Чтение 57–й страницы книги ~Война мага. Конец игры~

И силы мало. Только составив древнее, как сама магия, «кольцо», тысячи учеников Хедина могут хоть чем-то помочь Старому Хрофту, оказаться там, где, по его мысли, он сейчас нужнее.

Холодная молния пронзает ладонь крылатой деве, та едва не разрывает круга — нельзя, нельзя, надо держаться!

Слейпнир срывается с места. И мчится, и мчится вниз — туда, где друг против друга застыли фигуры Спасителя с вонзёнными в бок полыхающими клинками и какой-то воительницы со щитом.

Отец Дружин мчался прямо туда, на скаку обнажив знаменитый Золотой Меч.
* * *

Вокруг сгрудившихся подмастерьев Хедина стремительно разламывалось сущее. Заклятье кольца могущественно, оно швырнуло их вниз, прямо в разверстую, источающую дым пасть опрокинутой пирамиды. Арбаз хохотал, беззвучно разевая рот, эльфы совершенно одинаково морщились, а она, Гелерра, не знала, что и подумать.

Брандейцы! Здесь, в Эвиале — на дне этой проклятой пропасти, что ли? Откуда они здесь взялись? Это их работа — укрепления на острове? И как с ними сражаться, где уязвимое место? Штурм Брандея обошёлся Учителю очень недёшево, что смогут сделать они, его верные ученики?

…Полёт сквозь исполинский колодец, режущий лица ветер. Дым и тьма, становящиеся всё гуще.

А потом, в один неразличимый момент, открытое пространство становится узким тоннелем. Швырнувшая отряд вперёд сила истаивает, оставляя учеников Хедина и Ракота одних в давящем мраке.

— Адата! — рычит где-то позади неё Арбаз. — Пусти нас вперёд. Зря, что ли, бомбарды волокли?

— Резонно, — кивает полузадушенный Ульвейн. — Если только твои сородичи, Арбаз, по головам пройдут.

— По головам, не по головам, но пройдём, коли надо!

Гелерра не отвечает, она вслушивается — темнота звенит туго натянутыми струнами, и чутьё крылатой девы не может обмануть — враг там, впереди. Растерянный, сбитый столку, но всё равно враг.

В узком, словно драконья кишка, тоннеле сгрудились сотни и сотни воинов. Тут не до правильных боевых порядков.

…Тоннель вывел на свет, как и положено. На яркий, режущий белый свет, в пустое белое же пространство, где никого и ничего, только твёрдое под ногами да привычная земная тяга.

И ещё — ощущение врага.

Гномы Арбаза сноровисто разбегались в стороны от тоннеля, становились на одно колено, прикладываясь к бомбардам. Занимали позиции лучники и мечники, медленно воспаряли над готовыми к бою шеренгами морматы.

В белёсой мути впереди что-то движется, перетекает, переливается…

Никто пока не атакует хединских подмастерьев, и адата Гелерра знает, почему — брандейцы (если это они) что есть сил пытаются заткнуть сейчас огромную брешь, сквозь которую из их цитадели стремительно утекает сила, словно вода, прорвавшая дамбу.

Они, враги, и близко, и далеко. Тут, в их логове, многое из привычного не существует. Но Гелерра уверена — брандейцев можно достать и здесь.

— Арбаз! Пали!

— Во что палить-то? — огрызается гном.

— Не задавай лишних вопросов! Просто пали вперёд, прямо перед собой!

Арбаз что-то недовольно бурчит, но в голосе крылатой девы сейчас такая уверенность, что спорить он не решается.

А Гелерра чувствует и кое-что ещё. Нечто, заключённое в… наверное, в клетку, хотя клетка эта незрима. И слышит едва уловимый шёпот:

— Начинайте. Они рядом.

…Бомбарды с рёвом и грохотом выплёвывают пламя, и белая муть разлетается, пронзённая во множестве мест огненными шарами.

За ней — смутные тени, метания и кружения, змеиный шёпот, ползучие голоса, исполненные злобы; за огненными ядрами гномьих бомбард следуют эльфийские стрелы, а затем в бой бросаются мечники.

