Чтение 32–й страницы книги ~Сады Луны~

— Кто живет в доме, откуда вышел толстяк?

— Какой-то алхимик Барук, — ответила Печаль.

«Когда она успела разнюхать?» — хмурясь, подумал Бурдюк.

— Так это мы его сейчас видели?

— Нет. Толстяк работает на алхимика.

— Слуга, что ли?

— Нет. Шпион, наверное. Знаком с воровским ремеслом. И потом, у него есть… способности.

— Так он ясновидец?

Неизвестно почему, но слово «ясновидец» заставило девчонку вздрогнуть. У нее побледнело лицо. «Где ж тебя успели так напугать?»

— Скорее всего, ясновидец, — дрожащим голосом ответила Печаль.

Сержант оторвался от карты.

— В таком случае отправляйся и проследи за ним.

Девчонка рассеянно кивнула и нырнула в уличную толпу.

Сержант прислонился к борту повозки. Его подопечные, перевоплотившиеся в ремесленников, выглядели не самым лучшим образом. Ходунок сражался с камнями мостовой, размахивая киркой, как боевым мечом. Каменные осколки летели во все стороны; прохожие едва успевали пригибаться, а если не успевали, то награждали усердного работникапроклятиями. Еж со Скрипачом притаились за тачкой, вздрагивая от каждого удара кирки баргаста. Колотун стоял неподалеку, жестами направляя прохожих на другую сторону улицы. Говорить он уже не мог — охрип, переругиваясь со стариком. Старика угораздило появиться здесь вместе со своим ослом, тащившим на спине тяжеленную корзинудров. Сейчас полешки валялись на земле, а старик и его осел исчезли из виду.

«Неплохое заграждение для всех прочих телег», — подумал Бурдюк, разглядывая дрова.

Что ж, усердие и умение — вещи разные. Наверняка в Даруджистане хватает усердных, но растяпистых ремесленников. Так что его ребята вполне вписались в общую сутолоку городской жизни.

Взвод Бурдюка приплыл в Даруджистан глубокой ночью, и уже через час Скрипач с Ежом где-то раздобыли повозку, груженную камнями. Правильнее сказать, украли, но сержант предпочитал не вдаваться в подробности. Повозка и камни — лучшего для их дела не придумаешь. Правда, что-то не давало сержанту покоя, но он запихнул тревожные мысли в самый дальний угол своего разума. Он солдат, а солдат выполняет приказы. Ему приказали сделать так, чтобы в нужное время на главных улицах Даруджистана воцарилась полнейшая неразбериха. И она воцарится.

— Хорошо, что мы додумались ставить мины под видом починки дороги, — сказал Скрипач.

Иногда, чтобы скрыть тайное, его лучше делать на виду у всех. И в самом деле, никто из горожан даже не спросил, с чего это они избороздили крепкую и не нуждавшуюся в починке мостовую. Скрипач оказался прав.

Камни возвращались на место, только теперь под ними лежали «гостинцы» морантов, спрятанные внутри кирпичей из обожженной глины. Чего уж проще?

Мысли сержанта вернулись к девчонке. Быстрый Бен и Калам все же убедили его, что без нее им будет намного легче. Печаль отправилась вместе с остальными «чинить» дорогу. Правда, ворочать камни ей силенок не хватало. Болталась возле повозки, беспокойно озираясь по сторонам. Послав ее следить за толстяком, сержант почувствовал некоторое облегчение.

Бурдюк в который уже раз задавал себе все тот же вопрос:чтопогнало на войну пятнадцатилетнюю девчонку? Ответа он так и не находил. Сержанту не удавалось проникнуть глубже и разглядеть за обличьем девчонки-подростка расчетливого, хладнокровного убийцу. И мертвые, совсем не детские глаза принадлежали не Печали, а тому убийце, жившему в ней. Бурдюк старался убедить соратников, что девчонка — такой же человек, как и остальные, только огрубевшая на войне. Однако его все чаще одолевали сомнения. Он ведь почти ничего не знал о новобранке. Оказывается, она умела править рыбачьей лодкой. Возможно, родилась в какой-нибудь рыбачьей деревушке. Но стоило им приплыть в Даруджистан, как Печаль тут же повела себя совсем по-иному. Глядя на ее уверенную манеру держаться, можно было подумать, что она росла не среди рыбаков, а в богатой семье. Она не робела, не стеснялась, как будто всю жизнь жила в Даруджистане.

