Чтение 20–й страницы книги ~Война мага. Конец игры~

— Мир — это всё-таки не дерево, некромант. Не надо так уж сильно увлекаться аналогиями, — в голосе Уккарона послышалась досада. — Вспомни, что Сущность помогала и тебе, и Этлау, когда вы сошлись у стен Чёрной башни. О чём, по-твоему, это говорит?

— Она выбирала лучшего. Того, кто более достоин, с Её точки зрения, стать Разрушителем.

— Верно. Но не до конца. Выбирался не только Разрушитель, выбирался и путь, коим пойдёт это разрушение. Однако… — вдруг заколебался Уккарон, — когда мы, Шестеро, говорили между собой о вашем поединке, Зенда сказала, что чувствует ещё и третий слой. Ваш бой был выбором Разрушителя, выбором пути для него… но не только. Зенде показалось, что вас поддерживали по-разному. Одна и та же Сущность, но — по-разному. Мы не смогли дознаться большего.

Фесс некоторое время молчал, лёжа на тёплых камнях и глядя в чёрное небо, стянутое, словно верх замекампской степной юрты. Кольца драконов почти не видно. Уккарон сказал сейчас нечто очень, чрезвычайно важное. Древний сделал тот шаг, что никак не получался у самого Фесса, несмотря на то, что через пропасть незнания перебросили достаточно мостков. Хрупких и слабых, однако он не воспользовался ими, предпочитая оставаться на привычном и знакомом краю.

А почему ты, собственно говоря, решил, что Сущность — едина и неделима?! Да, конечно, мы всегда начинаем с целого, и лишь потом пытаемся понять, из чего же оно состоит.Но разве тебе не подбрасывали подсказку за подсказкой, кои ты высокомерно игнорировал?!

Некромант едва не замычал от стыда.

Да, Сущность вела хитрую игру. На первый взгляд всё правильно: выковывается Разрушитель, тот, кто позволит Ей овладеть всем миром. Но потом…

Эгест, деревенька Кривой Ручей. Несчастная ведьма, ещё одно слепое орудие, так и не понявшая, кто играет ею. Заклятие Фесса, едва не отправившее его в Серые Пределы. Сущность, тогда ещё прикрывающаяся именем «настоящей Тьмы», обращается к нему с выспренней речью8.Призывает «прийти к ней», чтобы «управить этот мир ко всеобщему благу». Всё как и следовало ожидать, лучшие Разрушители — те, что берутся за это дело, полагая себя всемерно правыми. Но потом…

«Эвиал — мир, где я не могу оставаться сама собой. Мне приходится действовать». Намёк, который, быть может, не так легко прочесть, однако он же, встроенный в цепь, обретает своё истинное значение.

Что значит «мне приходится действовать»? Если Тьма заявляет, что стремится ко всеобщему благу, то почему «приходится»?! Если Она действует по собственному убеждению, если добивается «выстраданных», как бы нелепо ни звучало тут это слово, целей, то ни о каком «принуждении к действию» говорить нечего. «Я не могу оставаться сама собой» — вот главное, что было скрыто в Её словах. То, что в ней — «океаны сознаний» — всё оттуда же, от необходимости сказать будущему Разрушителю то, что его почти точно отвратит от подобной участи. Ну кому же охота — если он, конечно, не птенец Салладорца — «сливаться с Тьмой» и умертвлять собственное «я»? Кому-то, быть может, и охота, Эвенгар набрал несколько десятков последователей.

«Этот мир — мое вместилище. И я не могу допустить его разрушения».

Это тоже сказала Сущность. А Фесс вновь ничего не заметил, не услышал и не почувствовал. Ну, пусть в тот миг его сковал ужас, начисто отбивший способность соображать, но потом-то! Сколько раз он вспоминал по слову весь тот разговор — и слышал в нём лишь то, что хотел слышать.

«Ты сам можешь судить об этом — по тому, что вырывается сейчас в мир и с чем тебе приходится сражаться».

С чем тебе приходится сражаться. Тогда он решил, что это ложь — ведь кто, как не Сущность, заправляет всей неупокоенностью Эвиала?