Привычное дело.
* * *

Рыцари Ордена Прекрасной Дамы спускались всё ниже и ниже — бесконечной лестницей, уводившей куда-то в иномировую глубь. Мрак надвинулся, поглотил всё, способное дать пищу взгляду. Лишь твёрдые ступени под сапогами да дыхание товарищей.

Лишь это, да неколебимая, словно сталь обнажённых мечей, уверенность в том, что Орден — в полушаге от цели.

Ниоткуда не доносится ни звука, ни шороха. Рыцари одни в великом переходе, тоннеле, соединившем реальности. Молодой воин с игрушечным тигром на плече не отстаёт от товарищей. Как и все, он чувствует приближение черты, за которой — верит он — начнётся всё совсем-совсем другое. Что именно — он не знает, да и не пытается сейчас понять: ослепительная сказка явит сама себя, нет нужды слабому разуму пытаться предугадать непредставимое.

Шагавший, как и положено, первым, командор Ордена внезапно споткнулся, едва удержавшись на ногах. Что там, что такое?..

Черта. Граница. Великий предел, прочерченный чёрным по чёрному, мраком по мраку и тьмою по тьме. Граница, отделяющая созданное от разрушаемого. Граница того, что пришло строить, и того, что явилось просто пожирать.

Доас ощутил миг перехода, словно разом очутившись и в ледяной воде, и в кипятке. Его одновременно потянуло во все стороны, и толкая в спину, и упираясь в грудь. Сочленения доспехов застонали, словно под тяжким гнётом; молодому рыцарю пришлось навалиться плечом на незримую преграду, чтобы сделать хотя бы шаг.

Пробились, кстати, не все. Почти половина рыцарей так и осталась беспомощно топтаться перед невидимым барьером, иные пытались рубить его мечами, напирать на него щитами — бесполезно.

— Прошли лишь лучшие! — объявил Командор. — Лучшие из лучших, чистейшие из чистых!

Чья-то рука словно задёргивает занавес — и вот оставшихся позади товарищей уже не видно. Пробившиеся убыстряют шаг, и Доасу кажется — их сейчас не остановят никакие армии.

Лестницы, лестницы, лестницы. Когда же вы наконец…

Свет. Со всех сторон, словно внесли множество солнечно-ярких факелов. Исчезает земная тяга, и Доас чувствует себя свободно парящим, точно на могучих ветрах.

Это оно и есть? — успевает спросить себя он. Блистающая сказка? Конечный абсолют? Свет, полёт — и больше ничего? И где все, почему я один в этом страшно-белом, слепящем свете?

Мне показалось, или тигр на моём плече шевельнулся?

Я лишаюсь рассудка? Может, я просто валяюсь на ступенях чёрной лестницы, и всё это мне лишь пригрезилось?

В разлитом вокруг свете начинает угадываться некая точка, более яркая, чем окружающий фон. Она ярка настолько, что смотреть в том направлении совершенно невозможно, и рыцарь отворачивается, только теперь поняв, что его плавно несет именно в том направлении.

Свет стал блекнуть, в сплошном сиянии теперь можно было различить детали — ими оказались так же беспомощно дрейфующие, как и сам Доас, его товарищи по Ордену. Только… почему никто из них не шевелится? Так плавают всплывшие утопленники — раскинув руки и ноги. Щиты и мечи — выпущены, медленно кружат возле недвижимых хозяев.

Но, если они все погибли — почему же я ещё жив?

Стой, а кто это впереди? Командор? Он — он шевелится!

Старый рыцарь развернулся лицом к Доасу. Их разделяло, наверное, два десятка саженей, но голос командора молодой рыцарь услыхал так, словно тот шептал ему прямо в ухо:

— Мы остались вдвоём. Прошли второй барьер.

— Мы… верили? — Доас с трудом разлепил губы. Больше ничего не приходило на ум. — Другие… сомневались?