Сержанту вновь вспомнились слова Быстрого Бена. Здесь не все так просто. В пятнадцатилетней девчонке, пусть даже огрубевшей на войне, все равно остается жить юное существо. Бурдюк вспомнил, с каким хладнокровием Печаль расправилась с пленными близ Натилога. Разум сержанта словно разделился надвое. Одна часть говорила: «Нет ничего удивительного, что в свои пятнадцать лет Печаль так самоуверенна. К тому же она не дурнушка и знает об этом». Другая часть отмалчивалась, но когда поднимала голос, ее рассуждения пугали Бурдюка: «Говоришь, она молодая? Да приглядись повнимательнее. Она стара, очень стара. Ее шаги по земле начались в незапамятные времена, когда луна была кроваво-красной. У нее непроницаемое лицо, и, когда она смотрит тебе в глаза, Бурдюк, ты ни за что не угадаешь ее мыслей».

У сержанта вспотели лицо и шея.

«Чепуха!» — мысленно ответил он другой части своего разума.

Стоит дать страху слабину, стоит пойти на поводу у отчаяния, и они тут же начнут верховодить. Но если бы страх и отчаяние были связаны только с этой девчонкой. Бурдюк боялся себе признаться, что устал от нескончаемой войны, от вероломства и предательства внутри империи. Он устал спрашивать, нигде не находя ответов.

Тогда, в Сером Псе, он ужаснулся не столько жестокости новобранки. Он заглянул в нее как в зеркало и увидел, в кого превращается сам. В убийцу, который уже почти не испытывает раскаяния, почти не задает вопросов и не ищет ответов. Все человеческое в нем показалось Бурдюку песчаным островком, который безжалостно размывали кровавые волны сражений. В пустых глаза девчонки-подростка он увидел собственную разлагающуюся душу, и отражение было безупречным и беспощадным.

По спине Бурдюка струился жаркий пот, но его бил озноб. Дрожащей рукой сержант вытер лоб. Пройдет еще несколько дней, и на даруджистанских улицах начнут гибнуть люди. Виноваты они или нет — не это определяло успех миссии, а число вражеских потерь в сравнении с собственными. Богатый и шумный город — не более чем доска для игры; игры, которую он и его взвод ведут ради других. Собственных интересов в осуществляемой миссии у Бурдюка не было. Он вполне допускал, что может погибнуть сам или потерять своих друзей (он впервые решился назвать соратников этим словом). А ведь у горожан, которым предстояло умереть, тоже есть друзья, дети, родители. Сколько жизней будет потеряно в Даруджистане?

Желая успокоить взбунтовавшийся разум, Бурдюк еще сильнее вдавил спину в борт повозки. Отчаяние не проходило. Он перевел взгляд на богатый дом, откуда недавно вышел толстяк, и в окне второго этажа увидел какого-то человека. Тот с интересом смотрел на «починку» улицы. Его руки были покрыты ярко-красными пятнами.

Сержант отвернулся и до крови закусил губу. Мысленно он приказал себе сосредоточиться. Сейчас он на краю пропасти. Такое уже бывало, и не раз. Нужно не паниковать, не терять голову, а спокойно отойти от края. Шаг, еще шаг.

«Не размякай, иначе погибнешь! — приказал себе Бурдюк. — И не только ты. Весь взвод. Они поверили, что ты вытащишь их отсюда, когда здесь станет жарко. Пока ты еще ничем не оправдал их доверие».

Сержант набрал в легкие побольше воздуха, затем выплюнул сгусток окровавленной слюны. Камень, куда она попала, тоже стал ярко-красным.

— Смотри, — прошипел сержант, обращаясь к себе. — Это кровь. Ты ведь привык ее видеть.