Но, разве была какая-тосистемав том, на каком из погостов начинали зреть костяные гончие и драконы? Разве кто-тоуправлялэтим? Самый бестолковый, но привычный к делу войны эгестский барон лучше бы управился с солдатами-зомби и добился бы с ними куда большего.

Сущностьмогла статьибылаисточником, первопричиной неупокоенности, тут ошибки быть не могло. Но в мир вырывалось действительно многое из того, что не имело к ней отношения. Например, тот же Червь, о котором Она пыталась предупредить некроманта задолго до Скавеллской битвы.

И Она ведь пыталась сказать что-то ещё, однако Фесс до сих пор помнил тот рывок, то заклятье Джайлза, что так вовремя вырвало его из той беседы, вернув в обыденный мир. Совпадение? — ну да, совпадение. Ему чуть было не сказали слишком многое. И впоследствии Она стала осторожнее. Куда осторожнее, но по-прежнему рассчитывала на сообразительность некроманта.

И потом, когда он дрался с призраками… Сущность словно нарочно давала ему советы, которым, Она прекрасно знала, он не последует. Ну, например, бросить деревенских жителей на съедение голодным тварям, подъятым заклятьем саттарской ведьмы.

Нет, с ним точно говорилидваголоса.ДвеСущности.Дваначала.

Одно действительно пыталось сделать из него Разрушителя.

А вот другое упрямо о чём-то предупреждало. Упрямо, но, увы, тщетно.

Сущность спасала его — как на том памятном эшафоте в Кривом Ручье, когда Этлау всерьёз вознамерился спалить некроманта на костре9.Сущность помогала ему — иничегоне требовала взамен. Весь яростный спор Фесса с самим собой — принимать или нет помощь от Неё — не стоил и ломаного гроша.

Почему так, отчего? Тогда некромант не стал утруждать себя поисками ответа. И, как оказалось, напрасно.

И, конечно, Скавелл. Когда он, Фесс, впервые понял, что борьба за Эвиал — это не «Кэр Лаэда, великий герой против злобной и страшной Западной Тьмы», он не осознал другого, куда более важного, что пыталась втолковать ему та, что явилась на берег Кинта Ближнего.

А потом была Чёрная башня, карлик Глефа с лицом Фесса…

Некромант просил помощи. Получал просимое и одерживал победы. Кривой Ручей, Скавелл… он дрожал от ужаса, что вот-вот сделается Разрушителем, что ни в коем случае нельзя принимать Западную Тьму, однако же — и просил, и принимал, а с ним ничего не происходило. Сущность, или, вернее, её «второе Я» искусно вела его по узкой тропке, не давая сорваться в действительно гибельную бездну, не поддаться тому, второму (или первому?) голосу, которому требовался настоящий, а не бутафорский Разрушитель.

Ну, а если вспомнить видение с воспаряющим в небеса фениксом, то и вовсе всё становилось ясно.

— Ты очень помог мне, о великий, — Фесс низко поклонился чудовищу.

— Разве? Пока ещё мы ничего не сделали, но остальные пятеро уже совсем близко, некромант. Чувствуешь их?

Разрезанное клыкастой пастью облако медленно повернулось. Фессу показалось, что границы Чёрной ямы раздвигаются, вбирая в себя всю беспредельность мира, и с разных сторон в неё, сопровождаемые, будто торжественной свитой, бродячими камнями, вступают пять теней, пять смутных обликов: Аххи, смахивающий на огромную распластанную кляксу, и в самом деле напоминавшую обликом огромного спрута, Сиррин, раскинувший скользящие по туману крылья, Шаадан надвигался тучей, под которой угадывались две пары по-слоновьему плоских ножищ, а спереди колыхалось нечто, и в самом деле могущее показаться растроенным хоботом; Зенда и Дарра же, однако, ничем не походили на соблазнительных красавиц, изображённых на ритуальном клинке, — просто движущиеся пятна мрака, ничего больше.

Это шла древняя сила, свирепая и жестокая, где детские жертвоприношения — совершенно обыденная вещь. Сила, проигравшая последний бой, но и прихватившая с собой множество врагов, впитавшая их предсмертные вздохи и сумевшая продержаться ещё много веков — пока не сочла, что настал удобный момент для мести.

