему на обиды, ровно так же, как раб жалуется хозяину, если кто-то побил его на улице. – Лектор сделал паузу и отхлебнул воды. – Не степень защищенности, не уровень благосостояния, не возможность воспитывать детей определяют рабство. Можно быть нагим и свободным. Можно быть богатым, иметь хорошую работу, вкусно питаться, но оставаться рабом. Кстати, о правах. Рабовладелец содержал своего раба в старости. Выбросить его на улицу считалось постыдным. Как, допустим, престарелого родственника.

– Но ведь случалось и такое.

– Случается всякое. Люди бросают и детей, и жён, и родителей. Но это нонсенс. А мы говорим об общественной норме.

– А государство?

– Государство своих рабов не слишком балует. Когда холопы перестают быть ему полезны, они прессуются в шлак. В переносном смысле, конечно. Но рабы обычно вполне довольны своим положением. Самое главное, им не нужно принимать решения. Что-то решать – это признак свободы.

– Но если все будут соблюдать книжный закон...

– Закон всегда соблюдают только слабые. Они ищут в нём оправдания своей слабости и своему бездействию.

– Но и сегодня то же самое.

– Да. Отличие только в том, что наша система не лицемерит. Судьи отвечают за свои решения. А любого подлеца можно призвать к ответу. Хотя бы через поединок.

– Так что же лучше? – Девушка наконец опустилась на своё место.

– Сегодня каждый решает сам. Но это сегодня. Когда есть возможность такого выбора. Когда несчастной вдове достаточно обратиться к рыцарскому патрулю, чтобы у неё появились десятки закованных в сталь защитников. У нашей системы много изъянов, но рабства в ней всё-таки нет.

Девушка снова встала.

– Извините. Но вот с армией. Государство – оно ведь должно защищать своих граждан. Ну, хотя бы от другого государства.

– Чтобы не бояться чужого дракона, заведите своего собственного. Вы знаете, барышня, если человек принимает осознанное решение идти воевать, он действительно воюет. И в бою стоит пятерых, загнанных в дружину насильно. А когда граждане отдают в рекруты детей против воли... И при этом продолжают считать себя свободными людьми... Вдумайтесь. Отдать своё дитя, но считать себя свободным.

Глава 21

Муха мягко потянул кишень, но неудачно. На его беду, купчина полез за деньгами, да так, что скользнул пальцами прямо по его руке. Реакция у мужика оказалась отменной – поймать Муху он, понятно, не поймал, но не хватило к тому самой малости, цапнул у ворота воздух. Муха, извернувшись, юркнул в толпу, да не тут-то было. Хреновый был сегодня день. Как-то сразу не получилось затеряться, пьяный мужик попробовал загородить ему дорогу, но тут Муха, оттолкнувшись в прыжке от забора, просто сшиб мужика с ног, даром что тот был в два раза больше. Народу на базаре было мало, так и тот расступался, пальцами тыкали, кричали и свистели уже с разных сторон. А у обрыва к Тьмаке, последнего его пути отхода, как раз шёл наряд городской стражи. Эти кинулись навстречу, как волки на зайца.

И Муха, спихнув крышку, прыгнул в сточный коллектор. Прямо в дерьмо, вытекающее из трубы. Один из стражников, совсем они были близко, разрядил ему в спину двуствольный мушкет, пули цвякнули о камень, да только Муха уже забрался в самую глубь, завернул глубоко в трубу, под туалеты, что стояли на базаре, и теперь, по уши в нечистотах,думал, что делать дальше.

Вылезать отсюда было некуда – в одну сторону очистные, да туда и не пролезть мимо открытой крышки, а в другую – тупик, туалет, источник всей вони. Сверху слышались голоса, а сбоку то и дело раздавалось характерное журчание. Муха обшарил рукой осклизлые каменные стены. Сплошные, ни единой дырки. Постепенно глаза привыкали к темноте, и он понял, что вокруг действительно стена. А это означало...

Если только полезут следом... Неужели не погребуют?.. Муха попытался прислушаться, но все звуки заслоняли разговоры в туалете. Что там сзади происходило, не было слышно. Вроде кто-то... Нет, это крышку на место привалили. Небось запах не понравился. Если только купчина подаст жалобу... Им даже лезть сюда не надо, поставить у люка пост и спокойно ждать. Всё равно когда-нибудь вылезет. Муха изогнулся, примащиваясь, чтобы удобнее стоять. Каменный свод не давал разогнуться, зато дерьма под ногами было не так уж много – всего по щиколотку. Но вонь такая, что пацанчик уже начал задыхаться.

Вот это попал. Давно надо было в лес к Хвощу уходить. Шустрил бы сейчас в разведчиках. А тут весь в дерьме... Так оно ещё ладно, а вот к ночи, гляди, и башку оттяпают.

Руку Мухе отрубили ещё в прошлом году, а следующей, по закону княжества, рубили голову.