Заслышав шаги, он поднял голову и увидел идущих к нему Скрипача и Ежа. У обоих были встревоженные лица.

— Эй, сержант, ты, часом, не перегрелся на солнце? — негромко спросил Скрипач.

Следом за саперами шел Колотун, которого тоже насторожил непривычный вид командира.

— Я-то не перегрелся, а вот вы прохлаждаетесь здесь гораздо дольше, чем нужно.

Лица всех троих покрывал густой слой пыли. Из-за пота она слиплась в комочки. Еж и Скрипач недоуменно переглянулись.

— Три часа. Ты сам отвел нам такое время, — удивленно протянул Еж.

— Мы же решили установить семь мин, — напомнил сержанту Скрипач. — Три «искрятницы», две «огневушки» и одну «сквалыгу».

— И вы уверены, что окрестные дома разнесет в щепки? — спросил Бурдюк, избегая взгляда взводного лекаря.

— Еще как! Лучший способ устроить завалы на перекрестках, — усмехнулся Скрипач.

— А у тебя на примете есть домик, который вообще нужно сровнять с землей? — осведомился Еж.

— Вот этот дом принадлежит одному алхимику.

— Верно, — согласился Еж. — Пока принадлежит. Но скоро превратится в фонтан огня.

— У вас еще есть два с половиной часа, — напомнил им сержант. — Потом нужно перебираться к перекрестку возле Столпа Власти.

— Что, сержант, опять голову схватило? — спросил Колотун.

Бурдюк закрыл глаза и резко кивнул. Лекарь положил ему на лоб свою руку.

— Отпусти вожжи, и станет легче, — посоветовал Колотун.

Сержант грустно усмехнулся.

— Стареешь ты, Колотун. Каждый раз твердишь мне одни и те же слова.

Мысли Бурдюка вдруг застыли, будто водный поток, схваченный льдом. Колотун убрал руку.

— Потерпи немного, Бурдюк. Когда закончим работу, я дознаюсь, в чем дело.

— Вот-вот, когда закончим, — улыбнулся сержант.

— Надеюсь, у Калама с Беном все движется успешнее, — сказал Колотун, поворачиваясь в сторону улицы. — Ты что, спровадил девчонку?

— Да. Без нее спокойнее. И потом, каждый из троих знает, где нас искать.

Сержант снова взглянул на окно второго этажа. Краснорукий человек по-прежнему стоял возле окна, но теперь он смотрел не на улицу, а на отдаленные крыши. Завеса пыли мешала получше разглядеть его лицо. Бурдюк склонился над картой Даруджистана. Каждый крупный перекресток, казармы и Столп Власти были помечены на ней красным цветом.

— Слушай, Колотун, — обратился он к лекарю. — Приложи мне опять руку. Может, боль уймется.

Крокус-Шалунишка шел по улице, названной в честь какого-то Траллита: не то сановника, не то поэта. Скорое празднество Геддероны возвещало о себе разноцветными флажками, что трепетали на бельевых веревках, яркими искусственными цветами, полосками коры, окаймлявшими двери, и, конечно же, охапками сухой травы. Ею заполняли особыекорзинки, прикрепленные к стенам домов.

На улицах появились первые гости из других мест: гадробийские пастухи, ривийские торговцы, катлинские ткачи. Шумные и любопытные, они слонялись по Даруджистану. Отгостей выразительно пахло их собственным и конским потом, отчего в некоторых местах приходилось зажимать нос.

Крокус любил этот праздник. В прошлые годы он без устали сновал в полуночной толпе гуляк, облегчая их карманы и наполняя свои. Праздник заставлял на время забыть о войне, которую Малазанская империя вела на севере Генабакиса. Дядя Мамот всегда улыбался и говорил, что смена времен года напоминает людям о вечных ценностях.

— Подумай, Крокус, — говорил он племяннику, — сколь жалки все эти потуги короткоживущих и близоруких людишек в сравнении с Великим круговоротом Жизни! Никакие потрясения, никакие войны не запятнают его величия.