— Не знаю. Но я тоже… чувствую, что недолго… задыхаюсь… — Командор попытался вскинуть обе руки к горлу, словно стараясь разорвать невидимые путы. — Высасывает… выпивает… но ты… держись…

Он захрипел. Дёрнулся, словно кукла на верёвочке, и бессильно обмяк. Брошенные меч и щит, подобно оружию других рыцарей, мрачно и торжественно поплыли вокруг почившего хозяина.

Ты один, Доас. Один в море яркого света. Что тебе осталось, рыцарь Прекрасной Дамы, лучший из лучших, если верить предсмертным словам командора? Почему тебя до сих пор щадят? Здешним заправилам ведь не нужно никакое оружие, чтобы отнимать жизни. В своей твердыне они — всесильны.

Рыцарь не оглядывался. Он впервые постарался взглянуть на слепящий свет прямо, не пряча глаз — резануло, словно саблей, навернулись слёзы; тело пыталось защищаться от враз поглупевшего разума.

Он не отвернулся и не сморгнул. Его несло всё дальше и дальше, и вот среди жуткого безмолвия ему почудился первый звук. Потом — ещё и ещё; где-то совсем рядом зажужжали голоса и, хотя Доас не понимал слов, злобу, ужас и растерянность он уловил безошибочно, не сомневаясь.

Он пробился сквозь барьеры. Один-единственный из всего Ордена. И теперь хозяева этого места не знали, что с ним делать. Он выпал из-под их власти.

Почему, отчего? — невольно молодой рыцарь вспоминал легенды Ордена, его сказочной основательницы, бывшей в ученицах самой Прекрасной Дамы. Да, конечно, записано было, что «дойдёт только один», но позднейшие толкователи считали это обычным сказочным преувеличением. А оказалось…

Да, он, последний, любит Прекрасную Даму. Её не стало — и на земле, в разных мирах, воцарились беззаконие и злодейство. Убийство слабого сильным. Насилие над женщинами и детьми — пальцы в железной перчатке коснулись игрушечного тигра. Он, Доас, пришёл в Орден не ради знаний, или боевого умения, не с желанием ощутить себя частью грозной и могущественной дружины. Он пришёл, потому что видел сны о Прекрасной Даме, потому что Её голос чудился ему везде и всюду; и чудаковатого паренька в свой черёд нашли те братья-рыцари, чей обет велел им странствовать под множеством солнц, отыскивая тех, на ком Прекрасная Дама, даже пленённая и скованная, смогла поставить свою печать.

Доас ушёл за рыцарями и не пожалел ни мгновения.

А сейчас — что же, он и впрямь — лучший? И на нём — защитные чары той самой основательницы, обещавшей, что в решающий миг верный рыцарь получит помощь?

А голоса всё громче, всё настойчивее. В белом море вокруг Доаса начинают проявляться фигуры, уродливые и гротескные, словно кто-то задался целью высмеять все пороки человечества. Под ногами появляется твердь, мелькают высокие стрельчатые окна, за ними — море и облака над ним, но каким-то образом Доас знает, что это всё — обман. Он видит круглый стол, успевает заметить даже инкрустацию, но тут тени преграждают ему дорогу.

Шипение и свист, словно он угодил в гнездо рассерженных змей. Ему пытаются заступить дорогу, и в дело вступает меч рыцаря. Клинок рубит сгустившиеся тени, они отлетают с жалобными стонами; а впереди — сердце, средоточие света, куда он рвался с такой неистовой силою; в последний раз мелькают раскрашенные декорации богатых покоев, магические атрибуты, наспех брошенные расшитые плащи — перед Доасом оказывается клетка, грубые стальные прутья, замкнутые тяжёлым засовом. Конечно же, думает рыцарь, это всего лишь аллегория. Нет здесь, в мире заклятий, никаких решёток и засовов. Это лишь чудится, зрение тщится помочь представить непредставимое.

Что в самой клетке — Доас не видит. Он лишь знает, что надо сделать.

…Где отказывают глаза, на выручку приходит сердце. Цель всего Ордена — там, за уродливыми прутьями. Красота. Идеал. Невыразимый, поскольку он — идеал, а следовательно, и видеть его Доасу нет необходимости.