Фесс низко поклонился Великой Шестёрке. Тёмные боги не ответили.

— Мои братья и сестры не могут говорить с тобой словами, так, как я, — промолвил Уккарон. — Твоя речь им понятна не будет. Обращайся ко мне, как и прежде.

— Мне осталось сказать немногое, — развёл руками Фесс. — Сущность должна быть… — он запнулся. — Должна быть уничтожена. Или она нас, или мы её, третьего не дано. И даже вы, Древние Силы, не сможете отсидеться в своих убежищах.

Крылья Сиррина чуть шевельнулись, и некромант пошатнулся — в сознании вспыхнула череда образов, ярких, словно пронизанных гневом:

Чёрный вал, катящийся через Эвиал, оставляющий позади пустыню ослепительно-белого цвета. И над всем этим склоняется, раздвигая руками небо, безликая фигура с перечёркнутой стрелою на груди.

— Великий Сиррин хочет сказать, что Спаситель как никогда близок к Эвиалу, — перевёл Уккарон.

Виски сдавило ледяными тисками — это надвинулся спрут Аххи.

…Море отдавало своих мертвецов. Нескончаемые шеренги тянулись по дну на запад, на запад, на запад, прямо к скальным основаниям Утонувшего Краба.

Зенда и Дарра словно бы обнялись — две тени слились вместе — а Фесс увидел множество заключённых в тесные огненные сферы фигур — и человеческих, и звериных, и ни на что не похожих монстров. Сотни и сотни их плыли над Морем Ветров, над Морем Надежд, сливаясь в сумрачных небесах Моря Клешней в длинные сверкающие цепочки.

— Наши братья, — просто сказал Уккарон. — Наши братья, втянутые в этот мир заклятьем Эвенгара Салладорского, или же тех, кто ему помогает, магов из-за предела эвиальских равнин. Древние силы, вырванные из собственных обиталищ, стягиваемые к Утонувшему Крабу.

— Вам известно, что там, великие? Почему этот остров так важен?

Фигуры задвигались и заколыхались все вместе, точно перебивая друг друга.

— Утонувший Краб — древнее и самое первое святилище Истинной Тьмы, — ответил Уккарон. — Мы сами построили его, мы и другие Древние, вставшие на ночную сторону. Мы приходили туда, и Она обнимала нас. Мы дремали, а Она напитывала нас собою. Мы расходились в разные стороны, и шли к поклонявшимся нам народам, а Она оставалась. И была там всегда, до самого нашего разгрома. А потом на Утонувшем Крабе появились новые хозяева…

— Дуотты, — перебил Древнего Фесс.

— Нет, некромант. Те, кто жили тут до них, вчерашние враги. Титаны. Пятиноги. А потом к ним присоединились и дуотты. Все, кто потерпел поражение и оказался выбит из привычных земель и привычной же жизни. А если ещё точнее, те, кто поклялся отомстить, уже неважно чему. Просто отомстить всему и всем. Даже не вернуться к власти.

Но сейчас это святилище уже давно не свято. Вера тех, кто поклонялся нам и, в нашем лице — Великой Ночи, была пряма и проста, как лезвие меча. Она резала, да. Жизнь человека — ничто по сравнению с жизнью рода. Твой язык должен жить, а остальное — пустая суета. Святилище на Утонувшем Крабе было не для людей, для нас. Там творились истинные мистерии, ведь когда-то Древних в Эвиале было много, и Тёмных, подобных нам, тоже. Мистерии Утонувшего Краба давали нам силы. Они творили новых, подобных нам, хоть и меньшей силы. Тогда казалось, что Эвиал дарован нам навсегда. Мы ошибались. И заплатили.

— Что же сейчас на Утонувшем Крабе?

— Мы не знаем. И никто не знает. Святилище осквернено, извращено, усилиями захватчиков превратилось во что-то непонятное даже нам.

— А почему святилище было возведено именно там?

— В те давно забытые времена, когда Эвиал ещё не сделали закрытым миром, именно на том острове находился полюс, схождение всех магических линий. Великая животворящая сила нисходила к нам именно там, оплодотворяя пустые доселе равнины. Но потом настал день, когда небо стало дверью склепа, когда Эвиал закрылся.