Сейчас Шалунишке вдруг вспомнились дядины слова. Он считал Мамота мудрым, только оторванным от жизни стариком. Все, что говорил дядя, тогда не особо волновало Крокуса. Малазанская империя была где-то далеко, а карманы беспечных горожан, одурманенных весельем, — совсем рядом. Может, он сам стал взрослее и ему открылся пугающий смысл дядиных рассуждений?

Празднество в честь богини весны Геддероны — не повод забывать об угрозе, нависшей над Даруджистаном. Если и дальше делать вид, будто никакой угрозы нет, малазанцыявятся сюда с такой же неизбежностью, с какой весна сменяет зиму. Их мечи разом прекратят все праздники. От дяди Мамота Крокус знал, что после захвата малазанцами других генабакийских городов жизнь там сделалась унылой и однообразной.

Крокус подошел к своему дому, кивнул старухе, которая сидела на крыльце, посасывая трубку, и толкнул дверь. Коридор был пуст — ребятня носилась по улицам. Тишина действовала успокаивающе. Все вокруг было привычным и знакомым.

Скрипя ступенями, Шалунишка поднялся на второй этаж. Перед дверью в дядино жилище парила его крылатая ручная обезьянка, безуспешно пытавшаяся совладать с дверной ручкой. На Крокуса она даже не взглянула. Парень отпихнул назойливое животное в сторону и открыл дверь.

— Опять набедокурила, Моби? — спросил он обезьянку, пропуская ее внутрь.

Крылатое существо молча вцепилось ему в волосы и замерло. Дядя Мамот был занят приготовлением травяного чая. Не оборачиваясь к племяннику, он спросил:

— Чаю желаешь, Крокус? Что же касается надоедливой особы, которая восседает у тебя на голове, я уже по горло сыт ее проделками.

Обезьянка фыркнула и перепорхнула на дядин письменный стол, где и распласталась, скинув вниз несколько листов пергамента.

Держа в руках поднос с чаем и чашками, Мамот подошел к Крокусу. Водянистые старческие глаза скользнули по лицу Шалунишки.

— Мальчик мой, да ты, похоже, устал.

Из двух стульев Крокус выбрал менее драный и сел.

— Устал, дядя. И настроение паршивое.

— Тогда тем более тебе надо выпить чаю. Мой чай творит чудеса.

— Кто его знает, — не поднимая головы, пробубнил Крокус.

Мамот опустил поднос на столик, затем тоже сел.

— Меня не особо тревожит нравственная сторона избранного тобою ремесла, ибо я с сомнением отношусь к любым правам, включая и право собственности. Я всегда считал, что даже привилегии не освобождают человека от ответственности. Привилегия собственности требует от владельца оберегать все то, чем он владеет. Единственная моя забота — это неизбежный риск, которому ты подвергаешься.

Мамот наклонился, взял фарфоровый чайник и разлил душистый напиток по чашкам.

— Пойми, мой мальчик, вору непозволительно быть рассеянным. Любая отвлекающая мелочь может оказаться роковой.

— Скажи, а о чем ты писал все эти годы? — вдруг спросил Крокус, указывая на письменный стол.

Удивленный Мамот так и не донес чашку до рта.

— Никак в тебе проснулся настоящий интерес к учебе? Неужели я дождался этой минуты? Я же всегда считал тебя смышленым мальчиком. И пусть я лишь смиренный ученый чудак, мое слово откроет перед тобой многие двери Даруджистана. Представь, ты бы даже мог попасть в Городской совет, если тебя занимает это поприще. Думаю, ты уже понял необходимость учебы, когда постигал воровское ремесло. Как видишь, какую стезю ты бы ни избрал, везде приходится учиться.

У Крокуса лукаво блеснули глаза.

— А сколько времени мне понадобится, чтобы попасть в круги знати?

— Все зависит от степени твоего усердия, — ответил Мамот.

— Понимаю, — рассеянно произнес Крокус, перед мысленным взором которого всплыла спальня младшей дочери сановника Дарле.

Мамот подул на горячий чай.

— Если ты целиком посвятишь себя учебе… и при твоей юношеской прыти… наверное, год. Может, больше. Возможно, правда, что и меньше. К чему тебе торопиться?