Он видит пару драконов, чёрного и белого, застывших над неким шестигранником, артефактом, одним из замков, запирающих клетку. Видит, как они возносят когтистые лапыи вместе, дружно обрушивают их вниз.

Разрыв!

И нахлынувшее чувство великого освобождения.

Рыцарь с игрушечным тигром на плече размахивается. Его клинок вспыхивает в воздухе, распадаясь чёрным пеплом, но последняя огневеющая нить, поддерживаемая, казалось, кровью самого сердца, играючи и беззвучно перерубает прутья темницы.

И последнее, что видит Доас, — прекрасный феникс, с гортанно-ликующим криком расправляющий крылья. А потом накатывается всё сметающая чёрная волна, швыряет, мнёт и крутит — пусть, рыцарь не сопротивляется. Он закрывает глаза с блаженной улыбкой — перед ним до сих пор и навечно воспаряющий к незримым небесам феникс, символ возрождения.
* * *

Кричит Спаситель, и Его крик проникает, кажется, во все поры Эвиала, доходит до самого сердца обречённого мира. Он колеблет всё и вся, так что трещины, коими покрылсязаветный шестигранник, становятся ещё шире. Сердце Чёрной башни дрожит, но ещё не сдаётся, есть силы, пытающиеся собрать его обратно, зарастить разломы и заполнить их.

«Прощай, некромант. Прощай и победи за нас!»

Голос Уккарона тает. Оставшиеся Тёмные обступают троих защитников Салладорца и больше не пытаются оборонить себя. Аххи, Зенда, Уккарон, Шаадан — бросаются все вместе, подминая великана, дуотта и крылатую тварь. Та, тяжко раненная погибшим Эртаном, валится первой, судорожно дёргаясь и разбрызгивая во все стороны зелёную слизь.

Вместе, дочка!

Ломаются о камень ударившие когти — и чёрный шестигранник распадается в мелкую пыль.

Я знаю, что всё сделал правильно. Я намертво связал себя и свою кровь с сердцем Чёрной башни, а она, в свою очередь, намертво связана с сердцем самой Сущности, может, и сама является им.

Разбей сердце, гласит закон войны. Разбей и стань им сам.

Драконы, Тёмные, дуотт и великан — всё смешивается на пороге Чёрной башни. А сама она вдруг начинает расти, подниматься и расширяться с лёгким шелестом, точно из ножен выходит отлично смазанный клинок.

«Ты успел, Кэр Лаэда!— Торжествующий, несмотря на боль и предсмертную муку, голос Чаргоса. —Сохрани… мою… внучку…»

Последний из Хранителей вцепляется в глотку шестирукому великану и опрокидывается вместе с ним.

Некромант чувствует, как в жилы словно втекает жидкий огонь, расплавленное железо бойко свершает круг, гонимое мощно бьющимся сердцем.

— Ты… смог… — произносит Рысь-первая. Глаза её закрываются, губы напоследок успевают сложиться в улыбку.

Последним усилием она вонзает клинки до самых эфесов.

Шестигранник раздроблен, Аэсоннэ бросается к Салладорцу, одним движением вспарывает опутавшие Рысь-первую щупальца — и тело великого Тёмного мага вихрем вышвыривает за распахнутые ворота Башни, рвёт в клочья налетевшей бурей; а сама Башня, всё расширяясь и расширяясь, достигает устья опрокинутой пирамиды. Желтоватый каменьсталкивается с чёрной бронёй, и весёлые солнечные брызги так и хлещут в разные стороны.

Магия свободна, магия течёт без руля и без ветрил — погибли драконы-Хранители, погибли их враги — прислужники Салладорца, ничто больше не управляет потоками сил, они словно воды, прорвавшие запруду — натворят великих бед, если не найдётся отводной путь.

Такой путь есть.

Чёрная башня растёт, чешуя её боков дробит казематы опрокинутой пирамиды с той же лёгкостью, как ребёнок рушит им же возведённый песочный замок.