— Кто же, кто это мог сделать?!

— Разве ты не понимаешь, некромант? Те, кто понял, насколько этот мир опасен. Те, кто ниспроверг наших гонителей, Молодых Богов. Те, ктосейчасправит нынешним бытиём. Их двое. Два брата. Новые Боги. Во всяком случае, мы, Шестеро, считаем именно так.

— Чем же Эвиал стал опасен?

Уккарон вновь клацнул зубами.

— Здесь шла большая работа. Великая работа, некромант. Те, кто пал, подготавливали своё возвращение. Медленно, по волоску в эон. Они никуда не торопились, многому научившись после своего падения. Здесь должно было вызреть их оружие…

Сиррин вновь шевельнул крылами.

— Он напоминает, что в битвах богов никогда нет ничего одного-единственного. Подобных Эвиалу миров наверняка много, и в каждом происходит что-то своё. Быть может, потом что-то следовало перенести из одного мира в другой… мы не знаем. Истинная Тьма больше не разговаривает с нами, Эвиал закрыли от неё очень плотно, сквозь защиту просачиваются лишь самые слабые эманации.

— Какое же оружие должно было «вызреть» в Эвиале?

Собеседник некроманта широко разинул пасть, словно собираясь захохотать.

— Западная Тьма? — нет, нет, этого не может быть, потому что не может быть никогда!

— Нет. Она совсем иного свойства. Задолго до Первого пришествия…

— Но что же сдержало её тогда? Сфайрат говорил — «народ, первым пришедший в Эвиал». Но, — его вдруг обожгло догадкой, — первыми же были вы, Древние! Не титаны, не пятиноги — именновы!

Молчание.

— Верно, — наконец произнёс Уккарон. — Мы были первыми. Потом наши труды изменил Спаситель. Как — не спрашивай. Мы в то время уже не имели прежней власти. Однако он добавил что-то своё… и отпорная стена продержалась ещё много веков. А оружие это, медленно вызревающее в Эвиале, — не что иное, как Кристаллы Драконов. И эту тайну знали только мы.

Фесс замер. Да… что-то подобное говорилось… намёки Сфайрата… Вейде… Салладорца… «Но такую же трансформу готовят и те, кто в незапамятные времена создавал Кристаллы Магии и приставлял к ним свирепых стражей10». Эвенгар, похоже, знал истину.

А в библиотеке Чёрной башни, пока Фесс сидел там с Рысей, не нашлось ничего, что окончательно разрешило бы вопрос — кто, когда и зачем поставил Кристаллы в Эвиале? Только ли для того, чтобы управлять течением магии?..

…Но каков Сфайрат! Сперва утверждать, что не знает, кем и когда поставлены Кристаллы, потом заявить, что это, мол, страшная тайна. Какая может быть тайна, если у драконов — память крови?! И почему он, Фесс, до сих пор не выспросил всё у Рыси?!

Похоже, Уккарон читал его смятенные мысли.

— Драконы не ответили бы тебе. Те, кто поставил их на стражу, хорошо понимали, что без памяти крови не обойтись, но, разумеется, не могли выдать себя. Сфайрат не лгал тебе ни тогда, ни теперь. Он действительно не знает. Но понимает, что, если его память молчит, следовательно, это — действительно страшная тайна. Он и так выдал тебе слишком многое, только ты опять не сделал должных выводов.

— Но вы-то знаете точно? Наверняка? — с трудом выдавил из себя некромант.

— Мы видели, как ставились зародыши Кристаллов. Мы видели, как на них опустились драконы, заключившие сделку с Падшими Богами. Они опустились — и горы стали расти, словно тесто в опаре. Эвиал был тогда ещё юн. Он вынес бы любого бога. Это теперь ступать в него для высших сил неможно.

— Салладорец говорил правду… — пробормотал Фесс. — По желанию, с намерением или же по недосмотру, но правду. Поставившие Кристаллы готовят свою собственную трансформу мира. Чтобы обратить его в оружие… но тогда зачем такое правило, что Кристалл погибшего Хранителя взрывается? Разве это не риск для всего плана?