— Да, наверное, из-за юношеской прыти. Но ты так не ответил на мой вопрос. Что ты пишешь?

— А-а, — протянул Мамот.

Бросив взгляд на стол, он увидел свою крылатую проказницу пьющей чернила из открытой чернильницы.

— Все эти годы я пишу историю Даруджистана. Недавно начал пятый том. Он открывается правлением Эктальма, предпоследнего из тиранов.

— Кого-кого? — заморгал Крокус.

Улыбаясь, Мамот отхлебнул чай.

— Этот правитель захватил Летасту. Затем правила его дочь Санденая. Ее правление повлекло за собой Возмущение времен, которым и кончилась эпоха тиранов. — Хорошо, что кончилась. — Если ты серьезно намерен учиться, Крокус, изучение истории Даруджистана тебе придется начать не с пятого тома, а с самого начала.

Племянник кивнул.

— Как же! Своим рождением Даруджистан обязан слухам.

Испив чернил, Моби закашлялась и жалобно запищала. Мамот сердито зыркнул на нее, потом вновь повернулся к племяннику.

— Да, мальчик мой. Своим рождением Даруджистан обязан слухам. Кстати, когда ты слышал эту фразу? И от кого?

— Слышал на днях, — беспечно ответил Крокус. — Вот от кого — хоть убей не припомню.

Он прекрасно помнил, кто ее произнес. То был ассасин Раллик Ном.

— А ты знаешь ее смысл?

Крокус замотал головой. Мамот откинулся на спинку стула.

— Ты пей чай, а я буду рассказывать… В незапамятные времена, отстоящие от нас на тысячелетия, три расы боролись между собой за владычество над миром. Они были похожи на людей, но не являлись людьми в нашем понимании этого слова. Первыми из борьбы вышли форкрулии, или, как их еще называют, круссалии. Причиной была вовсе не их слабость. Им просто… наскучило биться за господство. Зато двое других рас продолжали ожесточенно сражаться. И вот одна из рас оказалась побежденной. Причиной их поражения стала разобщенность: племена воевали не столько против общего врага, сколько друг с другом. Эту расу называли джагатами, а позже джагами или шурлями. Кстати, джагаты полностью не исчезли с лица земли. Говорят, остатки их расы сохранились до наших дней, но, к счастью, не на нашем континенте.

Зажав в обеих руках чашку, старик сделал еще несколько глотков.

— А теперь о слухах, породивших Даруджистан… У кочевников, живущих на Гадробийских холмах, была легенда. Они верили, будто где-то среди холмов похоронен один могущественный джагат. Забыл тебе сказать: джагаты обладали громадной магической силой. Они создали тайные магические Пути; ониумели наделять этой силой разные предметы… Со временем гадробийская легенда распространилась по всему Генабакису. Ее знали на севере и юге, знали на востоке и западе, где некогда существовали государства, от которых нынче не осталось даже праха. И к холмам потянулись желающие найти курган джагата. Сначала их было немного, но потом люди двинулись туда целыми толпами.Вожди и шаманы, жаждавшие власти, вели туда свои племена. На холмах не осталось ни одного нетронутого уголка; все склоны были изборождены вдоль и поперек… Вот так, из шатров и лачуг, населенных тысячами страждущих найти курган, возник наш Даруджистан.

— Но хоть кто-то нашел курган джагата? — спросил Крокус.

— Нет. Постепенно забылась и легенда. Сейчас о ней знают лишь немногие, но у них хватает здравого смысла не возобновлять поиски.

— Почему?

Мамот сдвинул брови.

— Наследие джагатов почти никогда не попадало в руки людей. Я сказал «почти». Было несколько случаев, и все они повлекли за собой ужасные беды.

Старик продолжал хмуриться.

— Урок понятен каждому, кто желает его усвоить.

Крокус молча размышлял над услышанным.

— Так, значит, дядя, круссалии исчезли, джагов разбили. А куда же подевалась третья раса? Те, кто победил? Почему вместо них сейчас существуем мы?