Звенит туго натянутая струна, на другом её конце — горящая сосновая ветка в руках туманной фигуры.

Все барьеры сметены, и Разрушитель исполняет свой долг — открыв ворота Западной Тьме, он ценой собственной крови превращает её сейчас в строительный материал для исполинского конуса.

Нет никого, лишь тело Рыси-первой на полу, лишь плачущая над ней Аэсоннэ, сейчас — человек; да тяжело повалившийся на пол Разрушитель. Бока вздымаются и опускаются, из пасти с трудом вырывается хриплое дыхание.

Он знает, куда направить удар. Он слышит зов и видит путь.

Он разрушает обречённое.
* * *

Клара и Райна застыли подле неподвижного Спасителя. Мечи тонко звенели, воткнутые в тело, словно в древесный ствол. Но что Ему какое-то там оружие, пусть и трижды магическое? Что Ему телесные раны?

Растерянность и пустота. Мир сворачивается, завеса тьмы прибли…

— Кирия Клара!

Нет, Западная Тьма уже не мчится на восток сметающей всё лавиной. Чёрная стена замерла, дрожа и заметно опадая. А из глубины опрокинутой пирамиды доносится гром, становится оглушительным, рвущим слух, непереносимым.

Что творится там — невозможно даже представить.

А Спаситель медленно выпрямляется, по Алмазному и Деревянному Мечам прокатывается последняя дрожь, и вонзённые в Его плоть клинки вспыхивают. Клара размахиваетсярубиновой шпагой — просто чтобы не погибать, уронив руки и сдавшись.

Райна отталкивает свою кирию, нагибается, выдернув нож-засапожник.

— Уходи, Клара! Моё время вышло.

— Дура! — срывается и чародейка. — Куда уходить?!

«Куда угодно!»— слышит она голос Сфайрата. В следующий миг когтистая лапа дракона обхватывает волшебницу и безо всяких церемоний закидывает на чешуйчатую спину.

«Я, быть может, смогу вынести — одн…»

Клара кричит и рвётся, как она может жить, бросив подругу там, перед разъярённым ликом непобедимого врага, но дракону нет дела до обезумевшей чародейки. Он мчится вверх, навстречу рушащемуся небу, и последнее, что слышит Клара, — спокойный голос оставшейся внизу Райны:

— Спасибо тебе, дракон. Ты всё сделал правильно.
* * *

Что случилось потом, Гелерра не очень поняла.

Уродливые тени потянули навстречу подмастерьям Хедина длинные многосуставчатые руки. Огнешары рвали их и ломали, отбрасывали назад, стрелы пронзали навылет полупрозрачные тела, и было видно, что, даже бесплотные, враги уязвимы.

Они налетели, взмахи крыльев-плащей обернулись режущими клинками; удушье, боль, рвущая лёгкие: соратники Гелерры падали, разрубленные пополам, а другие, кого накрывали серые шлейфы летучих теней, бросали оружие и корчились, разрывая собственное горло.

Но строй подмастерьев Познавшего Тьму не дрогнул, не развалился: морматы вцеплялись щупальцами в парящих призраков и, о чудо! — сугубо вещественные, эти щупальца держали бесплотные тени немногим хуже, чем существ из плоти и крови. Ответные взмахи рубили летучих спрутов, но и сами призраки становились добычей мечников, собратьев крылатой девы.

Битва разгоралась, и Гелерра кинулась в самую гущу.

Однако…

Только что совсем рядом маячили зловещие тени, только что среди них рвались гномьи огненные шары — но вот пронеслось нечто, словно незримая волна, подхватившая врага и поволокшая прочь. Укрывище неведомых противников стремительно заполняла пустота — именно пустота, из пределов Межреальности, открывалась дорога из Эвиала на свободу; этим путём и устремились крылатая дева с соратниками.

Что они сделали, чего добились?

Кому открыли путь?..

Об этом она подумает после. А пока — прочь, прочь отсюда! Здесь недоброе место, куда хуже любого логова или даже того замка, куда враги пытались заманить Учителя и его брата.