— Мы не знаем, что должно вызреть под Пиком Судеб и в других местах, — ответил Уккарон. — Быть может, достаточно лишь одного кристалла. Быть может, в оружие превратится что-то другое…

Аххи пошевелил щупальцами.

— Да, верно. Аххи говорит, что новые хозяева бытия не потерпели бы такого, тем более что, по его словам, бывали здесь и многое смогли бы заметить. Быть может, в Эвиал что-то должны былидоставить извне,с тем, чтобы…

Уккарон вдруг замер и только широко раскрыл пасть.

— Мечи, — спокойно сказал некромант. — Алмазный и Деревянный.

…Что, если весь Эвиал — ловушка именно для его Мечей? Задуманная и спланированная сотни, тысячи лет назад? Боги иными промежутками и не мыслят.

Ведь не зря же он очутился именно в Эвиале, не зря его жгли те шесть взглядов11!И не зря ему подсунули именно этот мир, нет, конечно же, не зря!

…Всё было продумано с самого начала. И задолго до рождения самого Фесса. Им, составлявшим этот план, разумеется, было всё равно, кто вынесет Мечи из Мельина. Не так важно, и когда именно это случится — столетием раньше или позже не такая уж разница для бессмертных. Но Мечи следовало доставить в Эвиал и только в Эвиал. Нет, стоп, одернул Фесс сам себя. Таких миров-ловушек может оказаться много. Падшие слишком хитры и опытны, чтобы полагаться на одну-единственную возможность. Может, и артефактов, подобных Мечам, много? Может, игра на самом деле ещё сложнее, чем кажется ему, Фессу?

Голова кругом идёт, да и только.

— Мы оба думали об одном и том же, — услыхал некромант слова Древнего.

— Да, великий. Мы думали о Мечах, которые я, вольно или невольно, но принёс в Эвиал. Быть может, именно это и обрушило лавину.

…Фесс вспомнил лик Клары в гибельном облаке над Арвестом, словно играющие его судьбой силы решили лишний раз посмеяться над убогим смертным, пусть даже и наделённым кое-какими магическими способностями. А может, это Сущность подавала ему сигнал?Та,другая Сущность, другая её часть, что очевидно, хотя и прикрыто, старалась ему помогать? Подводя к нужному Ей, но, тем не менее — помогая?..

— Не казни себя, Неясыть. Нам неведомо ваше понятие «судьбы», мы верим только в собственную силу, но сейчас я скажу — тобой управляли и твоей вины в случившемся нет.Цепь нелепых совпадений, на первый взгляд — но и Зенда, и Дарра чувствовали за ней чужую волю. Закалённую небывалым поражением, отринувшую былые заблуждения и ставшую втройне опасной. Не для нас, для вас — людей, новых хозяев Эвиала и многих других миров.

Некромант машинально пощупал одежду — совершенно сухая — и принялся одеваться. Призраки равнодушно смотрели сквозь, позади них толпились бродячие каменюки. Стесняться некого.

— Что же нам делать дальше, Неясыть? — в упор спросил Уккарон. — Ты собрал нас, всех, кто способен бросить вызов Сущности и её подручным — как в Империи Клешней, так и на самом Утонувшем Крабе. Я понял, ты не произнесёшь задуманное вслух. Разумно. Я сам поступил бы так же. Но скажи, что нам делать!

Фесс запрокинул голову, вновь взглянув на кажущееся неподвижным кольцо драконов в крошечном просвете неба. Несмотря на «бутылочность», на дне Чёрной ямы хватало света — ещё одно из бесчисленных чудес этого места.

— Как быстро вы сможете оказаться на Утонувшем Крабе?

Уккарон усмехнулся, почти как человек.

— Мгновенно, некромант Неясыть, как только того пожелаем. Думаю, ты сам догадаешься, каким именно путём, — Древний выразительно повёл нижней челюстью, словно указывая на струящуюся по жёлобу воду.

— Ну да. Конечно же! — Фесс едва не хватил себя по лбу.

Великий Закон Равновесия, о котором так много толковали маски.