Мамот приготовился ответить племяннику, но так и не раскрыл рта. Крокуса это удивило: какую же тайну не решился раскрыть ему дядя?

Старик залпом допил чай и поставил чашку на столик.

— Никто толком не знает ни что сталось с ними, ни как они превратились в тех, кем являются ныне. Эта раса существует. Их видели все, кто видел армию малазанцев. Возможно, ты даже слышал, как их называют. Это тлан-имасы.

Расталкивая локтями мешавших ей прохожих, Печаль шла вслед за толстяком. Хотя он и спешил, скороходом он не был. Слежка за ним могла бы стать приятной прогулкой, если бы не ураган, бушевавший в голове новобранки. И подняло этот ураган одно-единственное слово, произнесенное сержантом Бурдюком.

Ясновидец.

Что-то черное, таившееся у нее в мозгу, вдруг пробудилось и теперь отчаянно воевало с окружающим миром. Но сила, вначале подавившая ее своим всемогуществом, постепенно сдавала позиции и отступала. Печали вдруг почудилось, будто она слышит тихий детский плач.

— Я — Котиллион, — прошептала Печаль. — Я — покровитель ассасинов. Меня называют Веревкою Тени.

Детский плач почти затих.

— Ясновидец мертв.

«Какой ясновидец?» — спросила другая часть разума новобранки, отстраненно следившая за происходящим.

— Я — внутри тебя и в то же время очень далеко. Я нахожусь рядом с Повелителем Теней, чье имя Амманас. Здесь же я являюсь десницей смерти.

Печаль улыбнулась и кивнула. К ней вернулось прежнее самообладание. То непонятное, что вырвалось было наружу, ушло в глубины. И снова Печаль ощутила себя идеальным ассасином, неподвластным гневу, страху и слезам.

Она глубоко вздохнула и сосредоточилась на выполнении приказа. Толстяк был опасен. Чем именно — предстояло выяснить, но всякий раз, вылавливая его глазами, Печаль настораживалась. Опасен. А тот, кто опасен, должен умереть.

Рынок на Соляной улице, что в прибрежной части города, бурлил, переполненный горожанами и приезжими. Полуденная жара лишь усугубляла букет разнообразнейших запахов (увы, далеких от благовонных ароматов), пропитавших окрестные улицы и переулки. Уставшие, потные торговцы переругивались с соперниками, выкрикивая проклятия через головы покупателей. В разных уголках рынка то и дело вспыхивали потасовки, но дерущихся по большей части успевали разнять еще до появления сердитых, очумевших отжары караульных городской стражи.

Восседая на травяных подстилках, местные ривийцы гнусавыми, монотонными голосами расхваливали нежнейшую конину. Неподалеку под навесами расположились гадробийские пастухи, окруженные блеющими овцами и мекающими козами. Кроме скота они продавали прямо с повозок свои знаменитые сыры и глиняные кувшины с хмельным напитком из кислого молока. Даруджистанские рыбаки носили шесты, увешанные копченой рыбой. За ними увивались полчища мух. Катлинские ткачи облюбовали себе уголок потише, где и расселись, загородившись рулонами ярких тканей. Гредфаланские крестьяне бойко торговали свежими горьковатыми фруктами и сладкими клубнями. Равнодушные к толпам, двигались телеги торговцев дровами. На вязанках, обозревая шумный и пестрый мир, сидели их дети. Все эти мирские заботы и радости не волновали приверженцев Тысячи сект Дрека. Облаченные в темные одежды, мужчины и женщины восхваляли достоинство своей секты. Над головой они держали флажки с вышитыми или нарисованными символамиих сект.

Крюпп шел быстро, почти не замечая рыночной сутолоки. Он размахивал руками, но вовсе не затем, чтобы пробираться сквозь толпу. По сути, эти размахивания были особыми жестами, сопровождавшими заклинания, которые сейчас произносил толстяк. Сейчас Крюпп занимался тем, что крал еду — преимущественно фрукты и сласти. Как ни странно, но именно чревоугодие заставило его отточить свои магические способности.