Здесь не было стен и башен, бастионов и подземелий, лишь яркий слепящий свет да скользящие в нём невесомые тени — но отчего-то Гелерру терзал постыдный, как она считала, ужас — нелепый и необъяснимый.

Гнойник, уродливая рана в теле Упорядоченного. Наверное, так мог выглядеть… Хаос.

Эвиал оставался позади.
* * *

Разрушитель, запертый внутри возносящейся вверх Чёрной башни, видит сейчас весь Эвиал. Видит исполинские массы мрака, вливающиеся в стены его творения, чувствует, что Сущность становится частью Башни, остриём стремительно выковываемого копья.

Но океан первородного мрака, одеяния Западной Тьмы, надо не только встраивать в стены Башни — их требуется чем-то крепить. Средств не так много — или чужая кровь, или собственная. Но тогда вместе с собственной жизнью, даже если это жизнь Разрушителя.

Он лежит громадным телом на раздробленном ключе, отпершим ему Чёрную башню, и чувствует, как множество острых осколков, поднимаясь сами собой, впиваются в него, легко пронзая внушительную, достойную любого дракона, броню. Теплые струйки бегут по животу и груди, слегка кружится голова, но боли словно бы и нет.

— Папа, — тихонько произносит Аэсоннэ, прижимаясь к его неровно, затруднённо вздымающемуся боку. Она уже не плачет, она понимает, что значит кровь, текущая из-под такого грозного на вид тела.

— Ничего, дочка. — У Разрушителя ещё получается произносить слова человеческим голосом. — Ничего… зато Эвиал мы оставим чистым.

Вся сила и мощь, таившиеся в Западной Тьме, сейчас высвобождены. Исполинское чёрное копьё вздымается всё выше и выше, дробя острым наконечником ничтожные каменные кубики, возведённые охваченными гордыней глупцами для других глупцов, жадных до дармовой силы.

Я вырву из мира эту заразу. Вытащу её прочь, на свалку, в поганые канавы, сожгу в звёздах — найду, что сделать. Только бы дотянуть. Только б дожить…

— Остался свободный Кристалл, — всхлипывая, шепчет драконица. — Кристалл Сфайрата. Он… теперь вне Эвиала.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. — Она слабо пытается улыбнуться. — Я же дракон. Дракон, не имевший, что хранить. Пустоту и незащищённость Кристалла я чувствую сразу.

— И что?

— В нём — огромная сила, папа. Потому что он — последний, вся сошедшая с ума магия Эвиала сейчас вливается в него, в него одного. Мы сможем это использовать — когда не останется иного выхода.

— Спасибо, дочка. А теперь…

— Фесс. — Спокойный знакомый голос. Из плавающего перед закрытыми глазами тумана выступает Император: — Давно не виделись, старый друг.

Рядом с правителем Мельина возникает ещё один воин, огромного роста, широкоплечий, в чёрных доспехах. В руках у Императора — горящая сосновая ветвь.

— Приходи, — говорит Император. — Я укажу путь. Правь на мой огонь.

Вдоль незримой, но трепещущей струны, вдребезги разнося подземные бастионы и казематы, движется чёрное остриё. Разрушитель знает, что поверхность близка — а там те, кого он не хочет убивать.

Мысли и желания — просты, отчётливы и коротки. Разрушитель вновь видит себя человеком, стоящим подле огнистой трещины, за плечами развевается плащ, чьи полы тянутся до самого горизонта. Император стоит на другом краю трещины, пламя обвивает его ноги, языки поднимаются — однако он остаётся спокоен, и Разрушителя пронзает острая боль потери: правитель Мельина тоже… как Рысь-первая, как драконы, как Тёмная Шестёрка…

Император протягивает руку. Бессильное пламя яростно шипит; Разрушитель, в свою очередь, делает шаг навстречу. Две ладони встречаются над огненной бездной, и разъять это рукопожатие не под силу уже никому.
* * *

— Я так и не собрал стихиалий, — угрюмо бросил Трогвар с порога Храма Океанов. — Не слушают, ничего не понимают, разбегаются.