Если Утонувший Краб — осквернённое святилище Истинной Тьмы, то Она не могла не найти себе иного пристанища. И, если в Чёрной яме бесконечно и бесконечно хоронят себя воды Тёмной реки, то где же они находят выход? Обратиться в пар и вознестись в небеса, туда, к вольно странствующим облакам, они не могут. Значит…

— Значит, у Ямы есть выход, — подытожил Уккарон, вновь «прочитавший» мысли некроманта. — И этот выход — именно там, на Утонувшем Крабе. Я, Уккарон — храню его, не даю тварям, захватившим наш изначальный дом, прорваться сюда и проделать тут то же злодейство. Тёмная река отдаёт всю себя, чтобы мы держались. Когда настанет последний день, мы, Шестеро Древних, пройдём этим путём, чтобы сразиться. Славно сразиться и пресечь свою нынешнюю участь, жалкую и недостойную нас.

— Хорошо сказано, великий. Могу ли я пройти этим путём? Или же драконы?

— Нет, — не поколебался Уккарон. — Дверь открыта для таких, как я, не для таких, как ты. Даже драконам, созданиям из плоти и крови, дороги здесь нет.

— Что ж, значит, отправимся, как думали и раньше. Но услышите ли вы, когда я вас позову — оттуда, с Утонувшего Краба?

На сей раз Уккарон ответил не сразу. Пятеро его сородичей взволновались, задвигались, призраки наплывали друг на друга, сливались и вновь разделялись, а бродячие камни, словно в волнении, порывисто соударялись боками, так что в Чёрной яме будто бы забили боевые барабаны.

— Мы услышим, — наконец проговорил Древний. — Но смотри, некромант, призови нас непременно, но только, как сказали бы аэды, «лишь в миг отчаянной нужды», когда враг уже почти сломит и тебя, и твоих. Если ты не призовёшь нас — нам останется только угаснуть, без цели, пользы и смысла. Мы сейчас — словно ярко полыхающий огонь. Не подбросишь вовремя дров — пропадём. Так что помни о нас, некромант.

— Об этом не стоит говорить вслух, — резко бросил Фесс, однако Уккарон лишь ухмыльнулся, и скорчил жуткую физиономию: мол, я всё понял, и ты тоже. Мои слова — для тех,кто слушает.

— Прощай, некромант. Надеюсь, мы с тобой никогда больше не встретимся, — напыщенно бросил Уккарон.

Фесс молча поклонился. Древний вновь говорил не для него, а для неведомых врагов с проклятого острова.

— Как мне выбраться отсюда? — коротко спросил некромант. — И мне, и… моей дочери.

— Камни понесут тебя, — последовал ответ. — Окажешься на спине дракона — лети вверх, пусть она покажет, на что способна, и даже больше того. Мы не в силах удержать всё, таящееся в Чёрной яме…

Девять каменных глыб, девять столпов в рост человека выступили из тумана, оказавшись рядом с Фессом, сами собой сложились в подобие помоста. Некромант осторожно ступил на него — даже сквозь подошвы сапог он чувствовал исходящее от каменных странников тепло. Они жили собственной жизнью, им словно и не было никакого дела до Великой Шестёрки и их странного гостя.

Помост стал подниматься, и Уккарона с его сородичами мигом скрыл плотный, непроглядный туман.

…Каменный помост плыл навстречу Рыси, растянувшейся в нескончаемом падении-полёте; глаза драконицы округлились, едва она заметила некроманта и его диковинный подъёмник.

Одно движение — и Фесс оказался на гладкой жемчужной чешуе; другое — расцепившись, каменные странники рухнули вниз, вдребезги расшибаясь о чёрные острия; некроманта и драконицу швырнуло вверх, крылья Рыси развернулись, упираясь в воздух — Аэсоннэ, ни о чём не спрашивая, рванулась навстречу кольцу сородичей так, словно за нейгнались разом и Сущность, и Спаситель, и те неведомые «третьи», о которых толковал Уккарон.

Река вскипела, каменные глыбы вылетали из пещерных зевов, так что Рыси пришлось вертеться юлой; несколько камней её всё же зацепили, однако драконица лишь шипела от боли да сильней ударяла крыльями.