Крюпп беспорядочно размахивал руками, и из корзин к нему в карман летели яблоки, с подносов падали пирожные и ягоды, покрытые шоколадной глазурью. Перемещение быломгновенным; никто из окружающих не успевал заметить, как упавшее яблоко приземлялось не на затоптанные камни, а в один из многочисленных карманов потертого плаща. Наполнив все карманы, карманчики и кармашки, толстяк двинулся дальше, предвкушая наслаждение местными и привозными деликатесами, Крюпп был знатоком и ценителем яств едва ли не всего Генабакиса, и сейчас его круглое лицо лучилось довольной улыбкой.

Сделав необходимый крюк, толстяк наконец подошел к таверне «Феникс». На крыльце стоял не самый приятный из завсегдатаев таверны, имевший репутацию забияки, мелкого жулика и не особо удачливого вора. Тем не менее Крюпп поболтал с ним пару минут о разных пустяках. Потом, достав несколько засахаренных вишен, толстяк отправил их врот, толкнул дверь и скрылся за нею.

Печаль остановилась на другой стороне улицы, прислонившись к щербатой каменной стене. Невысокий толстяк оказался удивительным фокусником. Девчонка видела все его магические проделки. Но как бы он ни выдавал себя за невинного любителя сластей, все его уловки были лишь маской, скрывавшей адепта. Человек этот не так прост и, возможно, еще опаснее, чем она думала.

Новобранка следила за крыльцом таверны. Человек, маячивший на ступенях, внимательно оглядывал каждого входившего, однако ничего подозрительного в его жестах Печаль не заметила. Похоже, он просто маялся от безделья. Ладно, это его забота, а ей нужно попасть внутрь. Бурдюк зачем-то отправил сюда Калама и Быстрого Бена. Краем уха девчонка слышала: «Феникс» — пристанище воров, ассасинов и людей с крепкими кулаками, которые вначале бьют, а потом разбираются, что к чему. Спрашивать сержанта она не решалась — Калам с Беном и так относятся к ней с подозрением. Бурдюк все внимательнее прислушивается к их доводам. Похоже, они вообще были бы не прочь спровадить ее с глаз подальше. Но для этого нужно найти повод. Пусть ищут.

Печаль оттолкнулась от стены, пересекла улицу и подошла к таверне. Смеркалось. В воздухе пахло скорым дождем. Увидев ее, человек на крыльце криво усмехнулся.

— Никак Крюппа вынюхиваешь, красавица? — спросил он и замотал головой. — Меч — слишком опасная игрушка для юной девы. Ты никак хочешь войти? С мечом и одна?

Печаль отступила и огляделась по сторонам. Улица была пуста, если не считать единственного прохожего, но тот находился очень далеко. Новобранка запахнула короткийплащ.

— Пропусти меня, — тихо потребовала она. И когда толстяк успел ее заметить?

Человек вцепился руками в перила крыльца.

— Если ты хочешь войти, давай поговорим по-хорошему. Сейчас мы отправимся в одно укромное местечко, где ты отстегнешь свой меч, а я отнесусь к тебе… с отеческой заботой. — Иначе, — хохотнул он, — все будет намного хуже. Для тебя, крас…

Договорить он не успел. Печаль взмахнула левой рукой. Лезвие кинжала вонзилось упрямцу в правый глаз и застряло в мозгу. Человек зашатался и шумно грохнулся на ступеньки. Печаль склонилась над ним, вытащила кинжал и обтерла лезвие о его одежду. Затем поправила пояс, на котором висел меч, и вновь огляделась. Никого, да и сумерки наступили очень кстати. Печаль торопливо поднялась по ступеням и вошла в таверну.

Она успела сделать несколько шагов, как путь ей преградил… повешенный за ноги молодой парень. Он дергался на веревке и жалобно скулил. Две свирепого вида женщины раскачивали веревку. Всякий раз, когда парень пытался схватиться руками за веревку, он получал ощутимый удар по голове. Одна из женщин подмигнула Печали.

— Входи, девонька. У нас не соскучишься.

Женщина схватила ее за руку. Печаль холодно уставилась на нее.

— За что вы его так?