Небо послушно разворачивалась обратно, восемь драконов кружились в дикой пляске: чёрные тени на фоне заката, — и первым навстречу Аэсоннэ успел её дед, Чаргос.

— Вернулись! — взревел старый дракон, даже не прибегая к мыслеречи.

— Да, Чаргос. Теперь надо возвращаться на Пик Судеб. Наша последняя остановка.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Сеамни Оэктаканн не бросилась ему навстречу, не обняла и не прижалась. В таких случаях говорят, что «на лице её жили только глаза», и это было чистейшей правдой. Девушка-Дану стояла у откинутого шатёрного полога, прижав раскрытые ладони к груди, и прожигала Императора взглядом ничуть не хуже взорвавшегося кристалла.

Правитель Мельина чувствовал кипящий в любимой ужас. Ужас, отчаяние, безнадёжность и безвозвратность. Ну да, конечно. Он ведь убил себя. То, что ноги ещё шагают, спина и плечи не согнулись — ничего не значит. Нет больше Нерга, что мог бы помочь. Кровь сочится из всех пор на левой руке, сочится неостановимо. Яростное подземное пламя вплавилось в тело, оно горит в сердцевине костей, странным образом замещая кровь в жилах Императора, но сколько ещё он протянет человеком, пока влага в венах не станет чистым огнём?

— Сеамни…

Вольные унесли неподвижную Сежес в соседний шатёр, к ней бросилась половина имперских медикусов — причём среди них затесался Баламут, попросту отпихнувший пару-тройку из них могучими плечами.

— Повелитель, — кашлянул Кер-Тинор. — Вам надо войти. Надо лечь. Пусть лекари…

— Целители тут ничего не сделают, Кер. Оставь нас, — и, неожиданно для себя, добавил, — пожалуйста, капитан.

Вольный позволил себе совершенно немыслимое — медленно и словно с осуждением покачал головой, однако же отступил в сторону. Махнул рукой, и остальные императорские телохранители шагнули следом.

— Войдём, — внутри у Императора была только рвущаяся на части пустота. Рвущаяся от боли. С левой руки медленно срывались и падали на выстилавшие шатёр ковры крупные тяжёлые капли, темно-багровые и в каждой из них правитель Мельина чувствовал живой огонёк — подземное пламя растеклось уже по всему телу.

— Ты… горишь, — медленно проговорила Сеамни, также медленно поднимая руки и прижимая ладони теперь к щекам. — Гвин, Гвин, что же ты… Я же… Я не смогу пойти туда за тобой. Я не смогу! — выкрикнула она, падая на колени. — Ты… от меня… один!..

— Я никуда без тебя не пойду, — растерянно пробормотал Император, уже прекрасно понимая, что она имеет в виду. Жить ему оставалось совсем немного, но и обычной смерти он теперь оказывался лишён.

— Сейчас — нет, — не поднимаясь с ковров, прошептала Сеамни. — Но скоро — да. А меня туда не пустят ни сталь, ни яд, ни высота с водой. Я не могу умереть и пойти следомв Серые Пределы, Гвин!..

«Ну вот, и слёзы подоспели, — мрачно подумал Император. — Честное слово, в подземельях казалось куда легче».

— Это просто сказка, что в Серых Пределах все, кто любил в этом мире, встречаются вновь, — проговорил Император. Он никак не мог отрешиться, не считать мерно падающие на ковёр капли. — Там просто пустота, там нет ничего. Ни возмездия, ни награды. И никто ни с кем не встречается. «Последовав за мной» ты просто перестанешь жить, ничего больше.

— Ты убил себя, — еле слышно проговорила Сеамни. — Взорвал пирамиду, да. Задержал тварей Разлома, да. Но…

— Не просто задержал, любовь моя, — с каким же трудом даются ему теперь эти слова! — Мы их остановили.

— Рухнуло только две пирамиды, Гвин, — Сеамни поднялась с колен, сжала кулачки, зло смахнула выступившие слёзы. — Дай хоть руку перевяжем…

— Не поможет, — усмехнулся Император. — Забыла, как сочилось тогда сквозь все бинты?

— Просто не могу сидеть и смотреть, — Сеамни отвернулась, плечи вздрагивали. — Гвин… я говорю с тобой, смотрю на тебя, а ты уже мёртв. И только теперь ты стал без запинки говорить мне «любовь моя»…

— Сеамни, я сделал то…

— Знаю, «что должен был». Почему мужчины так жаждут красиво умереть? И плюнуть на тех, кто их ждёт, кто, быть может, наложит на себя от горя руки?!

Император опустил голову. Да, некогда он не стал думать об Империи. Сиганул в Разлом, потому что не мог без неё, своей Сеамни.

— Пирамиды не рухнули, — он попытался сменить тему.

— Да, только две, — не поворачиваясь к нему, проговорила Сеамни. — Муроно или что-то напутала, или просто изначально ошиблась.

— Но эта пирамида… была единственной. Сколько мы маршировали мимо Разлома — ни одна с ней не сравнится! Мы ощутили…

— И попали в западню, — ответила Сеамни. По голосу чувствовалось — изо всех сил пытается не разрыдаться. — Пирамиды не только питают Разлом и его тварей. Стирать их с лица земли можно, но только дорогой ценой. И нет на самом деле никакой «великой пирамиды». Это просто приманка для таких, как мы. И… мы попались!..

Силы у девушки-Дану иссякли. Сеамни рухнула лицом вниз и зарыдала в голос, уже не сдерживаясь.

…Император долго сидел рядом, гладил волосы цвета воронова крыла, и все слова просто увязали в горле.

Разлом справился с подземным огнём. Пирамиды не стало, но остальные стоят. И никаких сил не хватит, чтобы разрушать их одну за другой. Во всяком случае, не с одним легионом, считая вместе с гномами.

И надо точно знать, что творится сейчас в Мельине. Что с козлоногими? С баронами? С Клавдием и остальными легионными командирами, оставшимися в столице? Удалось ли им исполнить всё задуманное?..

Кровит рука. Капли падают и падают, словно в чудовищной клепсидре, отмеряя оставшиеся мгновения. И всё ближе тёмный ужас. Может, потому, что ты впервые понял, с какойсилой столкнулся, Император? Это не мятежная Радуга, это не восставшие бароны, не вторгнувшаяся Семандра и даже не козлоногие — тех тоже можно убивать и легионеры с этим неплохо управлялись. Эта мощь дышит тебе в спину, это куда страшнее смерти, потому что после тебя остаётся мир, люди, солнце — а эта сила грозит смести всё, не оставив даже пустоты. Когда Спаситель уже совсем было склонился над Мельином, даже он казался не столь страшным, потому что обещал — по крайней мере, так утверждала церковь — что-топосле.Разлом не обещал ничего. С ним нельзя было договориться: откупиться, как от Семандры, уступить престол, как с баронами. Но даже Спасителя что-то сдержало, пророчества, которые так и не исполнились; Разлом же не сдерживало ничего, над ним не властвовали никакие законы. Он сожрёт весь Мельин, как только сможет. Пирамида же… да, она оказалась ловушкой. Если бы не белая перчатка, они с Сежес никогда бы не выбрались.

Стоп. Белую перчатку ему вручили козлоногие. Сейчас Император хорошо понимал, для чего. Простой человек, даже командуя всей армией Империи, не справился бы с Семью Башнями. Ему требовалась подмога, и ею стала эта самая перчатка. Но почему же емупозволиливоспользоваться ею ещё и здесь, если эти пирамиды так важны для истинных хозяев и архитекторов Разлома? Почему не отобрали, почему не лишили силы?

«Значит, то, что я сделал — соответствовало их планам», — обречённо подумал Император.

…Сеамни словно услышала — приподнялась, вмиг оказалась рядом, обняла и прижалась.

— Я думал о перчатке, — тяжёлый шёпот. — О том, почему она до сих пор повинуется мне. Ведь мы взорвали пирамиду. Ещё две рухнули. Почему нам позволили это сделать?

— А что, если убить тебя длянихважнее, чем сохранить эти две-три пирамиды? — Дану не отрывалась от него, кровь пятнала подол длинного платья. — Что, еслионине могут это сделать иначе?